Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы - Сергей Ачильдиев

Петроградские пролетарии и вправду обитали в скученности: в рабочих районах на одного человека в среднем приходилось всего около двух квадратных метров жилья [12. С. 181]. Но это была лишь «средняя температура по больнице». Квалифицированные рабочие жили в съёмных отдельных квартирах, а иногда и в отдельных домах, не роскошествуя, конечно, но и не нуждаясь. Статистика отражала результаты бурного роста петербургского населения в начале ХХ века: если в 1900 году в столице вместе с пригородами проживали 1,4 миллиона человек, то в 1915-м — уже 2,3 миллиона. Быстро растущая промышленность требовала всё новых рабочих рук, а поскольку механизация чаще всего пребывала на допотопном уровне, производство легко обходилось неквалифицированной и дешёвой рабочей силой. Этих вчерашних крестьян ещё трудно было назвать рабочим классом. В отличие от кадровых профессиональных рабочих, мигранты на свои гроши могли снять только угол в бараке, тем самые два квадратных метра за занавеской.

Параллельные заметки. Рабочие низкой квалификации, как и всякие мигранты, прибывающие в большой город в обилии, ощущали себя здесь изгоями. Они зарабатывали намного меньше местных, жили в гораздо худших условиях, постоянно испытывали отчуждение, а то и открытое неприятие со стороны коренных горожан. Но главное — понимали мизерность своих перспектив: сколько здесь ни живи, Петербург-Петроград всё равно останется тебе чужим. Они завидовали горожанам и ненавидели их.

Это была та люмпенская и полулюмпенская среда, которая в дни Октября своей огромной массой поддержала большевиков и обеспечила им победу. Образно говоря, это было то висевшее на стене ружьё, которое выстрелило в последнем акте самодержавной пьесы.

А в квалифицированных питерских рабочих, так называемой рабочей интеллигенции, Ленин видел своих врагов. И это было оправданно. Они неплохо зарабатывали, в одежде и манерах старались походить на «чистых» петербуржцев. Даже семейные имели материальную возможность, снимая вполне приличное жильё, содержать не только жену, детей, но нередко и прислугу. Ещё с конца XIX века квалифицированные рабочие Петербурга, наряду с экономическими, выдвигали этические требования — запретить со стороны фабрично-заводского начальства рукоприкладство и утвердить уважительное отношение к тем, кто стоит у станков, исключив из обращения такие слова, как ««дурак», ««сволочь» и проч.

Ещё раз напомню, в дни ««красного террора» значительная часть рабочей интеллигенции, представители которой, если и состояли в каких-либо политических партиях, то чаще в небольшевистских, быстро запрещённых новыми хозяевами страны, подверглась репрессиям и уничтожалась наравне с интеллигенцией, буржуазией, офицерством, священнослужителями…

Однако даже обитатели рабочих бараков, несмотря на призыв новой власти, не спешили переезжать в квартиры «бывших». Во-первых, для того, чтобы натопить большую комнату с высоченным потолком, нужно было слишком много дров, а они в Петрограде и прежде стоили дорого, теперь же их продавали вовсе по бешеным ценам. Во-вторых, эти дома находились далеко от заводов и фабрик, а это значит, на работу надо ехать на трамвае — снова дополнительный расход, да к тому же трата времени. Наконец, в-третьих, за рабочими заставами можно было приглядеть клочок землицы, чтобы подкормиться со своего огорода, что в условиях голодного «военного коммунизма» служило важным средством выживания, а какой может быть огород на булыжной мостовой или на асфальте… Как писал в 1919 году уже упоминавшийся экономист и статистик Станислав Струмилин, «бесплатная барская квартира для рабочего — не подарок, а слишком дорогое удовольствие, которое ему положительно не по карману» [20. С. 163].

Даже после того как власти предоставили «вселяющимся пролетариям право безвозмездно пользоваться вещами прежних хозяев, часто невзирая на их присутствие в квартире» [20. С. 163], далеко не всех соблазнила и эта приманка. Ещё в 1923 году 60 % пролетариев продолжали жить в старых «неблагоустроенных квартирах, где постоянно было сыро, холодно и явно не хватало света» [25. С. 107].

Параллельные заметки. Как тут не вспомнить начало 1990-х годов, когда новая российская власть в обнищавшей стране тоже решила подарить народу недвижимость, позволив бесплатно приватизировать занимаемое жильё. Потому что и эта власть ничего больше своим гражданам дать была не в состоянии.

Многие тогда радовались: теперь эти стены можно официально продать, подарить или завещать, кому пожелаешь. Особенно грела мысль, что после твоей смерти близкий тебе человек сможет жить лучше, продав твои метры или сдавая их внаём. Однако спустя годы выяснилось, что собственность — это ещё и ответственность, причём материально ощутимая: не только многократно возросла стоимость коммунальных услуг, но появилась и дополнительная строка расхода — «на капитальный ремонт дома».

* * *

Вопрос об истоках советского тоталитаризма по сей день один из самых острых в отечественной историографии. В поисках ответа большинство историков ещё со второй половины 1980-х годов стали, ступенька за ступенькой, спускаться в подвальные глубины российского прошлого.

Одни, застигнутые врасплох неожиданным ослаблением, а затем и отменой советской цензуры, винили во всём кровожадного Сталина, который якобы извратил ленинские идеи. Другие утверждали, что на самом деле во всём виноват именно Ленин: это он свернул Россию не то с её исконного многовекового самодержавного пути, не то с того пути, который открылся после Февральской революции. Другие честили Временное правительство за непонимание политической обстановки и, в первую очередь, за неспособность уловить чаяния народа, к 1917 году уже безмерно уставшего от войны и желавшего только земли и мира. Третьи говорили о политической слепоте и слабости Николая II с его бездарным царствованием, погрязшем в распутинщине, роскоши, коррупции, и неспособностью понять, что только продолжение начатых Петром Столыпиным реформ спасёт страну и самого императора. Четвёртые заявляли, что причиной всех бед была, как уже упоминалось, интеллигенция, заимствовавшая чужие, Марксовы, идеи и маниакально верившая в животворное обновление страны через революцию. Пятые видели истоки катастрофы в незавершённости прогрессивных реформ Александра II. Шестые поминали недобрым словом Петра I, который свернул Россию с её исторической дороги и задал вектор на развитие абсолютистского, военно-полицейского, бюрократического государства. Седьмые обвиняли во всех грехах Иоанна Грозного, ведь именно он, страшный деспот, окончательно закрепостил крестьян, первым прибег к массовому террору, разрушил основы демократии на Руси и, в частности, утопил в крови свободолюбивый Новгород Великий. Восьмые находили корень зла в монголах, будто бы на многие столетия вперёд переломивших хребет русской нации. Девятые отыскивали признаки тоталитаризма в самом характере русского народа, привыкшего жить общинно, подчиняться сильной руке, любить барина, а особенно царя…

Действительно, все эти факты, как говорится, имели место. Тем не менее, объяснить, почему же в ХХ столетии страна погрузилась в ад тоталитаризма, они вряд ли способны. Наша многовековая история настолько богата, что в ней можно отыскать и другие, прямо противоположные факты. К примеру, ещё в 1490-е годы, впервые в Европе, церковь в России была отделена от государства (правда, ненадолго), да и крепостничество хотя и было отменено у нас, конечно, очень поздно, в 1861-м, но всё же на два года раньше прокламации президента Авраама Линкольна об уничтожении рабства в США. Кроме того, и русский национальный характер крайне многообразен. Рабская покорность в нём всегда уживалась с готовностью к бунту, с недоверием и нелюбовью ко всякому начальству и с жалостью к арестантам, то есть к обиженным властями, а общинная психология никак не мешала тысячам крестьян, торговцев и заводчиков проявлять предпринимательские способности и ворочать при этом огромными деньгами. И уж вовсе нечего грешить на чуждые западные идеи. Не будь зарубежных философов, большевики наверняка вполне обошлись бы доморощенными — Николаем Чернышевским или Петром Ткачёвым. Ведь не постеснялись же они извратить и приспособить к своим нуждам обожаемого «основопложника» Карла Маркса.

Вдобавок ко всему попытки объяснить советский тоталитарный режим русской историей и русским характером, европейской философией и немецкими деньгами, еврейскими комиссарами и латышскими стрелками, а иными словами, национально-историческими особенностями России — позиция не только ошибочная, но и крайне ущербная. Какими умными рассуждениями и аргументами её ни украшай, она всё равно невольно сводится всё к тому же, до боли знакомому постулату: народ виноват, плохой народец попался.