Башмак Эмпедокла - Вячеслав Куприянов

Надо ли говорить, что здоровье Померещенского волновало не только его поклонниц, которые засыпали поэта письмами, прочитав его новое стихотворение, где любимая женщина опять его не понимает. И не только политических деятелей, которым было важно, чтобы перо поэта было всегда наготове, чтобы поддержать изверившихся в коммунизм или не доверяющих рынку, чтобы заклеймить врагов нации, клевещущих на наш строй, или осадить зарвавшихся друзей народа, которые воюют с демократами. И простые люди на улице, завидев поэта в шапке, сочувственно качали головами - уж не болят ли уши у поэта от глумливого шума черни? А завидев поэта без шапки, жалели - уж не склероз ли, забыл дома шапку... Сейчас никто уже не припомнит, кто первый кому позвонил, кто какую версию самоубийства литератора представил своему собеседнику, но об этом говорили все и долго, тем более телефон в России еще не перешел на оплату по счетчику. Говорили, что снова был замыслен путч, в столицу двинулись войска, но слава Богу, (тут же спохватывались - прости, Господи) на подступах еще к району Кунцева были остановлены и повернули назад: Померещенский со связкой гранат бросился под головной танк. Гранаты были ему подарены еще вьетконговцами во Вьетнаме. Вовсе не так, говорили другие, не гранаты, а итальянская мина всему причиной, подарена она была афганскими моджахедами вместе с дубленкой, в которой он и вышел навстречу танкам. Какая дубленка, - слышались возражения очевидцев, ведь сейчас лето, и при чем здесь танки! Поэт взорвался на мине там, где положено поэту - у памятника Пушкину на Тверском, а совершилось непоправимое в знак протеста против тлетворного влияния на русскую историю пушкинских слов: опоэзия, прости Господи, должна быть глуповатап. Эту фразу использовали то критики против поэтов, то поэты, отбиваясь от критиков, и все ради родной словесности. А при необъятной любви народа к поэзии это не могло не воздействовать на соборный разум, особенно на пути демократического развития. Протестуя против преемственности в области глуповатости, самоубийца в последний момент произвел оума холодное наблюдениеп и решительно отдалился от Пушкина, пожалев, как-никак, кумира своего, и взорвался уже около оМакдональдсап в знак протеста против засилия бездуховной американской цивилизации. С этим не соглашались многие, знавшие любовь Америки к покойнику, они уверяли, что трагедия произошла перед немецким культурным центром им. Гете в знак протеста против слов Мефистофеля в оФаустеп: оя часть той силы, что вечно хочет зла и вечно творит благоп. Вот и решил наш человек выступить против этого дьявольского заблуждения мировой литературы, зло пошутив над самим собой, и предоставив миру задуматься, - а где же здесь благо? Но и это заявление опровергла радиостанция оНемецкая волнап, которой Померещенский был известен еще тогда, когда его приглашали на роль Мефистофеля, но он уступил ее именно из любви к Мефистофелю своему большому другу Брандауэру. Все эти кривотолки отъявленных западников отмели востоковеды. По их взглядам, она миру и смерть краснап подобный буржуазный эксгибиционизм чужд такому глубокому и тонкому уму, каковым был покойник. Следуя своему внутреннему такту, тот удалился в Страну Восходящего Солнца, где после долгой и продолжительной чайной церемонии в обществе гейш вышел тихонько в каменный сад и сделал себе харакири мечом, подаренным ему Тосиро Мифуне, чтобы Померещенский не расстраивался из-за невозможности принять участие в съемках фильма оСемь самураевп. Никакого протеста при этом не выражалось, просто поэт на последнем издыхании нараспев читал эротические танки Рубоко Шо, пока не умер. Как можно так поверхностно судить об уходе из жизни такого человека, - возмутилась другая ветвь востоковедов, давно мечтавшая наладить мост между северным и южным буддизмом. Они получили секретные сигналы от белого братства с Гималаев, которое умственным взором видело, как Померещенский миновал Алтай, посетив гору Белуху, преодолел Гиндукуш и движется дальше в направлении, указанном свыше. Перед уходом из мира видимого он должен встретиться с Великими Махатмами, которым он донесет из глубин своего сердца свою тайную доктрину. Если Будда в Дхаммападе учил, как должен поступать мудрец в деревне, то Померещенский продиктует наконец Махатмам канон, как должен поступать мудрец в городе. Да-да, в современном городе, а потом он навеки застынет в позе лотоса на одной из снежных вершин мира. Какой снег? Какие вершины? Едва ли не со смехом встретили подобную дезинформацию политические соратники Померещенского. Именно в последнее время знаменитый борец за мир и культуру был особенно политически активен, потому он не мог уйти ни на поиски Шамбалы, ни за философским камнем, и, если он и свернул на Гималаи, то только чтобы отдохнуть в пути и, возможно, покататься на горных лыжах, на самом же деле он идет голый по пояс, правда, не снимая шапки, через знойные джунгли по направлению к Индийскому океану. Этот факт подтвердили из близких к американскому президенту источников, так как астронавты на шаттле видели покойника из космоса, он действительно шел босиком к Индийскому океану, а на палке, перекинутой через плечо, нес свои стоптанные армейские сапоги. Итак, он рисковал жизнью, являясь первым русским солдатом, ведущим тайную войну за тропическую форму одежды. Другая политическая партия в Новой чудовищной газете выразила протест против этого заявления, назвав его американской провокацией. Действительно, Померещенский как писатель-фантаст любил пересекать Индийский океан, но только для встреч со своим другом Артуром Кларком, и если он когда-нибудь собирался стать солдатом, то только на звездной войне. Что же касается озвездп, то наши космонавты со своей орбиты четко видели, как Померещенский нес на палке через плечо вовсе не армейские сапоги, а изящные медные сандалии, которые не могли рассмотреть с шаттла американцы, из-за отставания их оптической техники от нашей.

- Мерзавцы, закупленные черностенцами, только и всего! - сказал сам Померещенский обо всех авторах этих слухов, и снова добавил: - Мы пойдем другим путем!

Правдивей всего этот эпизод описан в мемуарах Давида Скелетова, который был в приятельских отношениях со многими великими современниками, сам сочинял и издавал книги, а писать начал давно, еще в местах заключения, куда в свое время попал за пропаганду анархизма среди рабочих московской фабрики одеял, хотя вездесущие злодеи нашептывали, что за мошенничество. Но лучшего свидетельства, чем записки Скелетова оЛики и харип, на нужный период мы не имеем, потому и раскроем эту редкую книгу на шестьсот шестьдесят шестой странице. * * * ...Мы встретились с Померещенским в ночном клубе, каком, я умолчу, он просил не упоминать. Его дело. И мне он был нужен по делу. Я заказал столик в ресторане, что мы кушали, это уж я не буду называть, а платил я. И вдруг Помер (я его так всегда называл для краткости, любя) мне говорит:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});