Все, что вы хотели, но боялись поджечь - Анна Козлова

Ритуал был таков. Сначала мы гуртом, хихикая и непристойно комментируя происходящее, вставали в очередь в кассе, чтобы оплатить свой будущий обед. Сокращенный стоил сто шестьдесят рублей, а полный — двести. Каждому из нас давали омерзительный, серой бумаги чек, на котором фиолетовыми чернильными потеками значились наши предпочтения. С этими чеками наперевес мы бросались к свободному столику с красной скатертью, некогда порванной, но заштопанной черной ниткой чьей-то заботливой рукой. На столе лежало меню, и пока к нам шел официант (это могло занимать много времени), мы обсуждали, кто и что будет потреблять.

— Я буду… — я внимательно изучала бумажку с меню. — Холодец с хреном, бульон с яйцом, люля-кебаб с рисом… Компот. И все.

— Отлично! — Женя Левин вырывал у меня меню и молча определялся с собственным обедом.

Его примеру следовали остальные и, когда официант все же подходил, пулеметной очередью выкрикивали свои заказы.

Медлил всегда только Дима. Уже в присутствии нервно переступавшего с ноги на ногу официанта он углублялся в меню.

— Ну что такое? — возмущался Левин. — Как в школе, в самом деле. Полчаса сидел, не мог выбрать. Тебе время было дадено? Было! Чего ты теперь товарищей задерживаешь! — произносил он с интонацией фригидной училки.

Жратву приносили сразу и всю. Пока мы ели салат, безнадежно остывал суп, а второе, когда мы к нему подбирались, оказывалось холодным, как поцелуй, данный без любви.

— Неплохой, кстати, фильм про Мелиссу, — начинала Ксюша Чапайкина. — Он очень правдивый в отношении всего этого непоправимого пути, на который встает девочка, которая почувствовала себя и хочет ебаться…

— Мне, наоборот, вся эта история с сексуальным самоопределением показалась очень по-европейски плюшевой, такой какой-то комфортной, — вступаю я, — а вот эти неадекватные подростковые ожидания в отношении мужиков, любви, секса там показаны прекрасно!

— Девчонки! — Левин издевательски раздвигает губы в улыбке любознательного идиота. — Вы о чем, девчонки?

— Саня принесла фильм «Мелисса: интимный дневник», — принялась растолковывать Чапайкина, — про девочку, которую недолюбила в детстве мама и…

— И потом она добрала эту любовь в подвале, где ее отодрали пять парней! — перебиваю я.

— Какое прекрасное кино, — смущенно улыбнулся Дима.

Иногда мне кажется, что до работы в столь специфическом коллективе Дима был чистым, стеснительным ребенком. Хотя определенные фантазии эротической направленности у него, безусловно, присутствовали, он, как бы это сказать, был не готов выносить их на широкое обсуждение за обедом. Но поскольку в нашем отделе считалось нормальным рассказывать о своих половых похождениях, о бесплодии, о бывших и действующих мужьях, Дима потихоньку втянулся. Постепенно он начал сопровождать меня в аптеку за витаминами красоты, а когда я приносила на работу огромный пакет косметической продукции, купленной в «Л’Этуаль» на новогодней распродаже, с удовольствием нюхал духи, рассматривал муссы, кремы и чуть ли не мазал по руке помадой. Это, наверное, и есть то, что в классической литературе называется растлением.

— А мне больше всего понравился финал, — говорю я с набитым ртом, — когда этот мальчик признается ей в любви и показывает рисунки и выясняется, что он был одним из тех пятерых в подвале. Ну, кто ее выеб…

— Да ладно! — вскидывается Ксюша. — Я не поняла, что он там был…

— Ну как, — удивляюсь я, — он же показывает ей рисунок, на котором изображена эта длинная лестница! А она была с завязанными глазами и не помнит его.

— Там на этих рисунках ничего непонятно…

— Слушайте, — вступает руководитель нашего редакторского отдела Глаша Пастухова, — где вы находите такие фильмы? Почему вообще вы так любите всякую мерзость?

— Это не мерзость, а реальная жизнь, — защищалась Ксюша, — я жила в гарнизонном городке, и я видела таких девочек, которые сдуру кому-то дали, и об этом знали все! И потом их нагибали без их желания все кому не лень, и к двадцати годам они уже были просто кончеными блядями.

— В каком мире вы живете? Девочки…

— Ну, может, в Италии более комфортное общество, — сказала я, — там можно переспать со всем городом и блядью не считаться…

— Да и вообще, — Женя доел свой люля-кебаб, — пора отказаться от этих отсталых взглядов и не думать, что если тебя отодрали в подвале пять мужиков, то ты уже блядь!

— Спасибо, Евгений, — резюмирует Ксюша.

— Спасибо вам, девочки, за прекрасный обед. — Дима закурил.

— Ладно, — говорю я, переглядываясь с Ксюшей, — мы обсуждаем то, что действительно интересно…

— Причем сутками напролет! — вставляет Женя. — И о чем бы мы ни говорили, заканчивается всегда сексом, блядями, хуями и…

— И собачками! — Я засмеялась.

— Еще, Евгений, вы упустили из внимания такую важную составляющую нашего внутреннего мира, как Никита Джигурда. — Это говорит наш логист Петя Ермолаев.

— А следовательно, — давится смехом Ксюша, — русский стиль, квас на завтрак…

— И, конечно, урина. — Петя тоже берет сигарету.

— А он что, пьет мочу? — заинтересовалась я, забыв про оставшиеся полтарелки риса.

— Ксения, мне кажется, даст вам более полную информацию, — отвечает Петя.

— Ну, Никита Джигурда — это такой человек, в котором русское победило. Он ходит в кафтане, предается уринотерапии, ест только борщи и хлеб…

— А откуда ты знаешь? — удивилась я.

— Ну как же, — Женя издевательски переводит взгляд с меня на Ксюшу, — в своем блоге Ксения собрала все ссылки на личность и творчество Никиты Джигурды, впрочем наравне с оглушительным количеством прочего бреда.

— А, — говорю я.

Мы возвращаемся в офис. Пока меня не было, пришла смс-ка от Третьякова: «Маленькая гордая девочка, ты поужинаешь со мной когда-нибудь?»

Ну, и что ответить?

Хочется сказать что-нибудь в духе «Нашего радио», которое я и Чапайкина настойчиво слушаем в машине по утрам.

Грядущее — пепел, а прошлое мрак. А вена — моя эрогенная зона.

Пошлятина.

Я пишу: «Когда мне исполнится 18» — и тут же отправляю.

В 18.47 я закрываю окошко корпоративной почты, бросаю мобильный в сумку, без малейшего интереса оглядываю стол с мыслью, ничего ли я не забыла. Встаю и тихо говорю:

— Всем пока.

В ответ раздается нестройный хор ответных покашек. Я иду к лифту, спускаюсь на первый этаж, прикладываю пропуск к турникету и выхожу на улицу. У меня нет сил смотреть по сторонам, замечать, что происходит. Я иду к машине, щелкаю брелком сигнализации, открываю дверь и сажусь. Я еду домой примерно тридцать минут под песни «Нашего радио» и несмешные диалоги ведущих. Видимо, я слушаю «Наше радио» из тех же соображений, по которым измученная домохозяйка не разводится с мужем, несмотря на отсутствие секса длиной в десять лет. Трудно начинать что-то новое, трудно привыкать к другому. В ситуациях, схожих с моей и домохозяйки, новым является даже отказ от старого.

Около 20.00 я паркую машину во дворе своего дома. Плетусь к подъезду, вхожу внутрь, вызываю лифт, поднимаюсь на свой этаж, открываю ключом дверь. Захожу в спальню, снимаю одежду и вешаю ее в шкаф, снимаю линзы и надеваю очки в тонкой красной оправе. Потом иду в ванную, снимаю белье и бросаю его в стиральную машину, умываюсь, принимаю душ.

После душа я мажу лицо кремом, набрасываю короткий халат, на кухне ставлю чайник на плиту. Пока он кипит, я смотрю «Симпсонов» на канале «2х2». Наконец чайник закипает. Перед тем как выпить чаю, я забрасываю в себя две таблетки персена и накапываю в чашку с водой тридцать капель корвалола. Пью расслабляющий чай с мятой. Ложусь в постель и полчаса посвящаю чтению книги «Страсть к совершенству».

Ответ от Третьякова приходит в 1.02: «Ненавижу малолеток».

Я решаю ничего не отвечать под предлогом того, что уже поздно и я, возможно, сплю.

ВТОРНИК

В 8 утра звонит будильник. Я ставлю его на повтор три раза. В 8.15 все равно встаю. Я подхожу к окну, распахиваю его и принимаюсь застилать кровать. Потом я иду в ванную и умываюсь холодной водой. Захожу на кухню и ставлю чайник на полыхающую конфорку. Сегодня я, пожалуй, пропущу завтрак. Это ужасно, но… Что не ужасно? То, что ко мне пристает Миша Третьяков? Или не пристает — может, мне все это просто снится? После того как я призналась в любви Диме Самолетову, а он сказал: «Да тебе просто приснилось!» — я все время списываю очевидные явления на собственную мнительность. Может, это не Дима Самолетов подошел ко мне посреди корпоративной вечеринки на пляже, может, он вовсе и не брал мою руку в свою, может, мне приснилось, как он шепчет мне в волосы: «Сашенька, ты… Такая… Красивая».

Я мою руки, чтобы вставить линзы в глаза. Из ванной я иду в спальню, к буфету, где прописались эти долбаные линзы. Если вас интересует, как именно, при каких обстоятельствах и зачем я призналась в любви Самолетову, я расскажу. Мне уже не больно.