Черная капелла. Детективная история о заговоре против Гитлера - Том Дункель

В середине января Манфред Рёдер вновь выступил прокурором на суде над Милдред Харнак по делу «Красной капеллы». Военный суд вновь признал ее виновной, но на сей раз приговорил к смертной казни — по желанию Гитлера.

Пятнадцатого февраля полицейская машина доставила Харнак из женской тюрьмы в Берлине в Плётцензее, где она целый день ждала казни. Вечером Гарольд Пёльхау пришел с пасторским утешением. Он был поражен тем, как постарела Милдред за пять месяцев заключения. Ей было всего сорок лет, но ее светлые волосы поседели, а лицо пожелтело от недоедания и туберкулеза. Когда Пёльхау вошел в ее камеру, она читала Гёте. Чтобы хорошо переводить, сказала она ему, нужно «полностью понимать писателя как человека»[587].

На работу Пёльхау надевал костюм, а не одеяние священника. Он научился подрезать подкладку пиджаков, чтобы проносить что-то в тюрьму и из тюрьмы[588]. Харнак он принес апельсин от золовки и несколько семейных фотографий. Она поцеловала фотографию матери. Милдред слышала, что мужа казнили, и хотела узнать больше. Пёльхау подтвердил, что Арвида казнили перед Рождеством, и рассказал о последних часах, проведенных с ним.

Они немного почитали Библию Пёльхау. Затем вошел тюремный сапожник. Он забрал туфли Милдред и выдал ей деревянные сабо. А еще он обрезал ей волосы, чтобы обнажить шею. После этого в дверях появился охранник. Время пришло. Пёльхау проводил ее в камеру казней, и она сказала ему: «Я всегда так любила Германию!»[589]

В 18:57 лезвие рухнуло, и через семь секунд Милдред Харнак была объявлена мертвой. На стене своей камеры в тот день она написала строчки из стихотворения Гёте «Ночная песнь странника», переведенные ею на английский язык[590]:

I am tired of all this woe! What good is sorrow and happiness? Gentle peace come, Come to my heart! Ах, к чему вся скорбь и радость! Истомил меня мой путь! Мира сладость, Низойди в больную грудь![591]

В следующие несколько месяцев состоялось еще 17 судов по делу «Красной капеллы». Судьи разбрасывались смертными приговорами, словно конфетти. Впрочем, государственные следователи уже обратили свои взоры в ином направлении: на абвер.

У двух истинных нацистов, работавших в штабе абвера, зародились подозрения. Начальник финансового отдела Йоханнес Тёппен обратил внимание на сто тысяч долларов, переведенных в швейцарский банк в августе 1942 года для финансирования разведывательной деятельности еврейских агентов абвера. Это была вторая по величине сумма по его опыту — больше перечислили лишь на операцию «Пасториус» для диверсантов, проваливших свою миссию в Америке. Тёппен сообщил Канарису о необычном переводе. Адмирал отмахнулся. Но Тёппен не успокоился и в декабре отправил в Базель берлинского юриста[592]. Тот выследил и допросил всех агентов «Операции 7». Бонхёффер узнал об этом и сообщил Донаньи, а тот переговорил с Канарисом, который положил конец любопытству Тёппена, просто уволив его.

К несчастью, до домашней тюрьмы гестапо Канарису было не дотянуться. Один из лучших и самых неподкупных следователей гестапо (и один из немногих, кто не был членом нацистской партии) Франц Зондереггер занялся делом Шмидхубера. Как только в его распоряжении оказались кнуты и орудия пыток, убедить Вильгельма Шмидхубера заговорить стало делом несложным. Тот рассказал Зондереггеру, что абвер установил каналы связи с британским правительством через Ватикан и протестантские церкви в Швейцарии. Ганс фон Донаньи велел ему открыть счет в швейцарском банке, куда поступили деньги по «Операции 7». Он обвинил Людвига Бека и других генералов в государственной измене.

К середине февраля Зондереггер составил шестидесятистраничный доклад. Он называл заговорщиками и участниками незаконных предприятий Донаньи, Остера, Мюллера и Бонхёффера и высказывал сомнение, что они действовали самостоятельно. «Разве мог Канарис ничего об этом не знать?»[593] Копии доклада вскоре легли на стол Манфреда Рёдера. Агенты гестапо давно интересовались постоянными поездками агентов абвера в Италию. Предполагалось, что майские планы вторжения на Запад в 1940 году утекли к врагу через абвер, а Ватикан был посредником.

Неизвестных предателей внутри верхушки власти и армии в гестапо стали называть «Черной капеллой» (Schwarze Kapelle)[594]. Франц Зондереггер и Ищейка Гитлера взяли след. Они были преисполнены решимости остановить «концерт».

42

Точки невозврата

14 января 1943 года, на следующий день после согласия Марии фон Ведемейер выйти замуж за Дитриха Бонхёффера, президент Франклин Рузвельт и премьер-министр Уинстон Черчилль встретились с французскими генералами Шарлем де Голлем и Анри Жиро на марокканском курорте близ Касабланки. 11 дней эта четверка и их помощники тщательно разрабатывали стратегию совместных действий.

Когда конференция завершилась, было сделано заявление для прессы. Рузвельт, который обычно умело обращался с прессой, выступил неудачно, упомянув об абсолютном условии окончания войны, которое не подлежит обсуждению. Начал он с упоминания о Гражданской войне в Америке: «У нас был генерал У. С. Грант — US Grant, Улисс Симпсон Грант. Но в годы моей молодости его называли Безоговорочная Капитуляция — Unconditional Surrender — Грант». А затем добавил: «Уничтожение военной мощи Германии, Японии и Италии означает безоговорочную капитуляцию Германии, Италии и Японии»[595].

Черчилль повторил то же самое, заявив, что цель войны — «безоговорочная капитуляция преступных сил, которые принесли миру бурю и разрушение»[596]. В действительности премьер-министр даже не подозревал о подобной позиции союзников, пока президент не открыл рот. И госсекретарь Корделл Халл об этом не догадывался. Даже сам Рузвельт — по крайней мере, так говорил он сам. Генерал Грант «просто всплыл в памяти», утверждал он. Ультиматум в итоге не отозвали то ли из стеснения, то ли из гордости. Так «Безоговорочная капитуляция» случайным образом стала девизом.

Иосифа Сталина также приглашали в Касабланку, но тот — из-за сложной ситуации на фронте — прибыть не смог. Сталинградская битва подходила к своему кровавому завершению. За неделю, пока шла конференция в Касабланке, растерзанная 6-я армия и 4-я танковая дивизия сдались, потеряв в общей сложности 300 тысяч