Дневник Кришнамурти - Джидду Кришнамурти

Он стоял один, вблизи не было никого, — одинокий, ни к чему не привязанный и далёкий от всего. Ему было лет четырнадцать или несколько меньше. Совсем недавно нашли его и его брата, и значение, придаваемое этому событию, и вся эта шумиха и внезапная значимость, придаваемая ему, ещё витали над ним.[5] Он был центром внимания и поклонения, и в ближайшие годы ему предстояло стать главой организаций и обладателем больших владений. Всё это и отказ от всего этого были ещё впереди. То, как он стоял здесь в одиночестве, потерянный и странно

The river became dark and the stars were reflected on its waters near the banks. Gradually the noises of the day were coming to an end and the soft noises of the night began. You watched the stars and the dark earth and the world was far away. Beauty, which is love, seemed to descend on the earth and the things of it.

23 RD SEPTEMBER 1973

He was standing by himself on the low bank of the river; it was not very wide and he could see some people on the other bank. If the talk was loud he could almost hear them. In the rainy season the river met the open waters of the sea. It had been raining for days and the river had broken through the sands to the waiting sea. With the heavy rains it was clean again and one could swim in it safely. The river was wide enough to hold a long narrow island green with bushes, a few short trees and a small palm. When the water was not too deep cattle would wade across to graze on it. It was a pleasant and friendly river and it was particularly so on that morning.

He was standing there with no one around, alone, unattached and far away. He was about fourteen or less. They had found his brother and himself quite recently and all the fuss and sudden importance given to him was around him.[6] He was the centre of respect and devotion and in the years to come he would be the head of organizations and great properties. All that and the dissolution of them still lay ahead. Standing there alone, lost and strangely

отчуждённый, было его первым и отчётливым воспоминанием о тех днях и событиях. Он не помнил своего детства, занятий в школе и наказаний. Тот самый учитель, который почти каждый день бил его палкой, много лет спустя рассказал ему об этом. Он плакал, и его выгоняли на веранду, а когда школу надо было закрывать, выходил учитель и говорил ему, чтобы он шёл домой, иначе ему придётся остаться на веранде одному. Его наказывали палкой, говорил этот человек, потому что он ничего не мог заучить или запомнить из того, что читал или что ему говорили. Позднее этот учитель не мог поверить, что тот мальчик — это человек, беседу которого он слушал. Он был чрезвычайно изумлён и излишне почтителен. Все эти годы прошли, не оставив шрамов, воспоминаний в его уме; узы дружбы, любви, даже те годы, когда люди жестоко с ним обращались, — так или иначе, ни одно из этих событий, дружественное или жестокое отношение не оставило в нём никаких следов. Однажды один писатель спросил, не может ли он вспомнить все эти весьма странные события, как он и его брат были найдены, и некоторые другие случаи; когда же он ответил, что не может их вспомнить и может лишь повторить то, что рассказали ему другие, этот человек с явной насмешкой заявил, что он лишь притворяется, что забыл, и использует это как отговорку. Он никогда сознательно не старался устранить из памяти какие-либо события, приятные или неприятные. Они приходили и уходили, не оставляя следа.

Сознание — это его содержание: содержание составляет сознание. Эти двое неразделимы. Не существует вас и другого, а лишь то содержание, которое составляет сознание как «я» и «не-я». Содержание различается в зависимости от культуры, расовой принадлежности склада, техники и приобретенных способностей. Они разделяются на художника, учёного, и так далее. Характерные особенности являются отражением обусловленности, а

aloof, was his first and lasting remembrance of those days and events. He doesn't remember his childhood, the schools and the caning. He was told years later by the very teacher who hurt him that he used to cane him practically every day; he would cry and be put out on the verandah until the school closed and the teacher would come out and ask him to go home, otherwise he would still be on the verandah, lost. He was caned, this man said because he couldn't study or remember anything he had read or been told. Later the teacher couldn't believe that boy was the man who had given the talk he had heard. He was greatly surprised and unnecessarily respectful. All those years passed without leaving scars, memories, on his mind; his friendships, his affections, even those years with those who had ill-treated him somehow none of these events, friendly or brutal, have left marks on him. In recent years a writer asked if he could recall all those rather strange events, how he and his brother were discovered and the other happenings, and when he replied that he could not remember them and could only repeat what others had told him, the man openly, with a sneer, stated that he was putting it on and pretending. He never consciously blocked any happening, pleasant or unpleasant, entering into his mind. They came, leaving no mark and passed away.

Consciousness is its content: the content makes up consciousness. The two are indivisible. There is no you and another, only the content which makes up consciousness as the «me» and the not «me». The contents vary according to the culture, the racial accumulations, the techniques and capacities acquired. These are broken up as the artist, the scientist and so on. Idiosyncrasies are the response of the conditioning and

обусловленность — это то, что присуще человеку. Эта обусловленность есть содержание, сознание. Это вновь разделяется его на сознаваемое и скрытое. Скрытое становится важным, потому что мы никогда не смотрим на это как на целое. Эта фрагментация имеет место, когда наблюдающий не является наблюдаемым, когда переживающий воспринимается как нечто отличное от переживаемого. Скрытое подобно открытому, сознаваемому; наблюдение, слушание открытого — есть видение скрытого. Видение — это не анализ. В анализе существуют анализирующий и анализируемое, существует фрагментация, которая ведет к бездействию, парализует. В видении же наблюдающего нет, и поэтому действие является непосредственным (немедленным), нет интервала, который всегда существует между идеей и действием. Идея, умозаключение есть наблюдающий, — видящий отделен от того, что он видит. Отождествление является действием мысли, а мысль — это фрагментация.

Остров, река и море по-прежнему здесь, как и пальмы, и строения. Солнце вышло из массы облаков, плывущих сомкнутыми рядами и парящих в небесах. Рыбаки в одних только набедренных повязках забрасывали сети, чтобы поймать какую-то жалкую, мелкую рыбу. Бедность, не являющаяся добровольной, — это вырождение. Поздно вечером приятно находиться среди манговых деревьев и благоухающих цветов. Как прекрасна земля.

24 сентября 1973

Новое сознание и совершенно новая мораль необходимы, чтобы радикально изменить современную культуру и социальную структуру. Это вполне очевидно, тем не менее и левые, и правые, и революционеры, видимо, не принимают этого во внимание. Любая догма, любая формулировка, любая идеология представляют собой часть старого сознания; они — выдумки мысли, деятельность

the conditioning is the common factor of man. This conditioning is the content, consciousness. This again is broken up as the conscious and the hidden. The hidden becomes important because we have never looked at it as a whole. This fragmentation takes place when the observer is not the observed, when the experiencer is seen as different from the experience. The hidden is as the open; the observation the hearing of the open is the seeing of the hidden. Seeing is not analysing. In analysing there is the analyser and the analysed, a fragmentation which leads to inaction, a paralysis. In seeing, the observer is not, and so action is immediate; there is no interval between the idea and action. The idea, the conclusion, is the observer the seer separate from the thing seen. Identification is an act of thought and thought is fragmentation.

The island, the river and the sea are still there, the palms and the buildings. The sun was coming out of masses of clouds, serried and soaring to the heavens. In only a loin cloth the fishermen were throwing their nets to catch some measly little fishes. Unwilling poverty is a degradation. Late in the evening it was pleasant among the mangoes and scented flowers. How beautiful is the earth.

24 TH SEPTEMBER 1973

A new consciousness and a totally new morality are necessary to bring about a radical change in the present culture and social structure. This is obvious, yet the left and the right and the revolutionary seem to disregard it. Any dogma, any formula, any ideology, is part of the old consciousness; they are the fabrications of thought whose activity

которой есть фрагментация — левые, правые, центр. Эта деятельность неизбежно ведёт к пролитию крови правых или левых, ведёт к тоталитаризму. Это как раз то, что происходит сейчас вокруг нас. Человек видит необходимость социальной, экономической и моральной перемены, но его реакция исходит из старого сознания, где мысль играет главную роль. Неразбериха, смятение и беды, в которых оказались люди, находятся в сфере старого сознания, и без коренного его изменения всякая человеческая деятельность — политическая, экономическая или религиозная — будет приносить нам лишь уничтожение друг друга и всей земли. Это очевидно для здравого ума.

Человек должен быть светом для самого себя; этот свет является законом. Другого закона не существует. Все другие законы созданы мыслью и поэтому они фрагментарны и противоречивы. Быть светом для себя — значит не следовать свету другого, каким бы разумным, логичным, исторически обоснованным и убедительным он ни казался. Вы не можете быть светом для себя, если пребываете в мрачной тени авторитета, догмы, умозаключения. Нравственность не складывается мыслью, она — не результат давления окружения, не порождение вчерашнего дня и традиции. Нравственность — дитя любви, а любовь — не желание и не наслаждение. Сексуальное или чувственное наслаждение — это не любовь.

Высоко в горах едва ли могли жить какие-то птицы, разве лишь вороны; там были олени и изредка встречался медведь. Всюду виднелись гигантские секвойи, безмолвные, резко выделявшиеся на фоне остальных деревьев. Это была чудесная страна, полная тишины и мира, ибо здесь охота была запрещена. Каждое животное, каждое дерево и цветок охранялись. Сидя под одним из этих огромных деревьев, сознаёшь историю человека и красоту земли. Толстая рыжая белка проследовала мимо с необычайным изяществом, остановилась в нескольких футах,