Ядовитый полигон - Сергей Самаров

–  А вам, Александр Игоревич, не кажется странной ситуация, что мы обсуждаем старт, не зная, где финиш? Сбежать хоть из СИЗО, хоть с пересылки, хоть с маршрута, хоть из зоны я все равно сумею. С чужой помощью или без нее, но сумею, и даже проблемы в этом особой не вижу. Как только надоест сидеть, или кто-то сильно достанет, или просто захочу чаю горячего попить, а не то пойло, которое здесь называют чаем, – соберу вещи и сбегу.

–  Не надо геройствовать, Николай Викторович. За вами здесь присматривают, и все ваши конвоиры не просто так приставлены. От вас уже ждут попытки к побегу, и потому на каждом шагу вас ждет неприятность. Непредвиденное препятствие, которое вы по незнанию о его существовании обойти не сможете.

–  За что такая честь? Чем я заслужил повышенное внимание со стороны правоохранительных органов?

–  Благодарите Пехлевана.

–  Я с удовольствием при встрече его отблагодарю и вместо себя в свою камеру закрою. А сам сбегу. И никто меня остановить не сможет.

–  Это бахвальство. Как разговоры о побеге без помощи со стороны, так и разговоры о Пехлеване в вашей камере. Мы серьезные люди, и давайте обойдемся без авантюр.

Вообще-то он прав, подумал я. Но лишь частично. Если бы я собирался убежать, я бы уже убежал, конечно. Но никогда бы не стал об этом ни с кем открыто говорить. Просто убежал бы, и все. Без всякого бахвальства.

–  Ну хорошо. Уговорили. Мой порыв вам чем-то не нравится, хотя я не понимаю чем. Только догадываюсь… Ладно, Александр Игоревич, оставим это на вашей совести. Предположим, я убегу с вашей помощью. Убегу, а потом мы с вами встретимся. И что тогда вы мне предложите? Где финиш-то? Я как-то привык знать дистанцию, которую мне предстоит преодолеть, чтобы четко рассчитать скорость и правильно распределить силы. Спринтерский забег с марафоном имеют различную тактику. И с этим стоит определиться заранее.

–  Мы предложим вам работать на нас.

–  Это я уже понял. Не понял только, в качестве кого.

Подполковник Лагун выдержал долгую паузу, глядя при этом мне в глаза, подчеркивая тем самым важность слов, которые он собирался мне сказать. И я заранее, не слыша еще самих слов, понял, что какое бы предложение ни последовало, мне не следует демонстрировать свою реакцию. По крайней мере, настоящую реакцию.

–  В качестве офицера-ликвидатора. Но, предупреждаю, не сразу. Изначально вы будете в течение года проходить испытательный срок на другой службе. Потом перейдете в свой сектор. Работа, в принципе, не самая плохая. Знаете, что это такое?

–  Знаю. Вы предлагаете мне стать киллером.

–  Государственный киллер не является киллером в общепринятом смысле этого слова, – выдал Лагун не слишком тонкую сентенцию, хотя и звучала она достаточно торжественно. – Война идет не только в здешних горах. Она идет во многих местах. И такие специалисты, как вы, очень нужны для успешного ведения этой войны. Хотя не могу здесь не оговориться. Вам не всегда предстоит работать в полной «автономке». Это слово, надеюсь, вам объяснять тоже не нужно?

–  Не нужно, – согласился я, прекрасно зная, что при работе в автономном режиме, если я вдруг провалюсь, от меня откажутся; возможно даже, что тогда я сам стану объектом ликвидации. – Мне другое нужно объяснить. Откуда у вас уверенность, что я соглашусь? Следаки мои большого срока мне не обещают. Они бы обещали, но доказать, что я действовал вместе с Пехлеваном, не могут, и потому я могу предстать перед судом только как объект обмана. Отсижу немного в самом худшем случае – и выйду. Стану гражданским специалистом. Не киллером, а кем-нибудь другим. Возраст позволяет мне сменить профессию. Не так все и страшно…

–  Наивный ты, Николай Викторович, человек. Что бы ни говорили следаки, они будут просить для тебя пожизненное заключение. Оттуда побег даже теоретически невозможен. При всем нашем желании и всей нашей помощи.

Он, конечно, удивил меня таким сообщением. Но вида я постарался не подать.

–  За что же мне такое уважение и почет? Что я такого натворил, чтобы на пожизненное тянуть? Можно это объяснить, товарищ подполковник?

Если своим лицом я владел хорошо, в чем был уверен, голос мой, видимо, все же сорвался и прозвучал с нотками горечи. Это я прочитал в змеином взгляде подполковника Лагуна. Да и сам, конечно, почувствовал.

–  Пехлеван для тебя постарался, – объяснил Александр Игоревич. – Он выступил в Интернете, поблагодарил тебя за сотрудничество и обещал помочь тебе выбраться с зоны любым способом, даже силой, которая у него есть. И пообещал, что твоя доля драгоценностей тебя дожидается. Это он так желает подчеркнуть свою порядочность и потопить тебя – ведь у него нет причин хорошо к тебе относиться… Но это наше мнение. А у присяжных заседателей и у судей мнение может быть собственное, и пожизненное заключение тебе светит, как солнышко из утреннего тумана. Ты готов к такому повороту событий?…

–  Прямо сейчас, что ли, сбежать? – в сердцах сказал я чуть задумчиво, но вовсе не мечтательно.

–  Прямо сейчас, мне кажется, не стоит, – прокомментировал Александр Игоревич мое желание. – Потерпи до завтра. Быстро тебе в любом случае обвинение предъявить не успеют.

–  А изменится что завтра? Только два этажа добавится, которые нужно преодолеть. Завтра я в камере буду, и спускаться мне тогда предстоит с третьего этажа. А сейчас только один этаж преодолеть – и я уже во дворе. Конечно, с оружием, которое, думаю, конвоиры для меня уже приготовили.

–  А сами конвоиры? – с любопытством, словно проверяя мою решимость и готовность к поступку, спросил подполковник.

–  А что, они мешают мне, что ли? – искренне удивился я. – Пусть лежат в коридоре. Если на металлическом полу холодно, могу их в кабинет затащить. В кабинете пол теплее. Да, наверное, лучше так, а то споткнется еще кто о них, упасть может, разбиться…

Александр Игоревич улыбнулся, хотя его змеиные глаза по-прежнему оставались ледяными.

–  Не торопись.

–  Готов выслушать ваше предложение, – сказал я уже совершенно четко и конкретно.

–  Согласен? – так же конкретно спросил подполковник.

–  Вы, наверное, когда сюда собирались, от своего начальства услышали: а куда он денется? И оно было право. Некуда мне деться. Я к стенке приперт. И готов что-то предпринять, чтобы обрести свободу. И понимаю, что за свободу следует платить. А платить я готов. Подписывать соглашение, надеюсь, мы не будем? Никаких бумаг. Это мое конкретное и категоричное условие. Иначе без вас убегу, и тоже будете меня ловить.

–  Условие твое принимается, поскольку не в наших интересах иметь документы о каких-то конкретных операциях. Тем более что ты сразу начнешь с конкретной акции. Прямо сегодня. Будь готов.

–  Вы поручите мне уничтожить вертухаев или начальника СИЗО? – спросил я почти наивно. – Если вертухаев, то всех – или только на своем этаже? Или только конвойную службу?

–  Не кривляйся, я этого не люблю. Слово сказал – значит, стал моим подчиненным. Кое-какие документы нам все же предстоит оформить, но там ты будешь числиться офицером воинской части, номер которой ничего никому не скажет. А звать тебя будут Василий Андреевич Самоваров. Наверное, скоро и капитанское звание присвоим. Все зависит от того, как ты проведешь операцию по собственному освобождению. А теперь…

–  А теперь, товарищ подполковник, пора, наверное, и о самом освобождении поговорить.

–  Да. Именно это я и хотел сказать. Но обязан предупредить тебя еще вот о чем. Изначально мне нужно было от тебя только принципиальное согласие. Его я получил. Теперь хочу сказать кое-что об условиях работы. Что такое приказ, тебе, офицеру, объяснять не нужно. У нас приказ еще более жесткий, чем в армии. Его неисполнение или отказ от его выполнения автоматически переводит тебя из категории ликвидаторов в категорию подлежащих ликвидации. Какой бы приказ ты ни получил…

–  Бывает, товарищ подполковник, что приказ выполнить невозможно – противник может оказаться сильнее. Что тогда?

–  Ты таких приказов получать не будешь. И вообще ты не один будешь работать. На тебя, конкретно на тебя, будет трудиться целая служба. Вся подготовка акции будет осуществляться помимо тебя. Если миссия невозможна, тебя, Василий Андреевич, просто не пошлют…

Он уже начал называть меня новым именем, к которому мне еще только предстояло привыкнуть. Но, чтобы избежать жизни за решеткой, я готов был хоть горшком назваться, лишь бы в печь не посадили. В печи, наверное, не лучше, чем в камере для осужденных на пожизненное заключение, хотя категорично утверждать это я не берусь, поскольку еще не был ни там ни сям.

–  Хорошо. Я ваше предупреждение, Александр Игоревич, понял, – я умышленно назвал его уже по имени-отчеству, акцентируя это ударением и тоном, показывая, что свою новую службу начал понимать. – С чего я должен начать? На мой взгляд, проходить один этаж до двора всегда проще, чем три этажа, когда на лестницах по закрытой двери с часовым. И потому я начал бы пробиваться на свободу немедленно.