Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы - Сергей Ачильдиев

Выступавший на том же митинге Григорий Зиновьев объяснил: «Пробил час раздавить гадину» [33. С. 175]. 18 сентября на Седьмой конференции парторганизации Петрограда он говорил: «Мы теперь спокойно читаем, что где-то там расстреляно 200–300 человек… Если мы будем идти такими темпами, мы сократим буржуазное население России» [34. С. 132]. А 24 сентября на заседании Петросовета закончил свою речь словами: «Революция есть кровь, огонь, есть железо, и хорошо, что настала эта эпоха. Да здравствует красный террор!» [33. С. 176] — и ушёл с трибуны под овации собравшихся. Один из ближайших соратников главного вождя правильно понял ленинские слова о необходимой массовидности террора: он публично, во всеуслышание, разрешил рабочим расправляться с интеллигенцией и буржуазией по-своему, прямо на улице [34. С. 151–152]. «Вы, буржуазия, убиваете отдельных личностей, а мы убиваем целые классы!», — открыто провозгласил Зиновьев [37. С. 231].

Впрочем, на самом деле большевистский наместник в Петрограде апеллировал не к профессиональным рабочим, а к деклассированным пролетариям. Рабочая интеллигенция и те рабочие, которые входили в те или иные небольшевистские политические партии (главным образом, в партии меньшевиков и эсеров) или поддерживали их, сами попали под гильотину «красного террора»: часть из них оказались в тюрьме, были взяты в заложники, некоторые расстреляны.

В результате с 1918 по 1921 год в городе жертвами большевистского террора стали тысячи жителей, в том числе старики, женщины, подростки. Широко используя систему заложничества и антисоветские заговоры, в большинстве сфабрикованные чекистами на живую нитку, большевики расправлялись со всеми, кто, по их мнению, был врагом или мог им стать в будущем. «В те дни… аресты и расстрелы знакомых и близких стали обыкновенным, почти будничным явлением.», — признавала позже эмигрантка Ирина Одоевцева в своих вполне просоветских мемуарах [30. С. 41].

Так с первых шагов советской власти массовые репрессии стали одним из важнейших направлений государственной политики и самой её сутью на десятилетия вперёд. По-другому большевики-коммунисты просто не могли: демократизация — даже весьма относительная — грозила им реальной потерей власти. В 1920 году Владимир Ленин кратко и чётко сформулировал суть своего «пролетарского» режима: «Диктатура есть власть, опирающаяся непосредственно на насилие, не связанная никакими законами» [26. Т. 37. С. 245]. Устрашение, массовая жестокость, «кровавое очищение революцией» — в этом коммунисты, не скрывая того, брали пример с Великой французской революции. И никому из большевистских вождей, наверное, даже в дурном сне не могло присниться, что русская гильотина, как и французская, не остановится, пока не казнит всех своих жирондистов, Эберов, Дантонов, Демуленов, Робеспьеров, Сен-Жюстов…

Параллельные заметки. Несколько любопытных исторических параллелей.

Уже на следующий день после того, как 1 января 1918 года у Симеоновского моста через Фонтанку (ныне мост Белинского) была совершена попытка покушения на В. Ленина, новая власть закрыла в Петрограде ряд газет, а ВЧК арестовала весь состав редакции «Воли народа». Тогда же в своём выступлении на заседании Петросовета Григорий Зиновьев обосновал эти репрессивные меры тем, что покушение на Ленина было «морально подготовлено» этими периодическими изданиями. В 1935 году аналогичное обвинение — «моральная ответственность» за убийство Сергея Кирова — Сталин инкриминировал самому Зиновьеву вместе с Каменевым…

В июне 1918 года Ленин использовал убийство В. Володарского в качестве повода для призыва к «массовидности террора», а 5 сентября того же года Совнарком принял декрет о начале «красного террора» в ответ на августовские покушения на Ленина и Урицкого. В дальнейшем советская пропаганда всегда считала эти акции вполне естественными и чуть ли не единственно адекватными мерами для защиты революции. Но когда 1 декабря 1934 года в коридоре Смольного был убит Сергей Киров и Сталин, воспользовавшись этим, развернул аналогичный террор в отношении своих противников, — впоследствии, уже при Хрущёве, та же советская пропаганда расценила это как нарушение «ленинских норм» в жизни партии и советского государства.

В действительности Сталин фактически во всём — и в данном случае тоже — старался чётко придерживаться «ленинских норм». «Сталин — это Ленин сегодня» — формула, провозглашённая Анри Барбюсом [7. С. 344] и тут же подхваченная советской пропагандой, была абсолютно правдива. Хотя бы потому, что её можно было легко проверить формулой-зеркалом «Ленин — это Сталин вчера».

Москвичи, которым довелось побывать в те годы в Петрограде, поражались размаху здешнего террора и голода. В Белокаменной ничего подобного не было. Москвичам даже «было разрешено (в условиях продразвёрстки!) “полуторапудничество”, то есть индивидуальные поездки на село для покупки или обмена 24 кг зерна или муки» [40. С. 176]. Однако разительное отличие в положении северной столицы объяснялось просто: здесь находилось больше всего «расстрельного контингента» — чиновники госаппарата, представители придворных кругов, «многочисленные высшие и средние учебные заведения… полки гвардии и 37-й пехотной дивизии… Штаб гвардии и Петроградского военного округа… иные военные учреждения. 4 кадетских корпуса, 8 военных училищ, 7 академий, а также 7 созданных в годы Первой мировой войны школ прапорщиков; Кронштадт был одной из главных баз Флота, здесь жило множество семей морских офицеров и чиновников. В Петрограде же оседало и много отставных офицеров и чиновников с семьями, так что численность населения того круга, из которого большевики имели обыкновение в первую очередь брать “заложников”, составляла здесь более 100 тыс. человек» [2. С. 7]. Те же 100 тысяч называют другие исследователи, в частности Елена Игнатова, о чём уже говорилось в этой главе.

И знак равенства между интеллигенцией и буржуазией, как это на первый взгляд ни парадоксально, в стандартах социальных представлений большевиков тоже был вполне логичен. Ведь именно Петроград не только отличался наибольшей концентрацией людей с высшим образованием и представителей традиционно интеллигентских профессий, северная столица по самому своему духу — в самоидентификации жителей, поведенческих стандартах — являлась единственным в стране интеллигентским городом, интеллигентской столицей.

* * *

Подобно Петру I, который за двести лет до того превратил Петербург в полигон для задуманной им новой России, Ленин теперь создал на базе этого города испытательную площадку для будущего коммунистического жизнеустройства. Помните? — поощрять террор надо особенно в Питере, «пример коего решает». При этом вождь большевиков пошёл гораздо дальше своего предшественника. Если первый российский император пытался на берегах Невы выстроить модель идеального государства пред-тоталитарного толка, то первый глава советской власти здесь же обкатывал свои идеи уже полнокровного тоталитарного режима.

Впрочем, сам Ленин никогда не говорил, что тоталитаризм является его мечтой. В эпоху политической жизни Ленина это слово ещё не родилось. По одним сведениям, впервые его употребили в 1920-е годы Дж. Амедола и П. Гобетти, критики режима Бенито Муссолини, а в научный оборот оно вошло лишь в 1930-х. По другим данным, слово «тоталитаризм» впервые — и сразу в положительном смысле — появилось в итальянской газете «Мондо» 5 мая 1923 года, а в 1925-м Муссолини в одном из своих выступлений уже «размышлял» о преимуществах тоталитарного государства в сравнении с демократическим [4].

Иначе говоря, Ленин строил то, что ещё не имело названия. Но Муссолини, а чуть позже Сталин и Гитлер возводили режимы, которые весь мир однозначно назвал тоталитарными. Однако сам термин «тоталитаризм» за эти без малого сто лет так и не обрёл однозначного понимания.

Вот, например, «Философский энциклопедический словарь», выпущенный в Москве в 2004 году: «Тоталитаризм — общественно-политический строй, который характеризуется всеобъемлющим “командным" вмешательством авторитарного государства во все сферы жизни и деятельности общества и отдельных личностей». Аналогичное определение, с теми или иными незначительными отступлениями, дают и другие словари, изданные как прежде, так и в самые последние годы. Однако, во-первых, из этого определения непонятно, как при тоталитарном строе государство может оставаться авторитарным. Во-вторых, история уже доказала, что тоталитаризм способен существовать не только в рамках государства. Он может ограничиваться лишь отдельными районами страны, захваченными политико-военизированным движением или религиозной сектой. А в-третьих, — и это, пожалуй, самое главное — «всеобъемлющее вмешательство во все сферы жизни общества и отдельных личностей» свойственно всем деспотиям, которых человечество перевидало на своём веку в избытке, и, если следовать логике словаря, чуть не половину истории земной цивилизации пришлось бы признать тоталитарной.