Старик и мистер Смит - Питер Устинов

Смит надолго закис в мучительном хохоте, ритмично трясясь всем своим тощим телом.

— Я жду, Смит.

— Католик! — прохрипел весельчак и весь вытянулся, словно собрался позировать Эль Греко.

— Не сметь! — гаркнул Старик.

— По одному, я сказала!

— Это уже чересчур, — волновался Старик. — Да и вообще, зачем вам знать наше вероисповедание?

Мисс Маккабр на миг смежила веки, давая понять, что привыкла иметь дело с идиотами и что такими жалкими приемчиками ее из колеи не выбьешь.

— Это делается вот для чего, — ровным голосом учительницы, читающей диктант, объяснила она. — Если кому-то из вас, граждан преклонного возраста, вздумается во время нахождения в нашем госпитале скончаться, мы должны знать, по какому обряду вас хоронить или же, в случае кремации, куда отправлять прах.

— Мы уже столько веков живем на свете и до сих пор не умерли, — молвил Старик. — С чего это мы станем именно теперь менять свои привычки?

Мисс Маккабр взглянула на капитана Гонеллу, тот красноречиво пожал плечами, и матрона понимающе кивнула.

— Ладно, — обернулась она к Старику. — Пусть ваш приятель отдохнет, а мы пока займемся вами. Вы — мистер Богфри.

— Нет, — холодно ответил Старик.

— Но тут так написано.

— Достаточно скверно уже одно то, что под давлением обстоятельств я вынужден прибегать к изготовлению денег, но эти постоянные издевательства переполняют чашу моего терпения. Меня зовут Бог, коротко и ясно. С большом буквы, если хотите соблюдать вежливость.

Мисс Маккабр иронически приподняла оранжевую бровь.

— Вы думали меня удивить? В настоящий момент у нас на излечении три пациента, каждый из которых считает себя Богом. Держим их поврозь, чтоб не кидались друг на друга.

— Я не считаю, что я Бог. Я просто Бог.

— Остальные тоже так говорят. Мы зовем их Бог-один, Бог-два и Бог-три. Желаете стать Богом-четыре?

— Я — Бог от минус бесконечности до плюс бесконечности! И нет других богов!

— Придется его тоже поместить отдельно, — сообщила мисс Маккабр капитану. — Вызову доктора Кляйнгельда.

Старик посмотрел на капитана, который ответил ему улыбкой.

— В Соединенных Штатах семьсот двенадцать мужчин и четыре женщины, которые считают себя Богом. Статистика ФБР. Разумеется, включая Гуам и Пуэрто-Рико. Так что конкуренция у тебя серьезная.

— А Дьяволов сколько? — заинтересовался мистер Смит.

— Не слыхал о таких.

— Приятно чувствовать свою исключительность, — негромко произнес мистер Смит и приосанился, чем, кажется, немало разозлил Старика.

— Так вот оно что, — фыркнул Гонелла. — Ты, стало быть, Дьявол? Класс! Сатана Смит. Как вашего брата крестят — окунают в огненную купель? Ладно, мисс Маккабр, занесите в карточку основные данные, и я подпишу. Пора двигаться дальше. Дел невпроворот.

— Какие данные?

— Ну напишите: Бог и Сатана. Вот денек выдался. Есть чем гордиться.

— Я уже записала их как мистера Смита и мистера Богфри и ничего менять не собираюсь.

— Пусть так. Все одно — липа.

— Кто заплатит за обслуживание?

— Мы заплатим, — уверил ее капитан. — Если, конечно, вас не устроят фальшивые купюры.

— Шутите?

По завершении этого милого разговора узников отвели в кабинет первичного осмотра, чтобы затем доставить к прославленному психиатру доктору Гробу Кляйнгельду, автору научного труда «Если, Я и Оно», а также популярной брошюры «Все, что вам нужно знать о безумии».

На осмотре обнаружилось, что у Старика нет пульса. Рентгеновский снимок не запечатлел никаких внутренних органов. Как резюмировал заведующий кабинетом доктор Бен-Азиз: «Мы не нашли ни сердца, ни грудной клетки, ни позвоночника, ни вен, ни артерий, но и признаков каких-либо болезней тоже не наблюдается».

Среди прочих выводов комиссии следует отметить описание кожи Старика: по консистенции местами она оказалась «керамической», а местами «резиновой на ощупь и никак не напоминающей человеческий кожный покров». Очевидно, пациент мог изменять консистенцию своей кожи, как ему заблагорассудится.

Мистер Смит озадачил медиков еще больше. Когда его раздели, обнаружилось, что из его обугленных пор вырываются крошечные облачка дыма, и кабинет сразу же пропитался неявным, но пренеприятным запахом серы. При этом кожа пациента на ощупь была холодна как лед.

Попытались измерить температуру — сунули Смиту в рот градусник, однако тот немедленно взорвался, и больной с явным удовольствием всосал ртуть внутрь, словно изысканного вина отведал. Тогда ему поставили градусник под мышку, но стекло опять лопнуло. Теперь вся надежда была на анальное измерение. Пациент охотно перевернулся на кушетке, ибо по натуре был склонен к эксгибиционизму, но и из этого ничего не вышло. Врач сообщил тревожную весть:

— У него нет ануса.

— Не может быть! — воскликнул Гонелла. — Прячет где-нибудь.

— Например, где? — спросил у него доктор Бен-Азиз.

— Ну делают же операции, так что начинаешь гадить через бедро. Так или нет?

— Вывод обнаружить еще легче, чем естественное отверстие.

— Господи! — вскипел капитан. — Хорош, ведем их к психиатру. В конце концов, для этого их сюда и доставили. Видно невооруженным глазом, что оба живехоньки, и непохоже, что они собираются откинуть копыта. А если и собираются, то сборы явно продолжаются уже очень долго. Нам нужно заключение эксперта.

— Быстро не получится, — предупредил Бен-Азиз. — Кляйнгельд на осмотр времени не жалеет.

— Чужого, — добавил один из ассистентов.

— И чужих денег тоже, — подхватил другой.

— Время и есть деньги, — поставил точку Бен-Азиз.

Доктор Кляйнгельд оказался коротышкой с непропорционально большой головой. Разговаривал он исключительно шепотом, очевидно, полагая, что таким образом легче подчинить пациента своей воле — пусть сбавит тон, напряжет слух, боится лишний раз вздохнуть, чтоб не упустить чего-нибудь жизненно важного. Психиатр уютно устроился в глубоченном кресле и просматривал какие-то записи, самоуверенно и победительно улыбаясь тонкогубым ртом. Откинутая назад спинка кресла была почти на одном уровне с кушеткой, на которую уложили Старика.

— Как вам моя кушеточка? — шепнул доктор.

— Затрудняюсь ответить.

— Почему?

— Не знаю, чем ваша кушетка отличается от других.

— Понятно. Это потому что вы Бог, да? — повеселел психиатр.

— Возможно. Да, вполне вероятно.

— У меня тут недавно лежал один Бог, так ему моя кушетка очень даже понравилась.

— Что доказывает — если бы была нужда в доказательствах, — что он Богом не является.

— А чем докажете вы, что вы Бог?

— Мне не нужны доказательства. В том-то и суть. Наступила пауза — доктор что-то записывал.

— Вы помните Сотворение мира?

— Мои воспоминания вряд ли будут вам понятны, — заколебался Старик.

— Интересное замечание. Обычно начинают пересказывать Книгу Бытия. Им кажется, что они вспоминают Сотворение, а на самом деле они всего лишь вспоминают текст.

— Вы о ком это?

— О пациентах, которые считают себя Богом. Кляйнгельд сделал еще какую-то запись.

— Можно поинтересоваться, зачем вы пожаловали на Землю? Старик призадумался.

— Так сразу не объяснишь… Как-то вдруг, неожиданно нахлынуло невыразимое… одиночество. Захотелось посмотреть, какие вариации получила тема, которую я некогда считал такой удачной. А потом… Нет, словами этого не опишешь… Не получается — пока… Скажите, а можно задать вопрос вам?

— Разумеется, но у меня, в отличие от вас, не на все вопросы есть ответы.

— В самом деле? Мне кажется, что вы верите в то, что я… ну, тот, кто я есть. Доктор беззвучно рассмеялся:

— Слишком сильно сказано. Я, знаете ли, вообще не склонен во что-либо верить.

— Это свидетельствует об уме.

— Спасибо, очень мило с вашей стороны. Но я не боюсь менять мнение по тому или иному вопросу. Наоборот, я периодически даже понуждаю себя к этому. Надо мусолить истину, как собака мусолит косточку. Нет ничего постоянного. Все меняется. Люди стареют. Идеи стареют. Вера тоже. Жизнь все подвергает эрозии. Вот почему мне нетрудно разговаривать с вами как с Богом, хотя я не знаю, правда ли это, и не больно-то стремлюсь узнать.

— Как любопытно! — оживился Старик. — Вот уж не думал, что испытаю смущение, когда во мне признают Бога. Какая неожиданность! Когда вы сказали, что вам все равно, Бог я или нет, я в первый момент испытал замешательство, а потом облегчение. Тут у вас, на Земле, изображать Бога гораздо легче, чем быть Богом.

— Легче, чтоб тебя считали сумасшедшим, нежели нести ответственность за все беды и несчастья мироздания.

— Или выслушивать хвалы твоему всемогуществу. Быть объектом молений — самая тяжелая из форм давления на психику. Доктор опять зачиркал ручкой по бумаге.