Совок (СИ) - Агарев Вадим

Нарушая запреты лечащего врача, все свои надобности я ходил справлять в туалет на этаже. Возвращаясь из каждого такого похода, я каждый раз заходил в рекреацию, где стоял черно-белый телевизор, а на столиках у дивана и кресел лежала пресса. Если меня никто не видел, я без малейших угрызений собирал журналы и газеты, которые уносил к себе в палату. Я не брезговал ни союзной «Правдой», ни местными газетками. Надо было вникать в советскую реальность застойной эпохи. Ошибаться в количестве орденов у Ленинского комсомола, геройских звезд Брежнева или, в какой банановой стране мы сейчас строим очередную подарочную ГЭС, здесь не принято. Особенно, если ты офицер карающего органа советской власти.

Через неделю чмошную повязку с моей головы сняли. Теперь я смог увидеть свой выстриженный клочьями скальп и узелки швов в местах рассечений. Я глядел в зеркало, а в израненном мозгу робко теплилось чьё-то мудрое утверждение, что внешность для мужчины, это не самое главное. Шарма добавляла йодовая раскраска вокруг мест штопки заживающих ран. Как ни надоела мне ненавистная шапка из бинтов, но пришлось признать, что в ней я выглядел более респектабельно. Гиеноподобная пятнистость волосяного покрова моей бедовой головы удручала до слез. Хорошо, что белки глаз уже не были черно-вишневыми, как у упыря из киноужаса, а постепенно становились бледно-розовыми.

Благодаря гайморитному ухажеру Марины, я узнал все основные вехи своей новой биографии. Корнеев Сергей Егорович, 1955 года рождения. После третьего курса юрфака, из-за драки с сокурсником взял академ и ушел в армию. Перед призывом удалось закрыть сессию. Потому, по отбытии воинской повинности я вернулся на юрфак, но уже на заочное отделение. На данный момент почти год прослужил в Советском РОВД в должности участкового инспектора, хотя при поступлении на службу усиленно претендовал на должность следователя. Кроме предоставленных марининым майором биографических данных, в памяти настойчиво стали всплывать обрывчатые воспоминания из нового прошлого.

В сознании все чаще стали появляться лица людей, которых прежде я не знал и не видел. Эти картинки меня уже реально начинали настораживать. Не хотелось думать, что это первые признаки раздвоения личности, то есть шизофрении. Меня устраивало объяснение самому себе, что недобитое обрезком трубы сознание того парня пыталось восстановиться в живой голове. Так-то я не против, знаний о новой реальности мне не хватало, а вот диагноза из желтого дома не хотелось совсем. Н-да..

Глава 5

- Сергей, к тебе тут пришли! – в палату заглянула медсестра тетя Валя, сменившая в отделении Марину после ужина.

Пока я, по возможности не шевеля головой, вставал с койки, в палату прошел парень чуть старше моих лет, в усах и в милицейской форме. В руках он держал бумажные кульки. Значит, не опрашивать пришел. Наверное, работаем вместе или дружим. Впрочем, одно другому вовсе не помеха.

- Здорово! – круглолицый милиционер с погонами лейтенанта протянул мне руку, – Да, брат, слышал я, что тебе досталось, но чтоб так! – он покрутил крупной головой, как-то уж слишком весело выражая сочувствие.

Оглядевшись, визитер придвинул стул ближе к кровати и уселся, пристроив кульки к себе на колени. Потом, опять рассмеявшись, протянул их мне.

- Светка напекла, привет тебе от нее и от матери.

Раз пирожки и привет от Светки, и от матери, значит, точно, друг. А если друг и мент, значит, вместе работаем. Голова все же выдавала логику и аналитику, несмотря на свое недавнее тесное взаимодействие с трубой.

Я поблагодарил доброго друга и начал разворачивать гостинцы. Один пакет был с пирожками, а в другом был татарский чак-чак. Точно! Нагаев. Вовка Нагаев. Хотя по паспорту он Фуат и даже Фатыхович, но для всех он Володя. Мой недавний напарник и коллега по сопредельному с моим участку.

Сознание опять брызнуло разнокалиберными осколками не моей памяти.

- Спасибо, Володь! Что там, в мире делается, по моим делам что слышно? – стараясь не дергать головой, я приступил к поеданию гражданских пирожков.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- По тебе ничего не знаю, а твою зарплату я принес. Двадцатое число. В бухгалтерии пошипели, но разрешили за тебя расписаться, – Вова полез во внутренний карман кителя и достал тощий газетный сверток.

- Опять спасибо, друг! – достав из импровизированного газетного кошелька красную десятку, я протянул ее назад заботливому другу.

- Купи конфет, «Белочка» называются. На все. Мне сказали, они рублей семь стоят. Задолжал я тут медсестрам, – вовремя вспомнил я о своих недавних обязательствах перед персоналом милицейской лечебницы.

Потом я подумал и, достав еще пару купюр, вернул сверток Нагаеву.

- Пусть у тебя побудут, мне тут они ни к чему, да и хранить негде.

Согласно кивнув, Вова прибрал мое денежное довольствие в тот же карман.

- Как сам думаешь? Кто? – товарищ вопросительно придвинулся.

Дожевав откушенный кусок, я медленно проглотил, запив киселем, оставшимся от ужина. Вова задал вопрос, над которым я доламывал свою и без того искореженную голову. Мыслительный аппарат, несмотря на потуги безмолствовал.

- Хрен его знает, голова болит и мысли в ней от того путаются, хотел вот у тебя порасспросить. Есть понимание на этот счет? – я с живым интересом разглядывал своего нового-старого напарника.

- Локтионовские заморочки. Это у него на «мясухе» терки были. Не надо было тебе на его участок соглашаться. Он месяца два, а то и все три еще со своей язвой проваляется, а потом в отпуск уйдет. С какой радости ты согласился еще и за него пахать? На хрена сдался тебе этот #баный поселок мясокомбината? – как-то ревниво кипятился Нагаев. – Когда ты на сессию уходил, твой участок я обслуживал, а не Локтионов. Через месяц я уйду в отпуск, три участка тащить будешь! – было видно, что это не пустая угроза.

Вова взял из кулька пирожок и раздраженно откусил сразу половину.

- С другой стороны, он тебя в свою хату пожить пустил. Отдельная двушка всяко разно лучше, чем общага. Ни выспаться, ни с девушкой пообщаться.

Локтионов, Локтионов, Локтионов.. Сознание вновь забрезжило. Это наш с Вовой старший участковый. Ложась со своей застарелой язвой в областную клиническую больницу, Валерий Михайлович настоятельно попросил меня заменить его на участке. Относился он ко мне незлобливо и, как мог, старался натаскивать меня. Большую часть того, что я, здешний, постиг, в милицейской премудрости, я набрался от него. Отказать в просьбе такому наставнику было никак невозможно и крайние три недели перед бойней в лифте я разрывался, обслуживая его и свой участки.

Главная проблема была в том, что клятый мясокомбинат и поселок при нем находились на большом удалении как от райотдела, так и от моего участка. Это была жопа мира, самая окраина города. С одной стороны локтионовской земли был берег реки и железная дорога, с другой раскинулось цыганское поселение. С четвертого края располагалась тюрьма, то есть, СИЗО 42/2.

И таки да, наверное, Нагаев прав, при таком дополнительном весомом аргументе, как отдельная квартира на два-три месяца, не уважить Локтионова я не мог.

В сороковые, перед самой войной вдоль берега судоходной реки-притока Волги, рядом с железной дорогой возвели мясокомбинат. А вокруг него вырос поселок, в котором и жили работники этого самого комбината. Почти весь поселок состоял из построенных еще в те непростые голодные годы домов и бараков. И стоит отметить, что эти трущобы были населены не самыми законопослушными гражданами. Среди проживающих на «мясухе» найти несудимого человека было очень проблематично. Как-то при проверке подучетного элемента мне попалась бабка восьмидесяти с лишним годов, еще в войну приговоренная судом военного трибунала к высшей мере. Ее не успели расстрелять лишь благодаря победной амнистии. А чего стоит засранец одиннадцати лет, стоящий на учете, как групповой насильник?! Он остался на свободе только потому, что по своему малому возрасту еще не был субъектом права. Этот писюлёк и в износе-то участвовал тем, что стоял на стреме. За что его взрослые подельники потом разрешили ему потрогать потерпевшую за те места, которые ему показались интересными. Словом, не участок, а гнилая помойка.