Наташа. Новая повесть о Ходже Насреддине - Александр Климай

Встревоженная, апа все же добралась до его лба, но не обнаружила ни жара, ни каких бы то ни было других признаков болезни. А вернувшийся через час супруг открыл ей причину очередного недомогания Насреддина…

ГЛАВА 7

Две недели Ходже было запрещено выходить на улицу, но играть с друзьями ему не возбранялось, и поэтому они, пользуясь своим правом, почти не покидали Насреддина днем, беспрестанно шушукаясь в глубине двора. О многом ими было говорено-переговорено, но о своем приключении в арыке Ходжа так ничего и не рассказывал. Он дал слово молчать и сдерживал его. С родителями же он поделился секретом и не жалел об этом — он знал, что они дадут мудрый совет и поддержат его.

После случившегося с сыном на площади Шир-Мамед и сам несколько дней не показывал носа из дому — он боялся шпионов, которые, по его разумению, выследили, где живет мальчик по имени Ходжа, и ждал, что за ним вот-вот придут. Но пролетела неделя, а в его калитку вбегали только друзья-мальчишки, да иногда заглядывали соседи, которых беспокоило исчезновение старика. Наконец, гончару и самому надоело это затворничество, и он решил:

— Лучше, чем на базаре, я нигде не узнаю, что творится в нашей благословенной Бухаре…

Притащив для продажи целый воз кувшинов и горшков, Шир-Мамед целый день внимательно слушал, о чем говорят соседи. Лишь изредка он позволял себе вставить отдельные короткие высказывания. Просидев допоздна, он так и не узнал ничего нового из того, что его интересовало. Возвращаясь домой, гончар с облегчением подумал: «Кто мы такие, чтобы нами интересовался принц Мухаммед?! Ну и что из того, что Ходжа спас его?! Благодарю Аллаха, — Шир-Мамед молитвенно сложил руки, — что он остановил на площади эту порку и что принц не преследует моего сына…».

Пошептавшись со старухой, гончар заявил Ходже:

— Еще неделю посидишь дома, а ко дворцу эмира я тебе запрещаю приближаться три года!

Насреддин насупился и чуть слышно ответил:

— Ладно, ата.

Старики не сомневались — так и будет. Время затворничества тянулось медленно, но и ему пришел конец. И сразу полосатый халат Насреддина замелькал по переулкам города.

Ватага мальчишек мчалась к базару. За пазухой Ходжи было спрятано что-то тяжелое и объемное, и поэтому он бежал медленнее всех.

— Давай мне! — крикнул Ибрагим.

— Нет! Я сам донесу, — приостанавливаясь и обхватив поудобнее скульптуру купца Абдурахмана, ответил Насреддин.

Наконец ребята благополучно достигли базара и самого фруктового ряда, к которому стремились. Среди общего гомона мальчишки услышали и зычный голос толстяка:

— Подходи, подходи! Самые спелые арбузы и дыни в Бухаре!..

Его призыв потонул в десятке других, но ребята безошибочно вышли к палатке Абдурахмана. Их месть заключалась в том, что кто-нибудь должен был незаметно под самым носом у купца поставить перед ним на прилавок фигурку, слепленную Ходжой. По плану скульптурку должен был подсунуть сам Насреддин, но в последний момент пострадавший выклянчил для себя это право. Несмотря на юный возраст, Рустам был шустрым парнем, но, очевидно, чем-то прогневил Аллаха, и в назидание за грехи Всевышний снова наказал его… Мальчишка ловко нырнул под прилавок и, вытащив глиняную фигурку, приготовился осуществить задуманное… Все бы было хорошо, да Рустама подвел собственный нос. То ли пылинка залетела в ноздрю, то ли какая-то лихорадка напала на сорванца, но он несколько раз от души чихнул. Прочистив дыхательные пути, Рустам, наконец, поставил фигурку на прилавок. А купец тем временем, привлеченный звонким чиханием, вытянул свою длинную шею, бросая взгляды то на «подарок», то на выглядывающего из-за доски Рустама.

Загипнотизированный глазами толстяка, мальчик не двигался, не шевелился и Абдурахман. Он стоял напрягшись, а руки его машинально перебирали только что полученные деньги. Но купец, как более опытный человек, быстрее нашел выход из создавшегося положения. Звонкие монеты тут же оказались в кармане, а руки толстяка медленно потянулись к притихшему и втянувшему голову в плечи пареньку. Абдурахман внезапно подпрыгнул, в результате чего его толстый зад оказался немного выше над землей, чем был до этого знаменательного момента. В конечном итоге от произведенного действия толстяк распластался на своем собственном прилавке, столкнув при этом с него несколько арбузов и дынь. Его жирные пальцы вцепились в худенькое плечо Рустама. Поняв, что оказался во власти врага, мальчик заорал, стараясь перекричать шум бухарского базара. Его друзья поспешили на помощь, пытаясь освободить несчастную жертву. Но и Абдурахман был не один — к нему уже подоспели помощники, и маленький сорванец оказался захвачен.

— А-а-а… шайтан! Попался! — заревел купец. — Что, снова пришел бить мои арбузы?!

Тут его взгляд метнулся по расколотым им же самим зрелым, истекающим ароматным соком дарам природы и неожиданно вновь остановился на глиняной фигурке, которая после этой жаркой схватки чудом удержалась на краю прилавка. Очевидно, в первую минуту гнева купец не разобрал, что означает сие произведение искусства. Но постепенно туповатое выражение его сонного лица начало меняться. Маленькие, заплывшие жирком глаза округлились, наливаясь при этом кровью и злобой:

— Шай-та-ан! — прошипел он и сжал руку мальчика так, что тот в свою очередь заверещал от боли. — Правоверные!.. — со стоном продолжал Абдурахман. — Правоверные! Вы посмотрите, что сделал этот смрадный маленький шакал! — при этом купец поднял высоко над головой фигурку, изображавшую его самого, присевшего на корточки со спущенными штанами, и с торчащим придатком, служащим для выведения мочи.

От ярости торговец лишился языка и только часто моргал веками. Правоверные же, собравшись полукругом около прилавка, по достоинству оценили творение Насреддина. Некоторые из них, находясь в весьма преклонном возрасте и поэтому слегка подслеповатые и посему плохо рассмотревшие скульптурку, недружным хором поддержали своего соседа, выражая негодование по поводу хулиганского поступка мальчишки. Другие же, понявшие тонкий юмор начинающего скульптора, с трудом сдерживали улыбку. Третьи, не скрываясь, покатывались со смеху.

Видя такую неоднозначную реакцию окружающих и явно страдая от обиды и недостатка к себе сочувствия, Абдурахман со злостью ударил скульптурой по прилавку. При этом тонкий придаток, выводящий наружу ненужную жидкость из мочевого пузыря, с жалобным звоном отвалился и упал на землю. Сама же скульптура осталась невредимой — не зря же Насреддин закалял ее в огне и просушивал на солнце столько дней. Вид непокорной фигурки, лишенной столь важного органа, вызвал у торговых людей откровенное ржание. Многие, держась за животы, хохотали до икоты, а бедный толстяк пришел в неистовство. Он совершенно потерял от бешенства голову и, что-то нечленораздельно крича, колотил скульптуркой по прилавку. Этим воспользовались сорванцы. Они подхватили онемевшего от страха Рустама и бросились наутек. Когда купец понял, что добыча уходит из рук, он с удивительной для его веса резвостью бросился в погоню. Но на этот раз ему не повезло. Мальчишки словно растворились среди торговавших, покупавших и просто пришедших поглазеть и послушать сплетни. Лишь запущенная вслед беглецам хурма оставила на их халатах свой мокрый красный след. В Абдуллу попал незрелый крепкий плод, и спина между лопатками долго болела.

— Вы как хотите, — заявил пострадавший, — а я за это с толстяком рассчитаюсь.

— К овощному ряду нам идти нельзя, — рассудительно произнес Ходжа, — купец сейчас будет начеку и не позволит нам приблизиться к прилавку!

— Нет… на базар я и сам не пойду… предлагаю забраться к Абдурахману на бахчу.

Сорванцы дружно одобрительно загалдели.

— Ну что ж, — поддержал их Насреддин, — бахча не дворец, туда можно. Кто с нами?

Ребята как один подняли руки — вопрос был решен не в пользу толстяка.

ГЛАВА 8

На следующий день Шир-Мамед с горечью сокрушался по поводу произошедшего вчера на базаре. Мальчик, сидя за столом и жуя лепешки, внимательно слушал отца.

— Это надо же такое придумать… — возмущался старик, — слепить из глины фигуру почтенного купца, да еще в такой позе!.. — гончар наклонился к старухе и что-то прошептал ей на ухо.

Женщина выронила пиалу и, беззвучно хохоча, схватилась за живот.

— Аллах с тобой, ханум! — сердито проворчал Шир-Мамед. — Что же тут смешного?!

Уже было успокоившаяся старуха вновь закатилась в приступе смеха.

Когда она, наконец, угомонилась, гончар продолжил:

— И ведь это сделал мастер из нашей слободы… Ух! Если бы я знал, кто этим занимается… — Шир-Мамед воинственно покрутил головой и грозно посмотрел на Ходжу, вовсе не подозревая, что виновник возмутившего его события сидит напротив.