Великое Лихо - 2 - Сергей Волков

Луне все же тяжко пришлось, и кабы не обережное ожерелье, вряд ли живым бы ему быть, но мертвые костяшки пугали беров, Луня это чуял, делали их вялыми и неловкими.

Однако ж отбивать Лунины удары беры успевали, а сами гибнуть не спешили. То же и у Зугура было - вагас рубился с тремя, Руне больше не удалось никого подстрелить, увертливы оказались вороги, и наседавшие на махавшего секирой Зугура беры уже дважды достали его остриями копий, поразив плечо и ногу выше колена.

И в тот момент, когда Луня решил, что все, отходить надо, нету уже никакой моченьки мечом махать, над другим склоном овражка возник из тьмы Шык, мокрый, грязный, растрепанный и злой. Волхв вскинул правую руку, бросил горсть чародейного серого праха на ветер и зазвучали в ночном воздухе тяжкие слова заговора на слепь безвидную.

Беры и опомниться не успели, как перед их глазами все померкло, и тут же и секира, и Красный меч нашли свои первые жертвы, а через миг все внезапно ослепшие от чар волхва беры полегли, срубленные побратимами.

- Хух! - выдохнул Зугур, весь мокрый от пота, и швырнул в траву окровавленную секиру: - Одолели все ж!

Глава седьмая.

Черный лес.

- Ты чего припозднился-то, а, волхв? - Зугур, помогая Луне сложить тела убитых в одну кучу, повернул голову к сидящему у берского костра Шыку. Тот виновато развел руками:

- Когда о важном помышляешь, для иных дум в голове места не находится! Обходил я овражек, подальше взял, чтобы к середине его как раз выйти. Мне на карачках ползать тяжко уже, не отрок. Иду я себе потихоньку, слушаю, не зачали ли вы ратовище? Думаю - как шум услыхаю, побегу. Ну, услыхал, сиганул вперед и в здоровую ямину попал, а в ней и вода, и грязь, все радости, одним словом. Пока выбирался, чуть не припоздал. Вот такие дела...

Шык помолчал немного, и горестно вздохнул:

- Стар я уже, Зугурушка, крепко стар. Корч вон на годок меня молодее, а уже покинул мир сей. А иных своих ровесников я и не упомню ныне. Разве что Сип-банник, что парил нас в Сырырх оврагах, да и то - жив ли он? Все ж два года Ортайг проклятущий сожрал, и не стороной они пролетели, вон и Луня теперь муж взрослый, да и у тебя седина в усах пробилась. Ну да ладно, авось, дотяну я до конца похода нашего, а там, коли сполним мы все помирать не жалко, такое дело сделали. А не сполним - не страшно, не один, весь род людской вместе со мной помирать будет...

И, как обычно, без всякого промежутка, волхв заговорил о другом:

- Плащи с беров снимайте, други. Четыре, поцелее, те, что кровью не заляпаны. Нам их одеть придется, под ними суть нашу, человечью, скрыть.

Луня, томимый смутным предчувствием и сгорающий от любопытства, шагнул к крайнему из лежащих беров, нагнулся, взялся за край колобука - уж больно интересно было молодому роду поглядеть, что ж за личина у бера?

Луня сдернул колобук, вскрикнул и отшатнулся. Зугур и Руна, обернувшись на вскрик, тоже не смогли удержаться от испуга, глянув на мертвое лицо бера. И было от чего испугаться - белое, безволосое и безбровое, бывшее когда человечьим, ныне не имело оно ни носа, ни губ, ни век, и скалились на путников желтые редкие зубы, и пучились серые, гневные и злобные глаза.

Шык, опираясь на свою суковатую палку, встал, обошел застывших, точно в столбнячьем мороке, Луню, Зугур и Руну, посдергивал колобуки с остальных беров. Все - такие же, у всех были вырезаны, давно, во младенчестве, не иначе, губы и веки, срезаны носы и уши, выжжены волосы. От этого все беры делались похожими друг на друга, точно братья родные, и лишь глаза, имеющие цвет разный, говорили о том, что эти бывшие люди - не родня и не уродливая подделка друг под друга.

Зугур, судорожно сглотнув комок, вставший в горле, просипел:

- Кто ж их так, бедолаг, покромсал-то?

- Видать, обычай у них такой. - ответил Шык, сам выбирая плащи для путников: - Теперь ясно, почему они колобуки свои не опускают никогда. Без век ни глаз зажмурить, ни сморгнуть. И спят они в них же, это понятно, - а иначе как веки смежить, коли нету их? Ладно, хватит об этом. Руна, держи-ка плащи вот эти, прикинь, по-бабьи, кому какой в пору. Зугур, Луня, а вы склон овражный на беров мертвых обрушьте, пусть хоть землица их тела прикроет...

* * *

К полуночи уже подкатило, когда путники были готовы войти в Черный лес. Глядя на них со стороны, никто теперь не сказал бы, что перед ним люди стран Хода. Четыре бера, оруженные копьями и щитами, стояли на краю своих владений, и собирались войти под сень вечночерных елей, окунуться в самый мрачный мрак на земле.

Шык, первым шагнувший вперед, махнул копьем, и путники гуськом зашагали следом. Луня, которого поставили последним, после Руны, почти ничего не видел сквозь колыхавшуюся прорезь колобука, и больше всего боялся не нечисти чернолесской, не беров, что изобличить их смогут, а просто - в елку здешнюю лбом врезаться. Однако, едва только молодой род переступил невидимую, но осязаемую всем нутром своим границу, что Черный лес от остальной земли отделяла, как чудесным образом растаял мрак, растаял, но не исчез совсем, а словно бы прозрачнее стал, озарив все вокруг тусклым пепельно-серым светом.

Теперь уже деревья, кусты и травы Черного леса не казались путникам непроглядно черными, они все засветились, слабо и неживо, и каждая елина, каждый куст светился по своему, одни слабее, другие сильнее. Луня невольно подумал, что если бы пепел, как угли, освещать вокруг себя все мог, вот такой свет от пепелищ костровых исходил бы.

Еле заметная тропка вела в самую глубь леса, и путники решили идти по ней. Конечно, можно беров встретить, но если без дороги идти, заплутать легче, а как к Черному утесу пройти - про то волхв не больно хорошо знал, Пыря про это плохо думал, и образ путевой Шык подглядеть не смог. Тропа же точно к нему вела, как все тропы в лесах родских окрест городища любого в конце своем к воротам его выводили.

До рассвета шагали путники, не переговариваясь и стараясь ступать как можно тише, чтобы не нарушать ночного спокойствия и неподвижности Черного леса. А в нем и впрямь было настолько тихо, что когда где-то падала капля с ветки, звук был слышен за пару сотен шагов. Немного погодя Луня, выросший среди лесов, вдруг понял - этот лес мертвый совсем, нет тут ни мышей, ни ежей, ни птиц, ни жучков-паучков, ни гусениц. Лишь ночной ветерок изредка нарушает величавую и жуткую тишину, пробегая по верхушкам громадных елей, да вода росная стекает по веткам и листам кустов.

И ещё одно поразило Луню: когда к лесу подошли они, почувствовал он, как и два с лишним года назад, чары чернолесские, что сердце ледянили да голову туманили, обессиливали и страшили. Но стоило только путникам плащи берские накинуть и колобуки на головы натянуть, исчезли чары, пропали, растаяли, словно дым. И теперь, по лесу шагая, очень спокойно было Луне, точно лес защищал его, укрывал и помогал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});