Райотдел - Владимир Соколовский

Михаил Егорович встретил его растерянно, сварливо: даже радости не мог пробудить в себе по этому поводу. Похмельно совался по каморке, дрожащими руками лил себе брагу из грязной банки. Парень глядел на него неприязненно, но с явным интересом: в молодости всегда любопытно наблюдать, как живут другие люди. Этот нечистый интерес чувствовал Носов, и еще больше раздражался, и ругался, и сосал терпкую брагу. «Ты… вы там думаете, что я это… начисто пропал, а? Не-е, я еще что-то чувствую, понимаю!» Неожиданно выхватил из тумбочки ветхую книжонку. Как писал человек! «Зачем, о Господи, над миром ты бытие мое вознес?.». Зачем вот, а? Твое бытие, к примеру, зачем он вознес? Ты ведь хулиганишь, наверно? Учишься плохо? Сегодня вот где ночевал, скажи?..

— Ладно, хорош! — оборвал парень его вопли. — Все я, считай, про тебя понял.

— Что ты понял? Что ты можешь понять, а?

Но тот уже поднялся с табуретки, торкнулся в дверь. Михаил Егорович выдул брагу, упал на койку и завыл в голос, уткнувшись в вонючее одеяло. «Давай, папка, в милиционеров играть!» — вспомнилось ему. И такая взяла тоска… Парень пропал с тех пор — и вот, объявился…

— Ну, чего пришел? — уже грубо спросил он. — Денег надо, что ли? Если надо — жди. У меня получка сегодня.

— У нищих не берем.

— Во-он даже как…

Еще в прошлый раз он попытался составить мнение о сыне: не ушлый, не проказливый. Но тяжеловат, ленив мыслишкой — в тестюшку, в тещу, в саму Лильку, — те привыкли жить и обходиться малым, мелочить. Стариков нет уж на свете — а крепко сидит в мальчишке их школа! Конечно, тебе же некогда было заниматься его воспитанием: то пьянка, то служба, будь она трижды проклята…

— Ну спасибо тогда, что набежал — проведал отца пьяного, ничтожного, старика…

— Какой ты старик! — дернулся Димка. — Уж не придуривался бы, право — с души ведь воротит.

— Могу помолчать… А ты шел бы тогда — чего сидеть, скучать? Да и мне уж за пивом пора.

— Ради Бога… Я ведь просто так зашел — хотел тебе сказать, что в университет поступил.

— О, да ты, оказывается, студент уж теперь! Ну, правильно, нынче школу должен был кончить… Куда же?

— На физический.

— К матери под крылышко? Неплохое дело… Давай, учись. А мы уж, бедняги, будем сидеть да ждать, когда вы весь мир к черту взорвете.

— Небось не взорвем.

— К тому идет…

Вдруг тоска больно жамкнула сердце: Носов вспомнил свою ситуацию и подумал, что никогда больше не увидит Димку; он подвинулся к сыну и заглянул ему в лицо.

— Чего ты?

— Да так… запомнить тебя хочу.

Носов тихо заплакал. У Димки тоже дрогнули губы.

— Нет, ну чего ты, в самделе? Уезжаешь, что ли?

— Какое там «уезжаешь»!

— Ну а чего? — допытывался парень. — Помирать, может, собрался?

Михаил Егорович закивал: «Ага, помирать…»

Но юность не признает смерти, отгораживается от нее, как может.

— Ладно, брось, слушай! Пудришь мозги… на жалость бьешь, что ли?

— Не… не… помру скоро, Дима. Ты меня… меня… хоронить-то придешь, а, Дим?

— Если всерьез — я бы пришел. Но только вот — как узнать? Объявления в газетке, как я понимаю, ведь не будет.

— А ты узнай… узнай!

— Да как? Что я — бегать сюда должен ежедневно? Других дел у меня мало? Вот я телефон наш оставлю — может, позвонит кто-нибудь. А вообще, скажу честно — не люблю я всего этого: похороны, разная там хреновина…

— Что же их любить, вещи неприятные… Мать-то хоть что тебе про меня говорит?

— Неважно говорит… Попортил ты ей, видать, крови. Спрашиваешь еще… Она и вспоминать-то о тебе спокойно не может: одна пьянка, мол, дурь всякая…

— Нынешний-то лучше?

— Ну! Спрашиваешь!

— Видишь вот как получилось: хотел на радость вам жить, а вышло — на горе…

Носов снова заплакал. «Дима, Дима, — бормотал он. — Сынушко мой… Ты подожди, слушай, а? У нас получка нынче… я тебе денег дам…»

Хлопнула подвальная дверь, и на свет божий выполз Балин. Пощурился, внимательно оглядел сидящих сына с отцом.

— Это кто? — насторожился Димка.

— Да тут… ночевал один. Мало ли тех, кому и голову приклонить негде. Я пускаю, мне не жалко.

— Ну и видик у него — прямо волк волком!

— Четырнадцать лет в заключении — легкое ли дело! Весь человек меняется.

— А ты что, и раньше его знал?

— Ну… маленько.

— И не боязно рядом с таким? Они ведь вас, бывших, я слыхал, не очень…

— Тебе какое дело?! — рассердился отец. — Рассвистелся тут!.. Посидел, порастыкал — ну и ступай теперь!..

— Хэ, ступай!.. А я, может, как раз денег хочу дождаться. Давай, раз обещал.

— Обожди маленько… — Носов встал и подошел к Балину. — Слушай, у тебя деньжонок не найдется? Да ты не бойся, я сейчас же отдам, у нас получка нынче…

Тот залез во внутренний карман пиджака, вытащил несколько бумажек, отдал без слов.

— На! — Михаил Егорович протянул Димке деньги. — И ступай, дуй отсюда, нечего на нашу хреновую жизнь смотреть.

— Нечего так нечего… Пока! — парень поднялся и быстро пошел со двора. Носов глядел ему вслед.

Сбоку возник Балин:

— Это кто был? Не сын твой?

Бывший следователь кивнул.

— Здоровый конь. Дрова на нем возить. А деньги — «папка, дай!» — верно, а?

— Да это он сегодня только. Так-то… редко бывает.

— Что хоть делает-то он у тебя — работает, учится? Или так, погоду с утра пинает, ждет, как и ты, когда пивная откроется?

— Но-но! — строго прикрикнул Носов. — Ты это брось, понимаешь! Он ведь что приходил: сказать отцу, что учиться поступил. В университет, на физический факультет. На физический! Это тебе, брат, не жук нагадил. Там сложно… По материным стопам пошел. Она физик у него.

— Физики вы все, мизики… А с моим парнем что сделал?

— А что? Где он у тебя?

— Сидит… Третий уж год. Так мы с ним и не свиделись. Три с полтиной у него срок.

— Понятно… Тоже, значит, семейная традиция: отец — оттуда, а сын — туда? Так и будете всю жизнь меняться, знаю я эту песню…

— Ах ты сука! — задрожав, сказал Балин. — Зачем, сволочь, смеешься, издеваешься? Если бы не ты тогда… все бы у нас хорошо было, понял? Арестовал бы меня, как положено, отсидел бы я свою пару лет, пришел бы к Аньке… я ведь ее любил, можешь ты это понять, вша лягавая?!.. И все бы нормально было… жили бы опять, как люди. Парень ведь без отца, без матери остался — понимать надо… А я еще на зоне раскрутился… Вот зверенышем и вырос.

— А, брось, слушай! Ничего бы у вас нормально не было. Ты такой — не угомонился бы и после заключения. Только больше злобы накопил бы. Так что не знаю, что к лучшему. Раньше сядешь — раньше выйдешь.

— Что толку! Пока там — на волю охота, освободишься — тоже жить, оказывается, незачем… Была вот у меня мечта — тебя уделать, а ты — верткий оказался: все живешь… Но — надоел, надоел… Больно много рассуждаешь. И все не по делу. Так что пришел, кажись, твой час. Сегодня, не позже.

— Нехай так… — вздохнул Носов. — Только гляди — ты все лично для себя взвесил? Второе убийство — это ведь верный вышак, и безо всякого разговору.

— Да, да… — отозвался Балин. — Слушай, — вдруг с непонятной надеждой спросил он. — А… это точно, что на меня потом выйдут? Ты уж позаботился?

— А как же. Правосудие в любом случае должно сработать. Зачем это надо — нераскрытое преступление, убийство вешать?

— Подумаешь, беда — нераскрытое… Как был ты мусором, так и остался.

— При чем здесь — «мусор»? Это — закон, брат… Да ты здесь у меня и так изрядно уже засветился, так что надежды не питай…

Прошел мимо сварщик домоуправления Вася Сапожков, крикнул на ходу:

— Егорыч, не зевай! Получка прибыла!

— Пойду, — сказал Носов. — Ты уж ступай тогда… Ну, да и куда тебе деться — я ведь тебе должен!.. — остановился, словно бы что-то припоминая. — Да, да, да…

Вернувшись, первым делом поспешил расплатиться:

— На, держи. Благодарствую.

Балин насмешливо поглядел на него. Михаил Егорович смешался, сунул деньги обратно в карман.

— Ну вот что, — сказал он, помолчав. — Не пойду я нынче за пивом. Последний день — зачем его портить? Схожу-ка я лучше на рынок, куплю арбуз. Так что-то, ей-богу, арбуза захотелось! Астраханский куплю, большой, хороший. Давно не ел! А там есть. Должны быть. Ты что — ждать будешь?

— Тоже пойду, — ответил Балин.

— Что — боишься, убегу?

— Да куда ты к хрену денешься! Так… поброжу среди людей, потолкаюсь, гляну, чем торгуют.

Он поднялся, улыбнулся — криво, неуверенно.

— Да, с арбузом — это ты мощно придумал, гражданин следователь! Хар-роший арбуз — вещь, конечно… Айда!

После убийства Балиным своей сожительницы начались шум, тарарам, заволновалась прокуратура, началась проверка, подключилась инспекция по личному составу — но, в принципе, ничего особенно ужасного Носову не грозило, тем более что на его сторону встал начальник следственного отдела управления: следователь волен сам избирать меру пресечения, и баста, никто ему не указ! А от ошибок никто не застрахован. Конечно, здесь не народное хозяйство, не прямое производство, могут пострадать люди, — но что же делать? Как там, так и здесь нет пророков, а только обыкновенные труженики. Сверхчеловеков мы еще не родили, не воспитали, не вырастили. Так что — надо считаться с условиями. Беда в том, что Носов после этого случая сам впал в затяжной запой, не появлялся на работе, пропадал неведомо где. И замначальника управления по кадрам, не забывший разговора со строптивым следователем, начертал грозный приказ: «Уволить за дискредитацию!» Носову сообщил эту новость Фаткуллин — и удивился, увидав, как тот заплакал пьяными слезами: то ли от радости, то ли от горя, не понять было…