Всё, что у меня есть - Марстейн Труде

Потом он снова целует меня, и мне никогда настолько сильно не хочется близости с ним, как в те моменты, когда мы прижимаемся друг к другу украдкой и спешим, торопливо прикасаясь друг к другу, я чувствую его тело под одеждой, и дыхание мое непроизвольно учащается. «Бип-бип-бииип» — доносится из комнаты. Я вдыхаю поглубже и поднимаюсь на дрожащих ногах, блаженство всегда так близко: мы живем вместе, вместе спим, мы всегда будем рядом, стоять друг за друга горой, терпеть друг от друга все, потому что мы оба очень стараемся, и уже через несколько часов мы вместе отправимся в постель.

Тронд Хенрик подливает вина, красное вино к семге, — Гейр бы возмутился, у нас вообще было позволительно многое, чего бы не одобрил Гейр. Я объявляю Майкен, что поговорила с Гейром, и она приходит в ярость.

— А я все равно не хочу здесь оставаться, — кричит она. — Вам что, не говорили в службе опеки, что вы должны прислушиваться к моим желаниям?

— Папе так тоже больше подходит, — уговариваю я, — следующее Рождество ты будешь с ним.

Я зову Фрёйю.

— Почему вы с папой больше не можете жить вместе? — всхлипывает Майкен, и я говорю что-то о том, что жизнь меняется, что не все в жизни всегда просто.

— А что же у вас было такого непростого? — не унимается Майкен. — Ну что, скажи! Ну, давай, а если не можешь, значит, ничего такого и не было! Мама? Мама? Эй!

Тронд Хенрик зовет Фрёйю.

— Успокойся, Майкен! — вздыхаю я.

Но, как и следовало ожидать, это ее распаляет еще больше.

— Но я не хочу здесь оставаться, не хочу! Ты что, не слышишь, что я тебе говорю? Ты что, совсем глухая?

Фрёйя вбегает и карабкается на стульчик. Она оглядывает стол, поджимает губки и качает головой.

— Я не люблю рыбу, — заявляет она.

— Ты только попробуй, — уговаривает Тронд Хенрик.

Майкен отталкивает от себя тарелку, да так, что она издает противный скрежещущий звук.

— Я тоже не собираюсь есть эту чертову рыбу!

— Майкен! — повышает голос Тронд Хенрик.

Майкен издает звук, странный хрип, который усиливается и переходит в рычание, а потом она кричит с новой силой:

— Чертова рыба!

Только эти два слова. «Чертова рыба». Злится на рыбу, поданную на ужин. Вчера я подумывала о том, чтобы украсить дом к Рождеству и смастерить с девочками подарки. Вечера такие короткие, пролетают незаметно, не успею я опомниться, как неделя закончится и девочки уедут: Майкен — к отцу, Фрёйя — к матери. И тогда дом опустеет. Чудесно! Я возьму отгул, и мы будем валяться в постели целый день.

Тронд Хенрик склонился над тарелкой, Майкен отвернулась — взгляд устремлен в стену, туда, где стоят банки со специями, старая разделочная доска с высеченными на ней словами «Хлеб наш насущный дай нам на сей день», и я не знаю, на что или на кого она злится: на меня, Тронда Хенрика, рыбу или даже на Гейра. Потом ножки стула скрипят по полу, стул падает спинкой вниз, и Майкен, сорвавшись с места, взбегает по лестнице.

Когда мы с Гейром расстались и я приезжала с Майкен к родителям на выходные, папа с каждым разом становился все более сдержанным.

— Ну ладно, — говорил он, когда я звонила и сообщала, что мы собираемся к ним.

А однажды он сказал:

— Мама немного устала. Может быть, будет разумно, если вы уедете в воскресенье пораньше.

В тот воскресный вечер позвонила Кристин и сказала, что, по ее мнению, мне надо наведываться к ним пореже.

— Папа не совсем хорошо себя чувствует в последнее время, — начала она.

— Это они сказали, что мне не стоит приезжать так часто?

— Папа сказал, что каждое второе воскресенье — это немного чересчур.

Мне казалось, я доставляю им радость. И Майкен тоже. Мне казалось, так я одним махом убиваю двух зайцев: она навещает бабушку с дедушкой, а они — общаются с внучкой. Я думала, я даю им что-то, а получалось, что забираю.

Я ездила к ним не для того, чтобы не готовить или не вставать рано вместе с Майкен, по утрам она сама просыпалась и усаживалась смотреть детские передачи по телевизору. Во многом было бы даже проще остаться с ней в Осло. И каждый раз, уложив Майкен в постель, я садилась на диван в доме родителей во Фредрикстаде и принималась жалеть, что приехала, потому что часы тянулись долго, и тоска, которую я испытывала по разговорам с родителями, сменялась раздражением — из-за их вопросов, или из-за того, что они их не задавали, или из-за того, как они реагировали на мои ответы. Папа заставлял меня чувствовать себя студенткой, которая только-только уехала из родительского дома, но часто наезжает — кстати и некстати, просто чтобы поесть домашнего и пристроить ребенка, за которым нужно присмотреть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Через какое-то время Элиза поведала, что мама и тетя Лив обеспокоились после того, как без предупреждения навестили меня в той квартире, куда я переехала от Гейра.

— Они обсуждали, нет ли у тебя депрессии, — объяснила Элиза.

— Депрессии? — удивилась я.

— Ну, они нашли тому много признаков, — ответила Элиза и рассказала, что мама и тетя Лив недоумевали, почему на ручке новой кукольной коляски Майкен до сих пор болтается ценник.

— И у тебя не хватает всяких нужных в хозяйстве вещей, — говорила Элиза. — Ситечка для чая, яйцерезки. И вообще у тебя, по их мнению, как-то неуютно. Лампа над разделочным столом не работает. Правда, тетя Лив сказала, что, когда они пришли, у тебя на столе стояло блюдечко с хлебцами и на хлебцах лежали сладкий перец и огурец. Значит, аппетит у тебя не пропал.

Элиза проговорила все это с энтузиазмом, словно она была на моей стороне.

Я помню тот их визит. Я была раздосадована из-за того, что они пришли не предупредив, и мне хотелось, чтобы они поскорее закрыли за собой дверь. Я ничего не имею против неожиданных гостей. Ни о какой подавленности не могло быть и речи, это произошло сразу после того, как я встретила Тронда Хенрика, — я была на седьмом небе.

Да, у меня не было терки и еще такой штуки, чтобы разминать картошку в пюре. Через какое-то время я рассказала маме, что мы с Трондом Хенриком съехались, и поделилась своим открытием, что картошку вообще можно не чистить. Я объяснила, что и Майкен с Фрёйей уже привыкли есть картошку с кожурой и что это даже полезно, потому что в кожуре больше всего питательных веществ. Но мама только скользнула усталым взглядом по моему лицу, словно я говорила все это, чтобы вывести ее из себя.

— Да нет же, — возразила я Элизе, — ни о какой депрессии даже речи быть не может.

Я составляю стопкой тарелки и несу их к раковине, Тронд Хенрик идет за мной, приобнимает сзади и касается губами моей шеи.

— Я только выскочу на минуту покурить, — говорит он, — потом помою посуду.

Я объявляю, что мне надо ненадолго уехать, поговорить с Анеттой. Фрёйя смотрит телевизор. Майкен уже ушла в свою комнату. Фонарь освещает лужайку перед домом, на улице уже почти стемнело, я могу разглядеть только очертания хозяйственных построек и деревьев за ними. На кормушке птиц нет.

На стене в кухне висит гипсовый отпечаток Фрёйиной ручки. Дома у Элизы повсюду поделки, которые смастерили ее дети. У меня же очень мало сохранилось из того, что сделала Майкен: я не могла представить себе, что время пролетит так быстро или что мне однажды захочется предаться воспоминаниям, ведь тогда время тянулось медленно, Майкен говорила и делала одно и то же множество дней кряду, рисовала по десятку рисунков в день.

Мне надо бы переписать текст, который я должна сдать Лене завтра, ведь первые часы на работе имеют обыкновение заполняться какими-то другими делами, но мне прежде всего нужно съездить на ферму к Анетте — проблемы с курицами меня не отпускают. Девочки не хотят ко мне присоединиться. Тут ехать-то всего четыре минуты, снег уже перестал, тонким слоем он покрывает все вокруг, и от этого светло.

— Тебе Анетту? — спрашивает Рой. За его спиной горит свет, тянет теплом и уютом, пахнет отбивными. Я замечаю, что он поддел шерстяное белье, молния на груди не застегнута. Мимо его колен пытается протиснуться, чтобы обнюхать меня, их овчарка, но он удерживает ее.