Кугитангская трагедия - Аннамухамед Клычев

Джемал ничего не оставалось делать, как послушаться своей матери, и она перестала бывать у подружки. Но когда состоялась свадьба и Янгыл зажила семейной жизнью, Джемал вновь зачастила к ней в гости. Разве можно было допустить, чтобы Янгыл — замужняя женщина — могла вновь заговорить о своём любимом, Арзы? И в то же время, как не сказать Янгыл новость, что Арзы совсем ушёл из Базар-Тёпе. Ведь это должно успокоить Янгыл! И Джемал рассказала всё, что знала об Арзы. Каково же было удивление Джемал, когда она услышала от Янгыл, что никогда она не забудет своего возлюбленного, вечно будет пом-ишь и думать только о нём, будет мечтать о встрече с ним. Безрассудное откровение замужней подружки настолько перепугало Джемал, что она решила впредь не переступать пороги её дома. К горю и страданиям Янгыл прибавилась ещё и тоска одиночества.

Хозяйство, где теперь жила с мужем Янгыл, состояло из двух домов и двух смежных дворов, разделённых дувалом. Посреди думала зиял проём с косой деревянной дверцей. Это вход со двора моллы Лупулла во двор его старшего брата Хамзы, который давно уже жил отдельно, с красавицей-женой Гызлархан-Шетте и не имел от неё ни одного ребёнка. Родители братьев жили с младшим сыном.

Утром Янгыл просыпалась от тычка в ногу. Это старуха — мать мужа, Огульбостан-эдже, оповещала, что пора доить коз, заквашивать молоко, разжигать тамдыр.

Впотьмах Янгыл выходила во двор и приступала к делу. Доила ли она коз, сбивала ли масло, — она неизменно слышала позади себя ворчливый голос свекрови: «Поживей, поживей, овечка! Дома-то тебя не научили как следует руками двигать. А здесь я тебя научу!» Янгыл вовсе не отвечала на ворчливость старухи. И та, вдоволь натешившись, уходила во двор к старшему сыну. Оттуда некоторое время тоже доносился её голос. Но Гызлархан-Шетте умела постоять за себя и всегда выходила победительницей.

Янгыл разжигала тамдыр, и в это время к ней подходила весёлая, улыбающаяся Гызлархан-Шетте.

— Слышала, как я эту старую ведьму отпугнула? — хвасталась она. — Нет, я не из тех, из кого можно сделать служанку. Я сама смотрю, кого бы в слуги найти. — Гызлархан-Шетте на время умолкала, внимательно разглядывая Янгыл, и произносила то, что повторяла изо дня в день: — А всё-таки, гелин, живот твой растёт. Каждый день растёт. То ли поправляется на сытном хлебе мужа, то ли беременна? — с завистью заканчивала она.

— Ой, бросьте вы, Гызлархан-Шетте, — смущённо защищалась Янгыл. — И не стыдно вам такое говорить.

— Ну, ну, не обижайся, — успокаивала её Гызлархан-Щетте. — Конечно, живот портит красоту женщины, но что поделаешь…

Янгыл едва успевала испечь чуреки, как снова слышались недовольные покрикивания свекрови. Гелин заворачивала чуреки в сачак и спешила в комнату. Там за чаем сидел её муж молла Лупулла. Он уже успел совершить намаз — на лице его были смирение и усталость.

Молла Лупулла лениво отламывал кусочками чурек и макал его в чашку с подогретой каурмой. На жену он никогда не кричал, он просто не обращал на неё никакого внимания. Обременённый мыслями о боге, он постоянно твердил одно и то же: «Молиться надо больше, молиться…» И это в его устах звучало упрёком всем, к кому бы он ни обращался: к жене, отцу или матери.

Изредка в дом к молле Лупулла заходил сам кази молла Ачилды. Белолицый, благообразный старик с седенькой клинообразной бородой, в белом тюрбане и малиновом халате, он садился на ковре и всецело завладевал вниманием хозяев, а если были гости, то — и вниманием гостей.

— Всевышний им не простит… не простит, — произносил он с угрозой, когда разговор о делах входил в самый разгар. И непонятно было сидящим, кому он грозил: то ли русским, которые беспрепятственно плавали на пароходах и каюках по Амударье и не позволяли туркменам без разрешения водить лодки по реке; то ли самаркандскому шейху Сафа — предводителю ордена каландаров за его непротивление христианскому злу, поселившемуся на мусульманских землях; то ли самому эмиру бухарскому — почитателю европейского…

По пятницам Янгыл удавалось заглянуть в дом своих родителей. И тут, уткнувшись лицом и плечо матери, она давала волю своим слезам, высказывай свою нелюбовь к мужу. Бике-эдже успокаивала дочь.

— Такая женская доля, Янгыл-джан, — ласково говорила она. — Я ли тебе не хочу счастья. Да я только и мечтаю о том, чтобы тебе жилось, как ханше. Когда ты плачешь, плачу и я. Когда смеёшься, то и моя душа радуется. Знай, что родная мать всегда думает о своих детях и никому не позволит их обижать. Вот родится ребёнок — веселее тебе будет…

Поговорив с матерью, Янгыл уходила во двор и начинала расспрашивать Солтанмурада о разных новостях. Спрашивала сначала о незначительном и постепенно приближалась к самому главному.

— А Арзы — твой друг, говорят, совсем уехал из Базар-Тёпе? — наивно спрашивала Янгыл и видела, как у брата растягиваются в лукавой улыбке губы.

— Вах, Янгыл, — отвечал бойко Солтанмурад. — Да он больше с тобой дружил, а меня звал к себе просто так.

Янгыл испуганно оборачивалась по сторонам, зажимая брату рот ладонью.

— Да ты потише, братец. Зачем так громко?

— Ладно, Янгыл-джан, — с серьёзным видом выговаривал Солтанмурад. — Когда я узнаю что-нибудь об Арзы — я тебе скажу непременно. Только зачем тебе теперь знать о нём?

— Да интересно всё-таки…

Так, в тихих заботах, в тоске и мимолётных коротких радостях миновала зима, и в первом весеннем месяце Янгыл родила девочку. Но дочь не принесла в дом радости.

Молла Лупулла, несмотря на свою немощь и вечные болезни, от которых он никак не мог избавиться ни амулетами, ни заклинаниями, — воспринял рождение девочки как оскорбление. Это от него-то, благородной крови и племени человека — родилась дочь?! Нет, он ожидал только сына. Ему надо было сына, который унаследовал бы склонности отца и всю свою жизнь провёл бы в вечном поклонении аллаху. Он даже отказался взглянуть на дочь. А Огульсолтан-эдже проворчала, едва роженица пришла в себя после родовых мук:

— Неблагодарная ты женщина, Янгыл. Неужели не могла угодить мужу? Сына надо было родить, сына! — И злобно подытожила: — Да разве ваше ишачье племя способно угодить хорошим людям? Нет, от вас не жди хорошего…

Прижимая новорождённую к груди, Янгыл заливалась горькими слезами.

Однажды ночью, как раз под пятницу, Янгыл проснулась от громкого плача свекрови. «Что-то случилось!» — подумала Янгыл и выскочила во двор. Плач доносился из комнаты мужа: там он в последнее время жил и совсем не подходил к жене, потому что был слишком болен. Она навещала его изредка: подавала ему пить и есть, но он ничего не принимал. Сейчас, выскочив во двор и вбежа вв комнату мужа, Янгыл увидела склонившуюся над сыном мать и его самого — жёлтого, без каких-либо признаков жизни…

— Что случилось, эдже, почему вы плачете? — с испугом выкрикнула Янгыл, но, приблизившись к постели мужа, вдруг поняла, что молла Лупулла мёртв. Мать в исступлении билась над его трупом. Вскоре прибежал отец, брат Хамза, Гызлархан-Шетте, и двор наполнился заунывными, полными отчаяния, воплями. А из соседских дворов на плач уже спешили люди…

Следующие два дня прошли для Янгыл, как во сне. Покойника обмывали, одевали. Приходили люди — взглянуть на модлу Лупулла. Пожаловал и сам кази молла Ачилды с приближёнными. Затем мертвеца положили на носилки, и похоронная процессия бегом отправилась на мазар.

Янгыл с холодным, неподвижным лицом, с сухими горящими глазами сидела в углу комнаты и ни о чём не думала. Ей было совершенно безразлично, что происходит вокруг неё.

VII

Над Амударьей разгуливала зима. Правда, заморозков ещё не было, и вода, как и тысячи лет назад, с уверенной силой мчалась по её широкому руслу. Но беспрестанно шли дожди или мокрый снег, и оживления не чувствовалось ни на суше, ни на воде. Лишь изредка со стороны Термеза появлялись запоздалые каюки. Спешно, не задерживаясь на стоянках, проносились они мимо, к Чарджую.

В декабре возвращался из своего последнего рейса «Обручев». Когда пароход достиг места, откуда виднелись берега Чаршанги и прибрежных селений, от парохода отделилась лодка и направилась к селению. Четверо дюжих матросов вели судёнышко поперёк реки, налегая с силой на вёсла. В лодке на мешках сидели Закир-ага и Арзы.

Когда лодка пристала к песчаному берегу и оба амбала, выйдя на сушу, выволокли свои мешки с пожитками и подарками, русский матрос сказал:

— Ну, друзья, желаю вам счастья. Свыклись мы с вами, расставаться жаль. Отдыхайте, если удастся, а по весне — ждём на корабль…

— Спасибо, Иван, — отозвался Закир-ага и всем четверым поочерёдно пожал руки.

— Молодец твоя, батька. Очень молодец! — проговорил Арзы и тоже попрощался с матросами.

Лодка направилась вновь к пароходу, а Закир-ага и Арзы взвалили мешки на плечи и зашагали к селению. Когда они уже подошли к крайним кибиткам; с реки донёсся гудок парохода. Грузчики догадались — это кочегары Алим и Мишка дали прощальный гудок.