Всё, что у меня есть - Марстейн Труде

— Анетта в хлеву, случка в самом разгаре, — говорит он.

В хлеву непривычно шумно, со всех сторон слышатся блеяние, кудахтанье, стук копыт, здесь смешиваются разные запахи, но преобладает резкий запах овечьей шерсти и куриного помета. Запах от кур влажный, тошнотворный, а от овец исходит какая-то свежесть и острота, пахнет горами, ягелем и ветром. Анетта предлагала мне взять молочного ягненка к весне, он мог бы жить у нас вместе с курами. Я прохожу в правую половину, туда, где столпились овцы. Анетта собирается перевести нескольких животных в другой загон, действует она жестко.

— Сейчас закончу, — кричит она. — Только запущу Карстена к яркам. — Она тянет барана за рог и пытается протолкнуть в небольшой закуток, тот изворачивается и хочет пролезть обратно, но Анетта закрывает калитку и подходит ко мне.

— Карстен предпочитает дам постарше, — говорит она. — В отличие от большинства мужчин. Так что мне нужно отделить ярок и оставить его наедине с ними. Если у него не будет возможности завязать отношения со зрелыми дамочками, то и на молоденьких согласится.

Баран несколько раз бросается на запертую калитку, потом поворачивается вокруг своей оси и принимается обнюхивать ярок под хвостами.

— У него между передними ногами привязан мешочек с мелом, — поясняет Анетта, — так что мы узнаем, каких овец он покрыл. Вон, смотри, — и она показывает на овец в другом загоне. Почти у всех шерсть на спине вымазана чем-то синим.

— Это унизительно! — замечаю я.

Анетта останавливается и смотрит на меня, потом широко улыбается.

— Он переходит от одной к другой, у него получается пять — десять раз подряд, прежде чем ему нужно передохнуть и попить воды или съесть чего-нибудь, — говорит она. — После такой гонки он теряет несколько килограммов.

— Но ему-то это нравится? — спрашиваю я.

Анетта смеется.

— Нравится ли ему? Ну, по крайней мере, выглядит он довольным.

— По-моему, это чистой воды эксплуатация, — говорю я, — раз у него нет другого выбора.

Анетта снова смеется, грубовато и все же несколько сконфуженно. Она стаскивает вниз тюк с сеном и перерезает веревку.

— Природа не задает таких вопросов, — говорит она.

Я рассказываю ей о том, что у меня проблемы с двумя курицами. Начинаю с Сигри.

— О, это она становится наседкой, — поясняет Анетта, — это такой термин из птицеводства. Когда курица непременно хочет сесть в гнездо и высиживать яйца, даже непокрытые. Материнский инстинкт в действии, вот и все.

Она говорит, что я могу взять у нее несколько оплодотворенных яиц и, возможно, моя курица их высидит.

— Бывает, эти особы отказываются быть просто поставщиками яиц и хотят вернуться к природе, — поясняет она. — И внезапно они задаются вопросом, куда подевались все их дети; они не думают о том, что петуха рядом с ними ни разу не было, просто хотят быть мамами, вот и все!

Анетта моложе меня на пару лет, полноватая и коренастая, ее нельзя назвать уродливой, совсем нет, но и женственной ее не назовешь. Детей у нее нет, она училась в школе с Трондом Хенриком, на пару классов старше, но сейчас они не общаются.

Я вспоминаю, как впервые увидела ее. Тронд Хенрик объяснил, как ехать, и я отправилась одна, чтобы разузнать, как обращаться с курами и молочными ягнятами. Анетта собиралась перекусить, достала ланч-бокс, предложила мне посидеть с ней, и мы расположились в старых садовых креслах прямо перед овчарней. На ней был сиреневый флисовый джемпер, длинная коса перекинута через плечо. Она разлила кофе из термоса в две пластиковые чашки до самых краев. Потом открыла ланч-бокс — бутерброды с печеночным паштетом и соленым огурцом, один — с сыром риддер. Их она тоже разделила, но я вежливо отказалась. Волосы ее казались только что вымытыми. Запахи вокруг буквально парализовали меня: паштет, сыр, огурцы и ее шампунь — все вместе, к ним еще примешался запах пустой овчарни прямо у нас за спиной. Анетта рассказала, что выросла здесь, по соседству.

— Коровы и работа в поле, — коротко обрисовала она свою жизнь. Никто не горел желанием продолжать вести хозяйство, кроме нее, но отец этого не одобрил.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Он уже долгие годы пытается уговорить одного из моих братьев, но это ни к чему не приведет, — сказала она. — Так что пока я работаю здесь и жду.

Я любовалась необычайно густыми волосами Анетты: они спускались низко на лоб, закрывали уши, и коса была очень толстой.

Я рассказываю о Белоснежке. Анетта качает головой.

— Иные особи сильно отличаются от остальных и потому подвергаются травле, — говорит она. — Курицы этой породы, возможно, более уязвимы, я не думаю, что другие курицы любят своих белоснежных товарок, которые выглядят такими прекрасными и невинными.

Анетта не одобряет мою идею изолировать ее от других — если я не собираюсь, конечно, поселить ее у себя в гостиной.

— Курицы вообще плохо переносят одиночество, — объясняет она. — Неизвестно, переживет ли она это.

Ее слова звучат как предостережение, словно я маленькая девочка, которая никак не хочет мириться с реальностью и ее нужно осторожно к этому готовить.

— Это, конечно, обидно, — продолжает Анетта. — Но тогда придется постоянно быть начеку и умертвить ее прежде, чем она испустит дух сама. Куры, которые умирают своей смертью, уже ни для чего не пригодны. А так ты сможешь приготовить из нее что-нибудь вкусное, могу дать тебе рецепт. Курица в кефире — как тебе?

Я смеюсь и надеюсь, что она шутит, но это не так. Я и раньше слышала от нее советы, как умерщвлять куриц, — с ее слов, дело это не такое уж сложное. И я не представляю себе, что мы могли бы съесть хоть какое-нибудь блюдо, приготовленное из наших курочек, но боюсь, что мои объяснения прозвучат излишне мелодраматично.

— Может, тебе приделать все насесты на одной высоте, тогда, по крайней мере, они не будут биться за место на самом высоком, — предлагает Анетта. — Еще можно развесить половинки хлебных буханок на веревках, чтобы им было чем заняться. Безделье, как известно, — корень всех бед.

Она вручает мне полиэтиленовый пакет из магазина «Рема», в котором, переложенные соломой, лежат оплодотворенные яйца.

— На улице холодно, — говорит Анетта, — как приедешь, сразу положи их под курицу. А что касается твоей беленькой… — и она выразительно чиркает пальцем по горлу.

Я укладываю пакет с яйцами на переднем сиденье и выруливаю по аллее на шоссе. Дорога петляет, передо мной почти нет машин, где-то вдалеке на встречной полосе показывается грузовик.

Когда я въезжаю в тоннель, раздается звонок от Элизы. Я объясняю, что я за рулем, что ездила к Анетте и взяла яйца, чтобы подложить под курицу, рассказываю о моих куриных напастях, Элиза смеется.

— Как забавно, Моника, — говорит она. — Я бы с удовольствием еще раз приехала на все это посмотреть.

Мне немного неловко за мою веселость. Я подъезжаю. В доме горит свет, тускло светится тепловая лампа в курятнике.

— Но все же, насчет Рождества, — говорит Элиза. Голос у нее мягкий, размеренный, и она говорит так, что становится понятно, что Рождество у нас в Аскиме — не лучшая идея.

— Папа для такого путешествия не очень хорошо себя чувствует, а мама не хочет, чтобы много людей собиралось в ограниченном пространстве.

И когда я набираю воздуха, чтобы хотя бы попытаться что-то возразить, я слышу категоричное: «Нет, Моника!» И я отчетливо представляю себе, как она качает головой, поджав губы и округлив глаза. Я решаю завершить этот разговор.

— Ладно, — говорю я. — Сейчас мне нужно заняться этими яйцами и посмотреть, что получится.

— Ну, успехов тебе с яйцами, — чеканит Элиза.

Сигри распласталась над безжизненными яйцами, которые она упрямо пытается высиживать, гнездо ее прямо у тепловой лампы. Я надеваю перчатки и осторожно меняю ее яйца на те три, что мне дала Анетта.

— Так-то! — говорю я. — Высиживай теперь.

Сигри накрывает все яйца своим большим телом, затихает и воинственно таращится на меня своими крошечными черными глазками. Все остальные курицы нахохлились на насестах, за исключением беленькой, она сидит на земле, вытянув голову вперед. Прямо на моих глазах она поворачивается вокруг себя и делает кульбит, так что ее тоненькие лапки задираются вверх, потом неуклюже взмахивает крыльями и снова встает на лапы, покачиваясь. Перья в крови и потеках грязи. Я сажусь на корточки и протягиваю руку, она не обращает на меня внимания.