Мрачный коридор - Март Михаил

— Блок пятьдесят четыре, по местам.

Шесть человек отделились от группы и гуськом направились в палату с указанным номером. Когда они зашли в палату, дверь автоматически закрылась, и охранник закрыл щеколду. Перекличка продолжалась.

В каждый блок уходило по пять-шесть человек. Когда выкрикнули номер 61, я уже знал, что мне делать. Наша группа из шести человек вошла в палату, и двери закрылись.

Мои соседи разбрелись по кроватям. Никто ни с кем не разговаривал, словно эти люди вылезли из шахты, где проработали сутки с кирками и тачками.

В помещении был нормальный свет, за окном светило солнце, и я мог видеть тех, кто меня окружает. Среди них оказался негр с напудренным лицом, он, видимо, оставил свою палку с лозунгом в коридоре. Здесь был и тот парень, чье лицо мне показалось знакомым, но я так и не мог его вспомнить. Среди постояльцев шестьдесят первого были еще трое. Старик с обросшим лицом без единого зуба. Парень лет семнадцати с выпученными испуганными глазами и огромным шрамом на лбу. И последний —  долговязый мужчина средних лет с физиономией хорька, который щурил глаза, облизывался и воровато поглядывал по сторонам.

Все одновременно легли и укрылись одеялами. Я тоже лег.

Мои соседи оказались людьми тихими и молчаливыми. Они не мешали мне думать. Я лежал, глядя в потолок, и оценивал ситуацию. Надо сказать, это был первый день на этой неделе, когда я никуда не торопился и не смотрел на часы —  сейчас у меня их просто не было. Хорошо, когда у человека есть возможность отдохнуть, но каждому для этого нужны определенные условия. Я быстро адаптировался к любым условиям, и меня ничто не могло смутить, кроме собственной беспомощности.

Когда за окном стемнело, принесли еду. Каждый получил поднос с миской каких-то отрубей и кружку с водой. Троим сделали укол, остальные получили таблетки. Мне тоже выдали две желтые пилюли. Во время этой процедуры двое охранников стояли в дверях. Медсестра в белом халате с умильной блаженной физиономией делала круговой обход и не отходила от больного, пока тот не проглотит лекарство. Я сунул таблетки под язык, но она раскусила мой фокус и молча продолжала стоять и ждать, пока я их не проглочу. Пришлось подчиниться. Мне не хотелось начинать свое пребывание в богадельне с конфликтов.

Весь ритуал проходил в гробовой тишине. Когда они вышли из палаты, двери закрылись и щелкнул засов. Свет в помещении погас. Я чувствовал себя разбитым и усталым. Утром в момент пробуждения во мне кипела энергия и сил хватало, но к вечеру я почувствовал себя разбитым, никчемным стариком. Что-то надломилось внутри. В течение всего дня меня мучила только одна мысль: «Как вырваться из этих тисков?», но чем больше я думал об этом, тем меньше видел шансов на успех рискованного мероприятия. В итоге я пришел к выводу, что мне необходимо отбросить все мысли в сторону. Мозг должен отдохнуть. Необходимо прочувствовать ситуацию шкурой, адаптироваться к окружению и расслабиться. Если я сумею снять с себя напряжение, то стоящая идея сама возникнет, произвольно, без усилий.

Как только моя голова перестала перемалывать фантастические способы побега, как только я выбросил из памяти все головоломки и бесплодные версии,

свободное место в ячейках мозга заняла Дэлла Ричардсон. Она возникала в моем сознании неожиданно, когда я не думал о ней, либо во сне, или в момент, когда останавливаешь машину на светофоре и ждешь зеленого сигнала. Эта женщина вошла в мою жизнь, когда я был незащищен от любовных капканов, когда не ждал и не рассчитывал на подобную встречу. Все произошло слишком быстро, слишком просто. Мимолетная шальная страсть. Такие истории быстро выветриваются из головы, но Дэлла Ричардсон засела в моем сознании как заноза. Думая о ней, я витал в розовых облаках и незаметно погрузился в сон.

Голос прозвучал неожиданно. То ли я спал, то ли проснулся, но слышал его я отчетливо. Я открыл глаза. Темнота, лишь через окна в комнату падал лунный свет. Голубые силуэты кроватей оставались неподвижными, в дверях светился квадрат смотрового окошка.

— Эй, сержант!

Голос доносился снизу. Я перевернулся и заглянул под кровать. На полу лежал человек, которого я не мог рассмотреть.

— Лежи спокойно, сержант. Если нас застукают, то не миновать нам шок-камеры.

Я лег на место. Голос сказал:

— Так мы можем поговорить. Главное, чтобы надзиратели не засекли нас. Ты помнишь меня?

— Нет.

— Я из пятого взвода лейтенанта Тейлора. Ты брал меня в разведку осенью пятидесятого. В тот заход мы уложили пятерых косоглазых и двоих приволокли с собой. Меня зовут Экберт.

— Теперь вспомнил. Как ты здесь очутился?

— Я? Это закономерно, а как ты сюда попал? Ты же из благополучных, с «Серебряной звездой», герой, отправился покорять лучших баб Америки.

— Долго я добирался. Меня мотало по всей Азии. Играл в карты до тех пор, пока не прижали. Едва ноги унес.

— Повезло. Мы возвращались домой пачками. Думали, нас встретят с цветами и музыкой, а нас за колючую проволоку. Ты не попадал туда?

— Нет. Я возвращался через Кубу. Там игорным бизнесом заправляет Лански. Я выскользнул из-под контроля его команды, и они поставили на мне крест. До Флориды меня добросили нелегалы. Нам повезло, и мы проскочили.

— Значит, ты ни черта не знаешь?! Всех демобилизованных пропускали через фильтрационные лагеря. В прессе подняли шум, что наши герои из Кореи вернулись убийцами. В Нью-Йорке за три месяца было совершено четыре тысячи налетов, грабежей и более сотни убийств. Ребята возвращались с надеждой, что с ними обойдутся как с людьми, но их швырнули на улицу как котят. Сам знаешь, на работу брали только в посудомойки, а жены нашли себе новых мужей. Те, кто имеет богатых родственников, на войну не попал. Не знаю, кто это придумал, но в восточных портах организовали эти лагеря. Каждый солдат проходил через комиссию психиатров. Того, кто вызывал подозрение в малейшем отклонении от нормы, помещали в госпиталь и подвергали прочистке мозгов. А ты помнишь хоть одного вояку, который, пройдя через мясорубку, через весь ад тридцать восьмой параллели, мог вернуться домой, сверкая белозубой улыбкой? Ребята возвращались с войны, но тут же попадали в другую мясорубку. Слышал о лоботомии?

— Нет.

— Тебе запускают электроды в мозг и убивают клетки, которые вызывают у человека протест или агрессивность. Подробностей я не знаю, но после этой операции ты уже не человек, а инвалид. Даже косоглазые до этого не додумались, зато наши преуспели. Если выжил в Корее, то здесь добивали. Кому мы нужны, пушечное мясо?! Повезло тем, кого поместили в больницы, в дома инвалидов, но на всех не напасешься. Остальных бросали на произвол судьбы, и ребята погибали в помойных ямах Нью-Йорка, Бостона, Филадельфии, Нью-Джерси. Врачей не хватало. Ублюдок, который руководит этой психушкой, открыл тогда курсы по подготовке хирургов. Переучивал санитаров, и те делали операции. Сам понимаешь, чем они кончались, а поток демобилизованных из Азии увеличивался с каждым днем. Мне повезло. Я миновал лагерь без операции, но таких, как я, были единицы. Меня взяли в госпиталь, я таскал носилки с теми, кого снимали с операционного стола. Одного несешь в палату, двоих в морг. Конвейерное производство, как у Форда. После операции держали три дня и вышибали на улицу. Большинство родственников отказывались забирать своих изуродованных родных. А те, кто брал их, через неделю приводили обратно. Одна женщина сказала: «Это не мой сын! Верните мне моего сына, или я буду считать его погибшим!» Через два месяца мне удалось бежать. Еще немного —  и я сам превратился бы в животное без лишней операции. Вернулся домой, а там новые жильцы. Жена укатила в Калифорнию с каким-то придурком. Ну я махнул следом за ней. Нашел ее в Пасадине. Сам понимаешь, в каком я был состоянии. Короче говоря, схватил я топор, порубил их на клочки и бросил собакам. На этом я выдохся. Даже уходить не стал. Напился и лег спать. Наутро меня взяли. Опыт работы в психушке у меня имелся, и я разыграл им спектакль. Меня отправили на комиссию, где поставили диагноз: параноидальная шизофрения. То, что нужно. Шизофреникам лоботомию не делают, и меня отправили сюда. Вот я и прозябаю здесь третий год. Укрылся от электрического стула. Теперь уже привык. Жить можно, если не забивать себе голову мечтой о свободе.