Щепки плахи, осколки секиры. Губитель максаров - Юрий Брайдер

— Эй, ты чего там пером машешь? — Один из них, оставив в покое ширинку, вскинул к плечу берданку, с которой его дед, наверное, в свое время охранял колхозный сад. — А ну-ка брось!

— Принесла вас нелегкая! — прохрипел Колокольцев и выругался — длинно, витиевато — с упоминанием всех четырех сторон света, различных элементов парусного вооружения, мелей, рифов, ветров и какого-то боцмана, которого нужно драть не только в рот и задницу, но и в душу.

Верка уже собиралась смыться под шумок, но другой патрульный, тоже не успевший застегнуть штаны, преградил ей дорогу.

— А ты кто такая? — хмуро поинтересовался он. — Что-то я тебя здесь раньше не видел.

— Побираюсь, Христа ради, миленький. — Верка сделала постное лицо.

— Не похожа ты что-то на побирушку, — сказал патрульный с сомнением. — Тебе не руку надо протягивать, а юбку задирать. В десять раз больше заработаешь.

— Шпионка она подосланная! — крикнул Колокольцев. — Сучка кастильская! Мне чуть руку не отгрызла! К Альфонсу ее ведите! Пусть он ее личность выяснит!

— Заткнись, швабра палубная! — первый из патрульных огрел Колокольцева прикладом берданки между лопаток. — Без твоих указок разберемся! Оба с нами пойдете! Там все сам Альфонсу и расскажешь. А пока бросай перо!

— Ох, ребята, будут у вас неприятности. — Он наклонился и аккуратно воткнул нож в щель между тротуарных плит. — Попомните мои слова.

— Как же, испугались мы! — буркнул второй патрульный, рассматривая то, что осталось от Веркиных припасов. — Дальше Отчины не сошлют, ниже рядового не разжалуют… Ты, между прочим, на толкучке каждый день кашу от пуза лопаешь, а мы третий день на сухом пайке сидим… Так что я могу, с тобой запросто местами поменяться.

«Кто такой Альфонс? — Верка, которую еще продолжало трясти от пережитого, мучительно напрягала память. — Где-то я, кажется, про Альфонса уже слышала…»

Только подходя к зданию военкомата, где ныне располагалась комендатура, Верка вспомнила, что Альфонсом заглазно называли начальника личной охраны Плешакова Бориса Мирошкина, известного талашевского ловеласа и драчуна. Кличку эту он получил еще в пору своей беззаботной юности за то, что любил (и умел) одалживать деньги у знакомых и малознакомых женщин — без отдачи, естественно. Даже Верке он до сих пор был должен четвертную — сумму, в свое время весьма немалую.

В приемной комендатуры на длинной садовой скамейке сидело не меньше десятка задержанных, в большинстве своем расхристанных и избитых.

Если кто-нибудь начинал вдруг требовать справедливости и возмущаться беззаконием, его быстро успокаивал молодец с дубинкой, разгуливавший вдоль скамейки. Верку и Колокольцева усадили раздельно, после чего патрульные отправились на доклад к начальству. Впрочем, младший из них почти сразу же вернулся и кивком головы позвал за собой бывшего морского волка.

Верка страсть как не любила вот таких казенных помещений — внешне скучных и неухоженных, а по сути своей страшных, где человек вмиг теряет все данные ему от рождения права и без чужого соизволения не может ни глотка воды сделать, ни глаз смежить, ни нужду справить.

Как бы в доказательство этого тягостного для всякой свободолюбивой натуры тезиса молодец с дубинкой остановился напротив Верки и хрипло рявкнул:

— Прямо сидеть! Руки на колени! Развалилась, понимаешь, как дома на печке!

Задержанных одного за другим уводили по скрипучей лестнице на второй этаж, но никто из них еще не вернулся назад. Вещи, оставшиеся после них на скамейке и под скамейкой, охранник небрежно швырял в обшарпанный платяной шкаф.

«Как же они потом разберутся? — удивилась про себя Верка. — Поди распознай в этой куче, где чей мешок или сумка…»

— Ты чего на меня косишься, лахудра? — Охранник перехватил ее взгляд. — В стенку смотри, если ослепнуть не хочешь!

В другой обстановке Верка нашла бы что ответить этому наглецу, но тут уж пришлось послушно уставиться в оштукатуренную стену, исцарапанную поэтическими, прозаическими и идеографическими откровениями ее товарищей и подруг по несчастью.

Верка уже дошла до изречения, достойного самого Спинозы: «Жить трудно, зато умирать легко», — как по лестнице загремели вниз сапоги сразу нескольких человек. В приемную спустились Колокольцев и оба патрульных. Двое последних выглядели еще более хмуро, чем час назад, и на Верку старались не смотреть.

— Имущество-то мое верните, — сказал Колокольцев, ехидно скалясь.

Старший из патрульных молча достал нож и вернул его хозяину, причем у Верки создалось впечатление, что с куда большим удовольствием он загнал бы этот нож Колькольцеву в пузо.

— Все? — спросил он затем.

— Пока все, — ответил Колокольцев жизнерадостно. — Если вдруг каши дармовой или чего другого захочется, приходите на рынок. Накормлю, так и быть.

— Я лучше собачье дерьмо жрать буду, чем твою кашу. Для здоровья полезней,

— ответил патрульный и покосился на Верку. — А ты наверх иди, к коменданту. Мой напарник проводит.

За время, пока они не виделись, Альфонс разительно изменился и сейчас заслуживал уже совсем другой клички — Борова, например. Его некогда смазливая рожа была теперь серой и отечной, как набрякшая водой глыба суглинка, а интересные кудри сохранились только за ушами. В конце и начале каждой фразы он издавал короткий сипящий звук, словно ему не хватало воздуха даже для такого пустячного дела.

На то, что Альфонс не опознает ее, Верка не надеялась и решила вести себя по обстоятельствам. Первым делом она сдержанно поздоровалась и осталась скромно стоять посреди кабинета, поскольку единственный стул в нем занимало грузное тело коменданта.

— Как делишки? — спросил тот таким тоном, будто они расстались только вчера.

— Помаленьку, — ответила Верка.

— Каким ветром к нам занесло?

— Попутным.

— Раньше твои ветры мимо Талашевска дули.

— Почему же… Бывала я здесь… И неоднократно…

— Это нам известно. Только раньше ты все больше в компании любила околачиваться… Где дружбаны-то твои?

— Кого вы в виду имеете? — осторожно переспросила Верка. — У меня друзей много. Вроде бы и вы среди них когда-то числились…

— Дурочку из себя не строй. — Альфонс ногтем поскреб крышку стола. — Я про Зяблика спрашиваю, про Смыкова, про нехристя вашего.

То, что Альфонс, по-видимому, ничего не знал о Цыпфе и Лилечке, было уже хорошим знаком. Если Верке что-то и могло вменяться сейчас в вину, то только прошлые делишки, давно потерявшие свою актуальность, да и не такие уж громкие.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});