Десять десятилетий - Борис Ефимов

В Харькове, предоставленный сам себе, я прожил два года совершенно самостоятельной жизнью. Должен прежде всего сказать, что Харьковское реальное училище разительно отличалось от оголтелой, бурсацкой белостокской «реалки». Здесь царили образцовый порядок, культурные и вежливые взаимоотношения учителей с учениками. Было чисто, спокойно, благовоспитанно. Мне нравилось и то, что каждому ученику отводилась отдельная удобная парта, а не двойные, грязные и облупленные, как в Белостоке. От этого и училось как-то легче. У меня были только четверки и пятерки (в том числе и по рисованию…). И педагоги тут не носили никаких издевательских кличек — их вежливо именовали только по имени-отчеству.

В Харькове я, между прочим, сделался завзятым театралом. Чуть ли не ежевечерне ходил я на спектакли местного Драматического театра и обязательно на все премьеры. Регулярно посещал и городскую библиотеку, где охотнее всего выписывал комплекты журнала «Новый Сатирикон», но брал и какие-то умные философские книги, в которых, однако, с трудом разбирался. Как ни странно, беллетристика меня мало интересовала. А знакомство с «Новым Сатириконом» подтолкнуло к тому, чтобы вернуться к рисованию карикатур. Пользуясь фотографиями в журналах, я смастерил несколько шаржей на популярных депутатов Государственной думы — Милюкова, Гучкова, Хомякова и других, а также и на председателя думы — Родзянко. И рисунки эти отослал в Петроград брату, который весьма успешно делал первые шаги в журналистике. Из номера в номер в довольно распространенном журнале «Путь студенчества» публиковались статьи, заметки и интервью, написанные семнадцатилетним юношей, который к тому же принимал активное участие в редактировании журнала. А вскоре Миша становится сотрудником новой, сразу обратившей на себя внимание газеты «Русская воля» под редакцией широко известного писателя Леонида Андреева.

Можно себе представить мое потрясение, когда недели через три я, развернув свежий номер роскошного литературно-художественного журнала «Солнце России», обнаружил занимавшее целые полстраницы свое произведение — шарж на Родзянко. Под рисунком был напечатан юмористический текст. Первый раз в жизни я увидел воспроизведенным в печати свой рисунок. Без конца разглядывал каждый штрих своего шаржа, дивясь происшедшему чуду. А в душе уже шевелился червячок авторского тщеславия, требовавший для себя новой пищи.

Однако надвинулись события более значительные, заставившие многие личные интересы отступить на задний план. В Харькове начались уличные беспорядки, связанные со студенческими волнениями. Я видел, как у здания Харьковского университета казаки разгоняли студенческую демонстрацию, проходившую под лозунгом «Полицию и жандармов — на фронт!». Явно накаляется общественная атмосфера. Из уст в уста передаются крамольные анекдоты, остроты, частушки по адресу придворной камарильи. Ходят по рукам сатирические стишки о ставленнике Григория Распутина — министре внутренних дел Протопопове. Мне запомнились такие куплеты:

…Царю и родине служительНа новый, собственный манер.Дворянства бодрый предводительИ бывший конногренадер.Да будет с ним святой Егорий,Но интереснее всего —Какую сумму взял ГригорийЗа назначение его….

Политическая атмосфера такова, что этот переписанный мною стишок я приношу в училище и смело вручаю нашему классному наставнику, преподавателю истории Вадиму Алексеевичу Фесенко. Он молча его прочитывает и возвращает обратно, произнеся многозначительное: «М-да…»

В Харькове все началось со странного и тревожного отсутствия вестей из Петрограда. Перестают выходить газеты. На улицах и площадях кучками толпится народ, взволнованно переговариваясь и делясь неведомо откуда поступающими слухами. Все чего-то ждут. Воздух как бы насыщен электричеством.

В те дни в Харькове с большим успехом гастролировал знаменитый комедийный актер Александринского театра В. Н. Давыдов. Я, естественно, был на вечернем спектакле. Шел «Ревизор» с Давыдовым в роли Городничего. И вдруг, во время второго действия, на сцену неожиданно вышел кто-то из администрации театра с листком бумаги в руках. Извинившись перед Давыдовым, он обратился к публике:

— Господа! Попрошу соблюдать полную тишину! Получено исключительной важности сообщение из Петрограда!

Зал затаил дыхание. Давыдов приложил руку к уху, чтобы лучше слышать.

— … «В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание…»

Сердце сжалось. Стало страшно. Что это? Что случилось?

И вдруг:

— «В эти решительные дни в жизни России почли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных… Признали мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с себя верховную власть…»

Дальше уже ничего не было слышно — зал взорвался бурей восторженных криков и аплодисментов, продолжавшихся несколько минут. Давыдов несколько раз поднимает руку и наконец устанавливает тишину. Потом он слабым, но хорошо слышным голосом запевает «Марсельезу». Но это не та знаменитая, запрещенная рабочая «Марсельеза», с хорошо известными словами: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног» и сопровождающаяся припевом: «Вставай, подымайся, рабочий народ!» Слова, которые поет Давыдов, звучат гораздо более мирно и безобидно:

Вперед, без страха и сомненья,На подвиг доблестный, друзья!Зарю святого обновленьяУж в небесах завидел я!Друзья! Дадим друг другу рукиИ смело двинемся вперед,И пусть под знаменем наукиСоюз наш крепнет и растет!

Зал дружно подхватывает пламенную мелодию, сочиненную 125 лет тому назад, в годы Великой французской революции Руже де Лилем. Увы, самые ближайшие дни показали, что далеко не все склонны «давать друг другу руки» и вовсе не все согласны двигаться вместе в одном направлении. Даже для меня, ученика-подростка, было очевидно, что если отречение царя и крушение династии Романовых вызвали всеобщее удовлетворение в обществе, то во многих других отношениях оставались решительные разногласия и непримиримые противоречия. И в них нетрудно было разглядеть ростки близких острых столкновений, политической борьбы и грядущей братоубийственной Гражданской войны.

С утра до вечера бродил я по харьковским улицам и площадям, с интересом слушая выступления ораторов на бесчисленных летучих митингах. Помню вызвавшие бурные аплодисменты страстные выступления немолодой работницы в платочке, а вслед за ней пожилого рабочего, призывавших покончить с войной: «Она только буржуазии нужна! Хватит проливать кровь!» Но немедленно вслед за ними на самодельную трибуну взобрался плотный усатый мужчина в котелке и стал довольно складно доказывать, что войну заканчивать нельзя, поскольку «тысячи наших братьев уже погибли на фронте, так неужели мы допустим, чтобы их кровь пролилась зря!» Завершил он свою речь зычным возгласом: «Да здравствует война!» Человеку в котелке хлопали точно так же. Нетрудно себе представить, что люди, аплодировавшие одной или другой стороне, впоследствии отстаивали свои взгляды уже не словами, а с оружием в руках.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});