Эпоха Регентства. Любовные интриги при британском дворе - Фелицити Дэй

приходилось мириться с избыточными требованиями родителей, озабоченных впечатлением, которое их дочери произведут. Мужчинам она могла казаться хоть «блистательной как солнце» красавицей, но мать Изабеллы заботил «малый рост» ее старшей дочери, который она почитала за недостаток, а потому только и требовала от нее распрямиться и приосаниться. Представлением Изабеллы при дворе в 1810 году мать осталась недовольна, заявив, что ее ожидания были обмануты и написав в дневнике: «Манеры у нее были хороши и слажены, а вот статности недоставало».

Но не только родители окидывали придирчивыми взглядами выпускаемых ими в свет дочерей. Той же миссис Калверт было прекрасно известно, что юные девушки сразу же оказываются внезапно для себя выставленными на всеобщее обозрение, куда бы они ни отправлялись: и красоту-то их оценивают, и за поведением наблюдают, и разговоры подслушивают, и партнеров по танцам обсуждают. По периметру всякого бального зала непременно толпились не только молодые люди, без стеснения глазеющие на фигуры танцующих девушек, но и множество светских матрон и тертых экс-дебютанток, многие из которых просто-таки обожали сплетничать. Улыбки, румянец, отведенные глаза или, напротив, переглядывание, – все что угодно могло вызвать подозрение на влюбленность или завязывающийся роман. Также и в опере ослепительное освещение зрительного зала превращало ярусы лож во вторую сцену. Число посетителей мужского пола, наведавшихся в ложу дебютантки, их личности и ее реакция на их появление – все это не ускользало от взглядов светской публики и занимало ее ничуть не меньше спектакля. Посещения, – или, вернее, их отсутствие, – быстро преображались в слухи порою самые нелепые. К примеру, Марианна Спенсер-Стэнхоуп признавалась в 1808 году, что вовсе не может взять в толк, с какой стати все заговорили о помолвке виконта Примроуза с младшей (и некрасивой) мисс Бувери. «Он ни разу ни малейшего намека не подал и в Опере к ней близко не подходил даже в давилке», – докладывала она брату. Она подозревала, что на самом деле виконт получил отказ от старшей сестры, и добавляла, что он теперь отбыл в Бат, «вероятно, во избежание пересудов и сплетен в Лондоне до публичного объявления об этом».

В той или иной мере сплетни и домыслы были неизбежным следствием ухаживаний на столь публичной арене как Мейфэр с его бальными залами и театрами, чем-то похожими на аквариумы с золотыми рыбками. Помимо дам, перебравшихся в город на время сезона и в письмах разносивших родным и близким по всей стране вести и слухи о флиртах и помолвках, ровно тем же самым занимались и газеты, публиковавшие свежие слухи на потребу читателям. «Леди Гарриет Кавендиш, говорят, ответила согласием на предложение достопочтенного г-на Баррела, который так долго вздыхал по ее нежной ручке и милой улыбке», – сообщалось в Morning Post в марте 1804 года, и это был далеко не первый и не последний раз, когда бедную кузину Сары сватали за кого ни попадя безо всяких на то оснований.

Опасаться завидным невестам наподобие Гарриет приходилось не только сплетен среди гостей многолюдных собраний сезона: рои слуги, вьющихся вокруг величественных особняков Вест-Энда, вносили своим жужжанием не меньший вклад в распространение слухов о намечающихся браках. В 1807 году Гарриет (Гаррио) неимоверно долго смеялась после того, как ее горничная Уокер сообщила, да еще и с неким негодованием в адрес своей госпожи, что не только в доме Девонширов, но вообще в каждом доме, где ей доводится бывать, ее товарки-служанки только и говорят о том, что ее госпожа собирается замуж за мужчину, который «вьется за нею хвостом, куда бы она ни пошла», – за собственного «кузина Уилли», то есть, Уильяма Понсонби. Конечно, у того развилась к ней некая мальчишеская tendre [5], и все замечали его внезапные заходы в ее комнату наверху или привычку уходить из гостей от бабушки с нею за компанию. Пока Гаррио силилась понять, как бы ей это мальчишество обуздать «без притворства и ханжества», многочисленная прислуга происходящее заметила, растрезвонила и, как выяснилось, осудила «постыдную связь». «Видано ли, чтобы ничем не связанную с молодым человеком девушку молва навеки повязала с ним, а гордую унизила? – жаловалась она сестре после того, как терпеливо выслушала упреки от Уокер. – В высшем свете я теперь, выходит, обещана Фредерику Бингу, а в низшем – Уилли!».

Всевидящие очи светской публики и длинные языки горожан не только сильно осложняли всем участникам навигацию по брачному рынку, но и препятствовали многообещающим во всем остальном ухаживаниям. После того, как в мае 1818 года юные дамы занялись измышлениями относительно якобы достигнутого понимания между леди Элизабет Левесон-Гоуэр и лордом Белгрейвом, будущим графом Гровенором, он «сделался сам не свой и танцевал со всеми подряд красавицами, кто только был в зале, кроме Нее», – писала леди Уильямс Уинн невестке о своих наблюдениях у Альмака, подливая масла в огонь слухов. Пара в итоге заключила-таки брак, но лишь через год с лишним после всех этих пересудов. «Очень утомляет, что молодой человек не может лишний раз пригласить на танец приглянувшуюся девушку из опасения, что люди сочтут это за сватовство», – сокрушалась миссис Калверт после того, как ее дочь Фанни лишилась одного из постоянных кавалеров, видимо, испугавшегося пошедших слухов о предстоящей женитьбе.

Если привлекательный знакомый с перепугу начинал девушки сторониться, неписаные правила благопристойности вынуждали ее смиренно это принимать. Неприличным для юной леди считалось и проявление знаков внимания к симпатичному незнакомцу. Даже завязывать беседу ей было строго воспрещено; сначала нужно было дождаться, чтобы их друг другу представили. И в опере благородной девице праздно прогуливаться по залу в отличие от ее брата возбранялось; нужно было смирно сидеть в ложе в ожидании гостя. Не могла она и сама пригласить кавалера на танец; оставалось лишь ждать, не сделает ли он этого сам; а вот отказываться от чьего бы то ни было приглашения на танец было чревато риском просидеть без движения до конца бала, и приходилось протягивать руку любому пригласившему кавалеру вне зависимости от ее личного мнения о его человеческих и танцевальных качествах. Она могла лишь неявным образом приободрять потенциального ухажера, хотя и тут слишком откровенный флирт или фамильярность с мужчиной были чреваты тем, что острые на язык светские дамы или, хуже того, патронессы клубов Альмака навесят на нее ярлык «шустрой» или «пронырливой».

Эстер, единственная наследница Ричарда Аклома, богатого землевладельца из Ноттингемшира, своими вольными манерами и склонностью к флирту заработала себе репутацию решительной кокетки. «Ни единого мужчины не пропустит, и ручку всем подает, и интимничает», – осуждающе отозвалась об Эстер Аклом миссис Калверт после утомительного вечера