Евгений Шварц. Хроника жизни - Евгений Биневич

Главное — собственное мнение. Я доволен большею частью спектакля. При выпуске премьеры осенью надо остановиться главным образом на 1-й картине 3-го акта. Здесь нужны сокращения и доработка роли Любашевского. Необходимо доделать роли Черкасова в словесной её части.

Успокоить Пугачеву.

Уточнить Уварову и Полицеймако.

Развить Чиркова.

М. б. чуть облегчить девочек.

Добиться полного совпадения реплик текстовых и музыкальных со светом. Добавить и увеличить количественно сцены драк и погонь обязательно».

А спектакль, даже на этой незавершенной стадии, удостоился печатного отклика. «Увлекательный «детский детектив», построенный Е. Шварцем на обычной сказочной конструкции, был встречен на общественном просмотре спектакля общим одобрением, — сообщал читателям Владимир Гранат. — «Ундервуд» открывает новый период в работе театра — период современной детской сказки, совсем не похожей на наше традиционное представление о сказочном жанре».

16 апреля 1929 года у Гаянэ Николаевны родилась дочь Наташа. Но и этим она уже не смогла удержать Евгения Львовича. Через два месяца он окончательно ушел к Екатерине Ивановне. С великим трудом они получили две комнаты на Литейном проспекте. Тогда для писателей построили новый дом на Троицкой улице, и наиболее «маститые» въезжали туда. А оставшаяся от них жилплощадь отдавалась другим, менее маститым, писателям.

— Теперь я понимаю, что сильнее всего в моей жизни была любовь. Влюбленность. Любовь к Милочке определила детство и юность. Первый брак был несчастным потому, что домашние яды выжгли, выели любовь из моей жизни. Но вот я стал искать, придумывать влюбленность. Притворяться. Пока в 1928 году не встретился с Катей, и кончились неистовые будни моей семейной жизни. Снова любовь, не слабее первой, наполнила жизнь. И я чудом ушел из дому. И стал строить новый. И новее всего для меня стало счастье в любви. Я спешил домой, не веря себе. До тех дней я боялся дома, а тут стал любить его. Убегать домой, а не из дому. Я не знал, куда заведет меня жизнь. Как и прежде, пальцем не хотел шевельнуть. Куда везут, туда и везут. Только теперь все представлялось другим. Поезд переменился. Написал и почувствовал, как неверно рассказываю. Всё время выбирал я одно из двух, всё время пробирался своей дорогой на свой лад, а в те дни равнодушной минуты не случалось. Я не сделал бы ни шагу, чтобы выгадать или завоевать. Не по благородству, а из честолюбия. И самолюбия. Из страха боли. И писал немного. Потому что жил. Все имело смысл…

За счастье новой жизни приходилось платить — переносить тяжелые дни постоянных Катиных болезней. Не легче, а с каждым днём тяжелее становились отношения со старым домом. Трудно было каждое посещение дочки, а отказаться от них не мог. С каждым днём я все больше привязывался к ней. И как теперь понимаю, я не убегал от расплаты. Не уклонялся. В декабре 29 года Катюша очень тяжело заболела. Сил нет рассказать, как и почему. И я, как теперь вижу, принял этот удар добросовестно, расплачивался по мере сил. Ладно, об этом хватит. Все равно я с ужасом вспоминаю о тех днях и ночах. Какая там добросовестность! Всякое несчастье прежде всего безобразно.

А Гаянэ Николаевна рассказывала, что она все узнала «в июле 29-го. У него уже тогда была Катя. Мы выяснили отношения, и в октябре он окончательно ушел. Все его вещички я выбросила ему в окно. Через год Наташа заболела тяжелой формой скарлатины. Даже доктор-волшебник признал свою беспомощность. Женя переживал ужасно. Он никогда не был верующим или чем-то ещё в этом роде, но здесь он считал, что это возмездие ему за то, что он бросил дочь. Он уговаривал меня прогнать мужа (я довольно быстро вышла замуж), чтобы он мог вернуться в семью и тем искупить свою вину».

— Любовь моя к Наташе росла вместе с ней. Любовь к дочери пронизывала всю мою жизнь, вплеталась в сны. Летом, приехав в Песочную, где Ганя снимала дачу, я разговаривал с Исхуги Романовной, когда вдруг услышал звон бубенчиков. Я оглянулся. Это Наташа старалась обратить на себя внимание. Она трясла лакированные, новые вожжи с бубенцами, висевшие в углу кровати. Я их ещё не видел. Когда я обернулся, Наташа показала мне свою новую игрушку и улыбнулась застенчиво. Когда немного погодя пошел я к дверям, чтобы прихлопнуть их плотнее, Наташа горестно вскрикнула и чуть не заплакала. Она думала, что я ухожу. Так я занял место в её жизни. Уже прочно. Мы уходили с ней гулять на речку, разглядывали с узенького пешеходного мостика бегущую воду. Говорил все я, а Наташа только требовала объяснений, указывая пальцем. Сама высказывалась редко. Только однажды, когда мы вышли на улицу после дождя, она показала на лужу, покачала головой и сказала укоризненно: «Ай, ай, ай!» За прошлый год пережили мы много. Наташа болела скарлатиной, и я не отходил от неё. И после болезни радовалась она всякий раз, когда я появлялся. Во время болезни она вдруг заговорила. И стала называть меня «папа», а потом — «батька». Старуха няня, стоя с Наташей у окна, сказала: «Вон твой батька идет», и Наташе это новое прозвище почему-то очень пришлось по душе. Итак, мы очень сблизились с дочкой за зиму… Вместе с любовью к дочке росло у меня вечное беспокойство за неё. Но вот ещё издали слышу я её, и наконец вижу в садике белое её платьице. Я окликаю Наташу. Она замирает, выпрямившись, как будто мой зов испугал её, а затем бросается мне навстречу, повисает у меня на шее…

Первого сентября труппа ТЮЗа собралась после каникулярных отпусков. А уже второго началось восстановление «Ундервуда». Ник. Черкасова заменили Г. Эрасмусом. 22 сентября Б. Зон записал: «Генеральная прошла хорошо. Премьера с большим успехом. Всех репетиций было 60 (40 и 20). Сегодня второй спектакль».

В спектакле были заняты: О. Черкасова (Мария Ивановна), А. Охитина и Е. Ваккерова (ее дочери Иринка и Анька), Е. Уварова (Варвара Константиновна Круглова, по прозвищу Варварка), К. Пугачева (ее падчерица, пионерка Маруся), В. Полицеймако (Маркушка, дурачок), Г. Эрасмус (Волчек, студент Техникума сценических искусств), Б. Чирков (Мячик, студент Политехникума), Л. Любашевский (Антоша, старик-часовщик). Режиссеры А. Брянцев и Б. Зон, композитор Н. Стрельников, художник В. Бейер. Програмку и спектакль предваряло пояснение, которое могло бы сойти за рассказ. Вернее — предложение послеспектаклевой игры:

«Если вы хотите посмотреть дом, где случилось все, что рассказывается у нас в пьесе, то садитесь на девятый номер. Девятый номер останавливается в Лесном, около Политехнического института. Идите мимо института все время прямо, пока не кончится парк и начнутся дома. Здесь вы сразу поверните налево. Еще пять минут ходьбы — и вы увидите мостик. За мостиком стоит точно такой дом, как у нас на сцене. Вправо от дома клуб. Над входом в клуб огромный громкоговоритель. Когда идет радиопередача, во дворе нашего дома слышно все, до последнего слова.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});