Предатель - Андрей Волос

Целая книга!.. сколько лет работы!.. кто еще так пишет!.. — а не то что напечатать, даже и показать-то чужому человеку страшно — тут же стукнет куда положено!

Впрочем, Юрцу то ли не было страшно, то ли просто не понимал, чем может дело кончиться. Во всяком случае, опусы свои раздавал направо и налево.

В глубине души Бронников даже несколько недоумевал, почему это его самого за нечаянную публикацию в запретном эмигрантском «Континенте» тут же едва не сжили со свету, а Юрец, вопреки всему, живет как ни в чем не бывало; за рубежами бескрайней Родины он, правда, не публиковался, но чтобы спалиться, это и не обязательно, примеров хоть отбавляй; а что Юрец спалиться может, поскольку играет с огнем, было понятно всякому, и сам же Бронников сколько раз об этом толковал. Юрец пожимал плечами: «Ну а как не давать? Ну я же не могу тебе не дать, правда? Да ладно, не все же кругом стукачи!»

Не все стукачи, верно. Да разве, чтобы спалиться, нужно, чтобы все были?! — и одного хватит.

То же касалось и Самиздата, струившегося через Юрца робким, но неиссякающим ручейком.

С одной стороны, всякому прочесть хочется — сил нет. А потом и близкому человеку дать — тоже подмывает: как не дать, когда у того глаза горят и руки трясутся. Ведь он свой, понятный: сколько уже с ним говорено-переговорено. Вот и пошло по цепочке, от одного к другому под строгим секретом. Ненадолго: на ночь, на две.

И кто там потом разберет, какие в той цепи звенья попадаются. Все свои, все понятные — а то там пыхнет, то здесь.

Юрец плечами пожимал.

— Ладно тебе. Ты же понимаешь. Самиздат — это не только книжки.

Бронников понимал: да, Самиздат — не только книжки. Не только те листки папиросной бумаги, на которой неведомые трудяги ночами перепечатывают «Собачье сердце» и «Окаянные дни», «Чонкина» и «Доктора Живаго», «Раковый корпус» и «Опустелый дом».

— Это еще и образ жизни. Если хочешь — это как Сопротивление.

И правда так. Молчаливый, охвативший миллионы людей заговор. Да ведь в том-то и штука: не железо в руках у заговорщиков, не оружие. А всего лишь строй мысли в голове. Поди разбери. В том-то, в антифашистском Сопротивлении все, пожалуй, понятней было. Днем булочник, ночью ружье взял. Если ружье взял, уже не усомнишься, каждому ясно, кто где. А здесь как? То ли на самом деле он так думает. То ли всего лишь говорит, что так думает. Маленькая неопределенность.

— У тебя что, рентгеновский аппарат в портфеле? Как ты понимаешь, для кого на самом деле образ жизни, а для кого работа? Кто сам читает, а кто в «контору» носит?!

— Да ладно тебе…

Вот и говори с ним.

Возникали, грешным делом, в этой связи и совсем неприятные мысли (даже и после тех двухлетней давности терзаний, когда сначала совсем уж было уверился, а потом отмел мысль, что Юрец — предатель): а почему, собственно говоря, Юрец так смел? Все боятся — а он, видите ли, нет. Почему? С чем это связано? Хорошо если просто характер такой бесшабашный… А может быть, он уверен в своей безнаказанности? Если да, то почему?..

Месяца три назад, перед самым Новым годом, напустив туману, зазвал к себе.

— Поздравь!

Надо сказать, добился-таки эффекта. То есть просто эффекта разорвавшейся бомбы.

Настоящая книжка!

На красной, с виньетками, обложке:

Сигизмунд Аржанов

СКАЗКИ ВНУТРЕННЕЙ ТЮРЬМЫ

YMKA PRESS. MCMLXXX

Бронников так и ахнул:

— Вышла?! Господи, да как же?! Ну ты даешь! Аржанов! Это что же — псевдоним?

Юрец хихикнул.

— Кто раним и кто гоним, обретает псевдоним…

И оборот честь по чести: фотография, аннотация. На фотографии, правда, не Юрец, а какой-то унылый бухгалтер с усами. Аннотация и того пуще — живет, дескать, в Ялте… судовой врач… и это, оказывается, его третья книга.

Слушая поздравления, Юрец польщенно кряхтел.

— А просочится, что не Аржанов никакой?

Беззаботно посмеиваясь, махнул рукой:

— Как просочится? Через кого?

Было видно, что еще не нарадовался — нежно улыбался, гладя пальцами корешок…

«Через кого!» Вот глупость какая! Бронников хотел сказать, что они тут и вообразить себе не могут, какими путями «конторе» все всегда становится известно, но смолчал: не хотелось портить занудством минуту радости. В конце концов, чему быть, того не миновать. Дело сделано.

— Поздравляю! Здорово!.. Честно скажу: завидую.

Это было месяца два назад.

— Два взрослых, — сказал Бронников, протягивая рубль.

В темном окошке фанерной кассы что-то зашуршало, завозилось; потом на щербатом блюдце звякнул двугривенный и упали два лоскутка бумаги.

* * *

Желающих обозревать окрестности оказалось совсем немного: три или четыре пожилых мужика с разновозрастными мальчиками (должно быть, дедушки с внуками), нервная мать с егозливым сыном лет пяти, молодая пара, не расцеплявшая рук, да еще три или четыре неясных обсевка — какой-то печальный человек в пиджаке с полуоторванным рукавом (у Бронникова возникли опасения, не задумал ли он, чего доброго, сигануть с верхотуры), пара юношей (судя по всему студентов) и две средних лет женщины, про которых Бронников и вовсе не смог придумать, кто они такие и какая нелегкая занесла бедолаг будним днем в Измайловский парк на «чертово колесо».

Они медленно поднимались в клочковато-синее небо, и казалось, что зеленеющая внизу пахучая земля становится все больше и больше. Скоро машины на ближней улице превратились в игрушки, а на дальних — в угловатых жучков; сама улица стала дорожкой, деревья парка — курчавой травой, человечки и вовсе потерялись в иных мелочах, рассыпанных под ногами. Город круглился волшебной линзой, вбиравшей в себя огромное количество света.

— Как там Артем? — приложив ладонь ко лбу и щурясь, спросил Юрец. — Собрался?

Колесо обозрения поворачивалось медленно. Не то что, бывает, колесо судьбы: кряк! — и готово…

В тайном замысле своем — самочинно решить дело вопреки воле призывника — Бронников открылся Юрцу сразу. Юрец затею одобрил и с самого начала делил с ним всю нервотрепку: разговоры, ожидания, маяту, звонки Шелепе и новые отсрочки. Он и номер команды у Артема выведал (Бронников слукавить бы не догадался, а просто так Артем бы ему и под пыткой не выдал). А Юрец завел необязательный разговорчик — ля-ля, тополя, как из гранатомета стрелять да как немецкий фауст-патрон был устроен; Артем повелся, подхватил; тот невзначай и скажи между делом, что, мол, последние две цифры команды указывают на род войск.

— Да? — удивился Артем и брякнул: — А двадцать два дробь девятнадцать — это какие войска?

— Двадцать два дробь девятнадцать-то? — зачем-то переспросил Юрец и со вздохом развел руками: — Горько говорить, но это, брат, пехота!..

Да вот только номер номером, а дело все висело, перемежаясь новыми звонками и напоминаниями; потом наконец Шелепа вызнал: оказалось, что, двадцать два дробь девятнадцать — это, как на грех, именно туда. То есть сначала восемь месяцев в городишке Юрьеве-Польском, что под Суздалем, потом комплектование, а потом уж и в самом деле: Чирчик и далее — «за речку». Что Суздаль этот, что Юрьев-Польский, что еще какие-то подробности — все в одно ухо влетело, в другое вылетело: хоть в Рязани, хоть в Казани, какая разница, если потом все равно туда?!

И опять нервотрепка, маята, ожидание. Наконец с помощью Шелепиных мастеровых перекинули в другую команду, и дело разрешилось окончательно (вроде бы окончательно; уж о том, что могли просто так сказать, пообещать, а на самом деле ни черта не сделать, только деньги сорвать, Бронников старался не думать и Юрцу о своих черных раздумьях не говорил; что касается Артема, то теперь он должен был отбухать свои два года где-то под Тулой).

Понятно, что на этой почве они с Юрцом в последнее время как-то особенно сблизились.

— Голому собраться — только подпоясаться, — ответил Бронников. — В воскресенье вечерком заглядывай.

— Проводы?

— Вроде того. Гармошку не забудь.

— Как можно! И гармошку, и сапоги бутылками. Самогон тащить?

— Казенкой обойдемся…

Чем выше поднимались, тем плотнее наваливался ветер; колесо обозрения пошатывалось.

— «Голос» не слушал вчера? — прервал Юрец молчание.

— Пытался. Глушат, сволочи, безбожно.

— Часов с двух нормально проходит. А под утро — вообще песня.

— Ага, — сказал Бронников. — Сиди всю ночь. Мне днем работать надо, а не отсыпаться… Нет, не дождался.

— Я сидел… Так вот: американские военные эксперты утверждают, что советский контингент теряет убитыми и ранеными от тридцати до пятидесяти человек в неделю.

Бронников незначительно скривился. Ему никогда не нравились американские эксперты. Тоже мне — эксперты! Как ни крути, Советский Союз в какой войне победил! — а тут эксперты теперь, видишь ли, американские… много они понимают… Три-четыре — он бы еще поверил. Десять — это совсем край. Но пятьдесят?!