Неистинная - Анна Шнайдер

от пола или бегать, то усаживал за решение математических задач, то просто бил. Причём по-разному — мог отвесить оплеуху (это в принципе происходило почти каждый день), мог привязать к «столбу для наказаний» (был у нас такой в гостиной) и отхлестать хворостиной по обнажённой спине или ягодицам — смотря к чему у него лежало настроение. За особенно «тяжкие» с его точки зрения провинности отец, понимая, что именно неприятно мне сильнее всего, заставлял меня ходить по дому со спущенным с груди платьем. Мне бы уже тогда понять: это был первый звоночек о том, что у отца присутствуют нездоровые наклонности. И речь не только об агрессии, к сожалению. Однако я была ещё слишком маленькой, чтобы разобраться в происходящем. Слуги, кажется, понимали, жалели меня и сочувствовали. Я много раз слышала от них горькую фразу: «Лучше бы Рини родилась не аристократкой. И почему Защитник допустил такое?»

Что касается так называемых «провинностей»… Они зачастую возникали на ровном месте и не зависели от моих стараний. Конечно, я старалась всегда, не желая получить наказание, но всё равно получала. Слишком поздно встала, слишком быстро ела, недостаточно ровно держала спину, громко шла по коридору, говорила, когда нужно было молчать, молчала, когда нужно было говорить… и так далее. Особенно зверствовал отец в связи с уроками. В обычную школу для аристократов я не ходила — естественно, что мне было делать среди магов? — в школу для нетитулованных Алан Вилиус посылать меня не захотел, ему это казалось унижением. Поэтому меня учили приглашённые учителя. И не всему, только необходимому с точки зрения отца. Литературы у меня, к примеру, не было вообще, зато было много математики, истории и естественных наук. И за ужином — а ужинать отец предпочитал в моём присутствии — меня частенько спрашивали о чём-то, что я должна была знать, и наказывали, если я плохо или недостаточно полно отвечала. В результате многочисленные знания в буквальном смысле отскакивали у меня от зубов.

Единственной моей отдушиной всегда, с самого своего рождения, была Аврора. Она родилась недоношенной, был риск, что не выживет, но сестру выходили, и с того момента, как Аврору вернули к нам в дом из Императорского госпиталя, я стала проводить с ней времени не меньше, чем её аньян*. (*Аньян в Альганне называют гувернантку или няню.) Мне безумно нравилось возиться с Рори, я её обожала, и аньян, старушка по имени Сит, видя, сколько удовольствия доставляет это общение и мне, и Авроре, держала всё в тайне от моего отца. До тех пор, пока Рори не начала разговаривать…

Конечно, объяснить двухлетке, что не надо рассказывать папе о том, как к ней ходит «Лини», было невозможно. Хотя поначалу отец не понимал, о чём ему пытается поведать Аврора, он не воспринимал её тарабарщину. Однако время шло, и он разобрался. Понял, что я проводила с сестрой много времени — а ведь он изначально запретил мне приближаться к Рори. Я не знаю почему, но он не хотел, чтобы мы были близки. Может, потому что Аврора, в отличие от меня, родилась магом? Не таким сильным, как отец и мама, но и не пустышкой, как я.

В тот день Алан Вилиус рассвирепел. До сих пор помню, какую сильную оплеуху он мне влепил — синяк потом был на пол-лица. Но на этом отец, увы, не остановился.

Я тогда впервые по-настоящему испугалась. Нет, не того, что он может меня убить — об этом я совсем не думала. Но его лицо в тот момент, когда он, рыча, зачем-то рвал на мне одежду, было настолько бешеным, что я, холодея от страха, не могла двигаться. Застыв на месте, я тяжело дышала, беззвучно плача и ожидая, когда отец прекратит.

Он прекратил. Но вместо того, чтобы ударить, как я ожидала, зачем-то погладил. Эта ласка была настолько неожиданной и абсолютно неправильной, что я распахнула глаза — и всхлипнула, заметив, с каким выражением лица отец смотрит на меня.

— Я вот думаю, Рини, — усмехнулся он со злостью, сжав мне грудь обеими ладонями с такой силой, что я едва не заорала. Вместо этого только распахнула рот в беззвучном крике, пережидая приступ дикой боли — словно вместо ладоней у отца были кинжалы, которыми он меня проткнул. — Быть может, ты и не моя дочь, а? Ты на меня не похожа. И ты «пустышка». Вряд ли моя дочь может быть «пустышкой»…

Я позорно заскулила, словно побитая собака, ощущая, как по щекам от боли потоком текут слёзы. Из-за них я толком ничего не видела — кроме горящих вожделением глаз мужчины, которого до этого вечера всё-таки считала отцом. Пусть плохим, но отцом.

Но в тот вечер всё изменилось.

— Зато ты красивая, — продолжал Алан Вилиус, склоняясь к моему лицу. — Очень. И хочешь общаться с Рори… Значит, будешь делать, что я скажу. Будешь? Кивай.

Я не понимала, о чём он толкует, и просто стояла на месте, не шевелясь.

— Кивай! — рявкнул он и, подняв одну руку, влепил мне ещё оплеуху. Голова мотнулась в сторону, и я испуганно кивнула, мгновенно осознав, что от меня требуется.

— Умница, — заключил отец… и начал рассказывать. Что я должна буду сделать. И звучало это всё настолько отвратительно, что меня едва не стошнило ему на ботинки. Я с трудом сдерживалась, слушая всю эту грязь и понимая, что не смогу… даже ради Рори. Даже если отец будет угрожать мне смертью — не смогу!

При этом я отлично осознавала, что он не станет спрашивать. Он легко сломит любое моё сопротивление.

«Бежать!» — вспыхнула в воспалённом мозгу паническая мысль, неожиданно придавшая мне сил. Я вытерпела поцелуй, влажный и омерзительный, пообещала, что буду ждать ночью, а когда мою комнату наконец покинули, метнулась к шкафу.

Быстро покидала в сумку кое-какие вещи — хаотично, не разбираясь, что беру, — выскочила в коридор, стремительным шагом добралась до выхода из дома и на удивление легко выбралась на улицу.

Алан Вилиус просто не ожидал от меня подобной прыти. Не понимал, что я, насмерть перепуганная его поведением, решусь сбежать в никуда. Я всегда была разумной девочкой, но это был абсолютно глупый поступок. Я легко могла сгинуть или быть возвращённой домой первым же патрулем службы безопасности, но… судьба распорядилась иначе.

.

Я неслась по улице, не разбирая дороги и не обращая внимания, что одета не по погоде — тогда уже