За полвека до Бородина - Вольдемар Балязин

— А ты скажи, скажи, Аким Прохорыч, — пристал к старику Миша и потянул денщика за рукав.

Старик улыбнулся и пошел к стоявшей неподалеку беседке. Удобно усевшись на скамеечке, и старик и оба мальчика посмотрели друг на друга, и все враз поняли, как хорошо, что ушли из темной и душной людской на вольную волю, под месяц и звезды.

Аким Прохорович поглядел на мальчиков и произнес с улыбкой, предвещавшей, что рассказ его будет и веселым и интересным:

— Не помню, рассказывал ли я, как государь Петр Алексеевич оделся однажды солдатом да и зашел в кабак?

— Нет, нет, не рассказывал, — перебивая один другого, проговорили мальчики и уставились на старика, ожидая от него истории, занятной и увлекательной.

— Ну, ладно. Оделся, значит, государь как–то в солдатский кафтан да и зашел в кабак. Видит — сидит, пригорюнившись, служивый, щеку рукой подпер и едва не плачет. «Что с тобой, братец?» — спрашивает царь. «Друг у меня помер», — отвечает солдат. Пожалел его царь и, хотя редко кому из солдат чарку подносил, на сей раз правило свое переменил и велел целовальнику принести две рюмки.

Выпили царь с солдатом, а как выпили, то захотел солдат отблагодарить своего благодетеля и упросил целовальника дать ему с новым его товарищем еще две рюмки водки. «Только денег у меня нет, — сказал солдат, — а возьми ты у меня за водку мой тесак». Знамо дело — тесак подороже двух рюмок стоит, ну, кабатчик тесак и взял.

Петр Алексеевич и спрашивает у солдата: «Что ж ты наделал, дурья голова? А ну как государев смотр, что тогда?»

Засмеялся солдат — выпил уже и расхрабрился, конечно:

«Эка невидаль — царь! Да разве царя нельзя надуть?»

«Интересно, как это ты меня надуешь?» — подумал Петр Алексеевич и с тем распрощался с солдатом.

На следующее утро приехал он в полк, где служил его вчерашний сотрапезник.

«Выстроить полк!» — приказал государь.

Полк выстроили, и царь, обходя строй, тут же признал солдата.

«Руби голову соседу слева!» — приказал он солдату.

Знал, конечно, что тесака у него нет и приказ его солдат не выполнит.

А у солдата тесак был, да только деревянный. Он его ночью из лучины сделал и вместо настоящего, железного, в ножны вложил.

Что делать? Взмолился солдат: «Ваше императорское величество! За что невинно душа пропадает?» — «Руби, я тебе приказываю!» — повторил государь.

«Выполняю царский приказ! — прокричал солдат. — Только молю царя небесного помочь мне». И взмолился: «Царь небесный, ты выше царя земного! Не дай погибнуть душе невинной, сотвори чудо, преврати железный меч в деревянный!»

И с тем вытащил из ножен лучину.

Мальчики смеялись, крутили головами, радуясь счастливому концу истории и тому, что рассказ старика был столь занятен.

То ли услышав их смех, то ли еще отчего, но вдруг увидели они, что идет к беседке сам Ларион Матвеевич.

— Вот вы где, — сказал отец ворчливо, — а то ищу Михаила, а его нигде нет. Тебя, Аким, ищу — и тебя нигде нет. А вы вон где — в беседке да, оказывается, рядком. — И спросил неожиданно совсем другим тоном: — Хорошо вам вместе–то?

— Видит бог, хорошо, ваше благородие Ларион Матвеевич, — ответил старик.

И Миша эхом откликнулся:

— Хорошо, батюшка.

— Ну–ну, — проговорил Ларион Матвеевич и, как–то загадочно взглянув на сына и старого денщика, проговорил: — Пойдем со мной, Аким.

А Миша, оставшись наедине с Ваней, молча протянул ему любимый свой пистолет.

Ваня взглянул на игрушку равнодушно.

— Бери, — сказал Миша, недоумевая.

— Барская забава, — солидно проговорил Ваня. — Зачем она мне?

— На память обо мне, — сказал Миша, — завтра я уезжаю.

Ваня взял пистолет и стоял, не зная, куда девать игрушку и что с нею делать.

А Миша резко повернулся и быстро побежал к себе, немного обиженный на Ваню за то, что не сумел он оценить его дружеского дара.

5

Вернувшись к себе, Миша неотступно думал над тем, что ждало его завтра. Он так и не поставил трубачей на башни и не поднял флага на самой высокой башне крепости — донжоне. Медленно раздевшись, он лег в постель, жесткую, чистую и холодную, и сегодня его спартанское ложе впервые за последние три года понравилось Мише — до пяти лет постель мальчика была еще младенческой, теплой и мягкой, и он всегда с приятностию вспоминал ее, но на сей раз и эта постель. показалась весьма комфортною и удобной, а главное — своею и родной.

«Как–то будет на корабле?» — думал Миша, не засыпая, и долго глядел в темноту, прислушиваясь, как затихает дом и отходят на покой все его многочисленные обитатели — чада, домочадцы и дворовые люди.

Прежде чем уснуть, он стал думать о том, что возьмет с собою. Начал с игрушек, но тут же сам себе сказал: «Не надобны», потом перебрал в памяти книжки и, когда наступил черед вещей и одежды, заснул.

Он спал на боку, подтянув ноги к подбородку, сжавшись в комочек и укрывшись с головой одеялом. Ему снилась маменька. Наяву он редко вспоминал о ней, а вот в сновидениях она часто приходила к нему. Маменька пришла к нему в спальню, взяла его руки в свои и вывела Мишу за порог.

Они вышли на берег Невы и пошли к Купеческой гавани, но город почти сразу остался позади, и они в считанные мгновения оказались на корабле. Дядя, посмеиваясь, стоял рядом, но команды к отходу не подавал, ожидая, когда маменька оставит Мишу одного и сойдет на берег.

Маменька улыбнулась Мише как–то странно и, не коснувшись стопами трапа, будто перелетела на причал.

Дядюшка что–то кричал, приказывая отплывать, однако ж никто команду его не исполнял — матросов не было, и дядя сам стал отвязывать какие–то веревки и втягивать их на корабль.

А корабль не двигался с места, и дядя недоумевал и бранился. Матушка подождала немного и снова взошла на корабль, а затем взяла руки Миши в свои и повела его обратно домой.

И вновь в одно мгновение миновали они город, и Миша оказался в своей спаленке, откуда недавно вышел. А маменька исчезла…

Беседа 1

Странная, в общем–то, беседа, ибо речь в ней пойдет о человеке, биографии которого мы до сих пор не знаем. А между тем этим человеком была мать Миши Кутузова.

Первый биограф Михаила Илларионовича — Филипп Мартынович Синельников, — близко его знавший и служивший под его началом в 1806 и 1807 годах в бытность Кутузова киевским военным губернатором, издал свою шеститомную книгу о фельдмаршале в 1813 — 1814 годах. Синельникову помогали разными бумагами, документами и собственными воспоминаниями сослуживцы, родственники и домочадцы покойного полководца.

В полном здравии была и вдова Михаила Илларионовича — Екатерина Ильинична Голенищева — Кутузова, в девичестве Бибикова, и взрослые его дочери. Старшей — Прасковье — в момент смерти Михаила Илларионовича было тридцать шесть лет, младшей, пятой дочери, — Дарье — двадцать пять. Так что, как говорится, все они были в здравом уме и твердой памяти.

Хотелось бы верить, что и невестка и внучки должны были знать, из какой семьи происходит их бабка и свекровь и как ее звали. К сожалению, Синельников сообщает только девичью фамилию матери фельдмаршала — Беклешова. (Сразу же оговоримся: Беклешовы — не единственный род, откуда предположительно происходила мать будущего фельдмаршала. В 1847 году историк и архивист Д. Н. Бантыш — Каменский в «Словаре достопамятных людей русской земли» назвал матерью М. И. Кутузова «девицу Беклемишеву». Постарайтесь запомнить и эту фамилию.)

Известно, что мать Кутузова недолго прожила после рождения первенца и скончалась от родов, когда Миша — старший ее сын — был совсем маленьким. Версию смерти матери Кутузова от родов подтверждает и Синельников.

Если это действительно так, то, следовательно, мать троих детей скончалась либо четвертыми родами, и причиной тому была самая младшая ее дочь — Дарья Илларионовна, либо пятыми, если вместе с матерью или следом за нею погиб еще один ее ребенок.

Илларион Матвеевич был в ту пору на службе «в отдаленных сторонах государства», и даже более того — за границей.

Синельников сообщает, что тело умершей отвезли в деревню Ступино и оттуда перевезли в Опочецкий уезд, в деревню Теребени, и погребли в церкви Христова Воскресения, «которую отец Светлейшего выстроил в Теребенском приходе». (Туда же, почти сорок лет спустя, отвезли и прах самого Иллариона Матвеевича.)

Коль скоро нам известно место погребения родителей Кутузова, чего бы, казалось, проще — поехать в деревню Теребени да и поглядеть на надгробную плиту, а там и девическая фамилия матери, и имя ее, и отчество, и даже точные даты рождения и смерти непременно должны быть. А как же иначе? Обычай был такой: сообщали даже точное число лет, месяцев и дней прожитых усопшей или усопшим.