Век мой, зверь мой (сборник) - Осип Мандельштам

Теннис

Средь аляповатых дач,Где шатается шарманка,Сам собой летает мяч,Как волшебная приманка.

Кто, смиривший грубый пыл,Облеченный в снег альпийский,С резвой девушкой вступилВ поединок олимпийский?

Слишком дряхлы струны лир:Золотой ракеты струныУкрепил и бросил в мирАнгличанин вечно юный!

Он творит игры обряд,Так легко вооруженный,Как аттический солдат,В своего врага влюбленный!

Май. Грозо́вых туч клочки.Неживая зелень чахнет.Всё моторы и гудки —И сирень бензином пахнет.

Ключевую воду пьетИз ковша спортсмен веселый;И опять война идет,И мелькает локоть голый!

Американка

Американка в двадцать летДолжна добраться до Египта,Забыв «Титаника» совет,Что спит на дне мрачнее крипта.

В Америке гудки поют,И красных небоскребов трубыХолодным тучам отдаютСвои прокопченные губы.

И в Лувре океана дочьСтоит, прекрасная, как тополь;

Чтоб мрамор сахарный толочь,Влезает белкой на Акрополь.

Не понимая ничего,Читает «Фауста» в вагонеИ сожалеет, отчегоЛюдовик больше не на троне.

Домби и сын

Когда, пронзительнее свиста,Я слышу а́нглийский язык —Я вижу Оливера ТвистаНад кипами конторских книг.

У Чарльза Диккенса спросите,Что было в Лондоне тогда:Контора Домби в старом СитиИ Темзы желтая вода.

Дожди и слезы. БелокурыйИ нежный мальчик Домби-сын;Веселых клерков каламбурыНе понимает он один.

В конторе сломанные стулья;На шиллинги и пенсы счет;Как пчелы, вылетев из улья,Роятся цифры круглый год.

А грязных адвокатов жалоРаботает в табачной мгле —И вот, как старая мочала,Банкрот болтается в петле.

На стороне врагов законы:Ему ничем нельзя помочь!И клетчатые панталоны,Рыдая, обнимает дочь.

* * *

Отравлен хлеб и воздух выпит.Как трудно раны врачевать!Иосиф, проданный в Египет,Не мог сильнее тосковать!

Под звездным небом бедуины,Закрыв глаза и на коне,Слагают вольные былиныО смутно пережитом дне.

Немного нужно для наитий:Кто потерял в песке колчан,Кто выменял коня, – событийРассеивается туман;

И, если подлинно поетсяИ полной грудью, наконец,Всё исчезает – остаетсяПространство, звезды и певец!

* * *

Летают валькирии, поют смычки.Громоздкая опера к концу идет.С тяжелыми шубами гайдукиНа мраморных лестницах ждут господ.

Уж занавес наглухо упасть готов;Еще рукоплещет в райке глупец,Извозчики пляшут вокруг костров.Карету такого-то! Разъезд. Конец.

* * *

На луне не растетНи одной былинки;На луне весь народ

Делает корзинки —Из соломы плететЛегкие корзинки.

На луне – полутьмаИ дома опрятней;На луне не дома —Просто голубятни,Голубые дома —Чудо-голубятни…

Ахматова

Вполоборота – о, печаль! —На равнодушных поглядела.Спадая с плеч, окаменелаЛожноклассическая шаль.

Зловещий голос – горький хмель —Души расковывает недра:Так – негодующая Федра —Стояла некогда Рашель.

* * *

О временах простых и грубыхКопыта конские твердят,И дворники в тяжелых шубахНа деревянных лавках спят.

На стук в железные воротаПривратник, царственно-ленив,Встал, и звериная зевотаНапомнила твой образ, скиф,

Когда с дряхлеющей любовью,Мешая в песнях Рим и снег,Овидий пел арбу воловьюВ походе варварских телег.

* * *

На площадь выбежав, свободенСтал колоннады полукруг —И распластался храм Господень,Как легкий крестовик-паук.

А зодчий не был итальянец,Но русский в Риме; ну так что ж!Ты каждый раз, как иностранец,Сквозь рощу портиков идешь;

И храма маленькое телоОдушевленнее стократГиганта, что скалою целойК земле беспомощно прижат!

* * *

Есть иволги в лесах, и гласных долготаВ тонических стихах единственная мера.Но только раз в году бывает разлитаВ природе длительность, как в метрике Гомера.

Как бы цезурою зияет этот день:Уже с утра покой и трудные длинноты;Волы на пастбище, и золотая леньИз тростника извлечь богатство целой ноты.

* * *

«Мороженно!» Солнце. Воздушный бисквит.Прозрачный стакан с ледяною водою.И в мир шоколада с румяной зарею,В молочные Альпы мечтанье летит.

Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть —И в тесной беседке, средь пыльных акаций,

Принять благосклонно от булочных грацийВ затейливой чашечке хрупкую снедь…

Подруга шарманки, появится вдругБродячего ледника пестрая крышка —И с жадным вниманием смотрит мальчишкаВ чудесного холода полный сундук.

И боги не ведают – что он возьмет:Алмазные сливки иль вафлю с начинкой?Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой,Сверкая на солнце, божественный лед.

* * *

Природа – тот же Рим и отразилась в нем.Мы видим образы его гражданской мощиВ прозрачном воздухе, как в цирке голубом,На форуме полей и в колоннаде рощи.

Природа – тот же Рим! И, кажется, опятьНам незачем богов напрасно беспокоить —Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать,Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить!

* * *

Пусть имена цветущих городовЛаскают слух значительностью бренной:Не город Рим живет среди веков,А место человека во вселенной.

Им овладеть пытаются цари,Священники оправдывают войны;И без него презрения достойны,Как жалкий сор, дома и алтари!

* * *

Я не слыхал рассказов Оссиана,Не пробовал старинного вина;Зачем же мне мерещится поляна,Шотландии кровавая луна?

И перекличка ворона и арфыМне чудится в зловещей тишине;И ветром развеваемые шарфыДружинников мелькают при луне!

Я получил блаженное наследство —Чужих певцов блуждающие сны;Свое родство и скучное соседствоМы презирать заведомо вольны.

И не одно сокровище, быть может,Минуя внуков, к правнукам уйдет;И снова скальд чужую песню сложитИ как свою ее произнесет.

Европа

Как средиземный краб или звезда морская,Был выброшен водой последний материк;К широкой Азии, к Америке привык,Слабеет океан, Европу омывая.

Изрезаны ее живые берега,И полуостровов воздушны изваянья;Немного женственны заливов очертанья:Бискайи, Генуи ленивая дуга.

Завоевателей исконная земля,Европа в рубище Священного союза;Пята Испании, Италии медуза,И Польша нежная, где нету короля;

Европа цезарей! С тех пор, как в БонапартаГусиное перо направил Меттерних, —Впервые за сто лет и на глазах моихМеняется твоя таинственная карта!

Посох

Посох мой, моя свобода —Сердцевина бытия,Скоро ль истиной народаСтанет истина моя?

Я земле не поклонилсяПрежде, чем себя нашел;Посох взял, развеселилсяИ в далекий Рим пошел.

А снега на черных пашняхНе растают никогда,И печаль моих домашнихМне по-прежнему чужда.

Снег растает на утесах —Солнцем истины палим…Прав народ, вручивший посохМне, увидевшему Рим!

Ода Бетховену

Бывает сердце так сурово,Что и любя его не тронь!И в темной комнате глухогоБетховена горит огонь.И я не мог твоей, мучитель,Чрезмерной радости понять —Уже бросает исполнительИспепеленную тетрадь.

………………Кто этот дивный пешеход?Он так стремительно ступаетС зеленой шляпою в руке,…………

С кем можно глубже и полнееВсю чашу нежности испить;Кто может, ярче пламенея,Усилье воли освятить;Кто по-крестьянски, сын фламандца,Мир пригласил на ритурнельИ до тех пор не кончил танца,Пока не вышел буйный хмель?

О Дионис, как муж, наивныйИ благодарный, как дитя,Ты перенес свой жребий дивныйТо негодуя, то шутя!С каким глухим негодованьемТы собирал с князей оброкИли с рассеянным вниманьемНа фортепьянный шел урок!

Тебе монашеские кельи —Всемирной радости приют,Тебе в пророческом весельиОгнепоклонники поют;Огонь пылает в человеке,Его унять никто не мог.Тебя назвать не смели греки,Но чтили, неизвестный бог!

О, величавой жертвы пламя!Полнеба охватил костер —И царской скинии над нами

Разодран шелковый шатер.И в промежутке воспаленном,Где мы не видим ничего, —Ты указал в чертоге тронномНа белой славы торжество!

* * *

Уничтожает пламеньСухую жизнь мою,И ныне я не камень,А дерево пою.

Оно легко и грубо;Из одного кускаИ сердцевина дуба,И весла рыбака.

Вбивайте крепче сваи,Стучите, молотки,О деревянном рае,Где вещи так легки.

* * *

И поныне на АфонеДрево чудное растет,На крутом зеленом склонеИмя Божие поет.

В каждой радуются кельеИмябожцы-мужики:Слово – чистое веселье,Исцеленье от тоски!

Всенародно, громогласноЧернецы осуждены,Но от ереси прекраснойМы спасаться не должны.

Каждый раз, когда мы любим,Мы в нее впадаем вновь.Безымянную мы губимВместе с именем любовь.

* * *

«Hier stehe ich —