Генерал-адмирал - Роман Злотников

— Так они же договор подписали, что обязуются гарантировать бурам независимость.

— А когда их какие договоры останавливали? — усмехнулся я.

Брат зло стиснул зубы. А что тут скажешь?

— Вот, — назидательно произнес я, — а мне там приходится изворачиваться так, чтобы, с одной стороны, как можно больше оттуда забрать, а с другой — как прижмет, так оттуда выскочить, чтобы мы с англичанами после этого точно воевать не начали, ну а с третьей — хорошо бы еще при этом сделать так, чтобы англичане все-таки там еще и получили по полной. Дабы почувствовали, что договоры с нами нарушать не след. Но опять же чтоб у нас с ними без войны обошлось. Понимаешь, как вертеться придется? — Я помолчал и тихонько вздохнул. — Ну сам скажи, какой из меня при всем этом еще и военный министр?

Александр молчал долго. Очень. Но потом тоже вздохнул и махнул рукой:

— Ладно. Вижу, что дел у тебя по горло. Ох и оборотистый ты стал, Лешка. И когда научился? — Вдруг он вскинул подбородок и рявкнул: — Но в начальники Главного артиллеристского управления пойдешь! Там и пулеметы твои к месту будут. Да и вообще… знаю, что ты вокруг Тульского оружейного завода крутишься. Так что по тебе дело. Наведи там порядок, как на флоте. А то их что-то то в одну сторону качает, то в другую. При Милютине за десять лет шесть разных винтовок на вооружение попринимали, а ныне с того испугу уже почти семь лет не мычат, не телятся.[41] Разберись там. Понял?

И я понял, что уж от этого-то мне точно не отвертеться. Впрочем, я не особенно расстроился. Ведь были же мысли как-нибудь артиллерию продвинуть. Она же, считай, единственное, в чем я более-менее разбираюсь. Ну, кроме мирового рынка ресурсов, который весь остался в будущем. А тут такой момент — перевооружение, вызванное переходом на бездымный порох. Так что вот тебе, парень, и карты в руки…

Но начинать мне пришлось не с артиллерии, а с подведения итогов очередного этапа конкурса на магазинную винтовку уменьшенного калибра[42] для русской армии. В котором и участвовал мой протеже — капитан Мосин. Это было уже третье промежуточное подведение итогов, и никто не знал, сколько их будет еще. Впрочем, уже наступил 1890 год, а как я помнил, «мосинка» официально именовалась винтовкой «образца 1891/30 гг.». Уж какие там глобальные усовершенствования были внесены в этом самом 30-м году — не знаю. Вот именно поэтому я и оказался здесь, на стрельбище Главного артиллеристского полигона…

Генерал Чагин вскинул подбородок:

— Ваше императорское высочество, вы, конечно, можете не знать, вы не армеец, но существует такой тип стрельбы, как залповая, коя употребляется взводом или ротой и может вестись даже и по невидимому противнику…

— Хорошо, — прервал я его. — Сколько единиц каждого образца мы имеем? Пятьдесят? Отлично. Тогда давайте сделаем так. К завтрашнему дню установим для каждой винтовки по пять мишеней на дистанциях от пятисот до тысячи саженей. И пятьдесят ваших стрелков, меняясь, отстреляют из них по десять патронов — два магазина. Одиночными. А потом, после проверки, еще по десять патронов, но уже залповой стрельбой. — Я воткнул в генерала насмешливый взгляд. — Вы как, ваше превосходительство, беретесь предсказать результат?

На лице Чагова появилось недоумение.

— Но… ваше высочество, только винтовка Нагана имеет прицельные приспособления…

— Я помню, — оборвал я его. Он еще будет мне говорить… Тысяча саженей — это больше двух километров. Попасть на такой дистанции с открытого прицела пулей с круглой головкой… Я удивлюсь, если после того, как будут расстреляны все две тысячи предназначенных для этой дистанции патронов, мы найдем хотя бы одну дырку в мишени.

Так и произошло. Вернее, не совсем так. Как раз у винтовки Мосина край одной из пяти мишеней, установленной на дистанции в тысячу саженей, отщепился. Но это посчитали повреждением при установке, хотя устанавливавший ее солдат и утверждал, что ничего не повреждал. Впрочем, даже если это и было попаданием, то чисто случайным. Да что там говорить — на дистанции пятьсот саженей, то есть километр, количество попаданий составило всего лишь около процента. А более дальние дистанции дали такой разброс, что никакой закономерности по ним вывести было просто невозможно. Случайность — она и есть случайность. Причем залповая стрельба, несмотря на странные, на мой взгляд, однако точно имевшие место быть ожидания многих членов комиссии, дала куда меньшее число попаданий, чем одиночная. Раз в восемь — десять.

— Ну что ж, господа, — подвел я итоги дня. — По-моему, все ясно. Даже лучшие стрелки, привлеченные нами для испытаний, на дистанции не то что тысяча саженей, а даже и пятьсот показывают крайне низкие результаты. Залповая же стрельба показала себя вообще всего лишь способом навредить казне путем безжалостного и бестолкового пережигания боевых припасов.

— Ваше высочество, — влез какой-то полковник, — но залповая стрельба имеет и психологическое значение. Противник пугается…

— Пугается? — Я хмыкнул. — Проверим. Эй, унтер! Патроны есть? А ну-ка бери свой десяток и дуй вон туда — на косогор. Сколько до него? Поболе полверсты будет? Вот и давай. А как добежишь — смотри на меня. Как я рукой махну — дашь три залпа в воздух. Да чтоб дружно!

До указанного мной косогора стрелки дорысили минут за десять. Там они выстроились в ряд и, повинуясь моему сигналу, дали три залпа в воздух. Я повернулся к офицерам:

— Страшно? Нет?! А как же так? Должны же испугаться-то. Тут же в два раза ближе, чем до самой близкой цели, по которой мы сегодня стреляли. Вон и господин полковник говорил, что страшно будет. — Я покачал головой. — Господа, что-то я не понимаю, чего вы тут столько времени испытывали? Вот показания по осечкам и отказам. Вижу. Верю. Кучность — опять верю. Но дальше-то что? Что это за умозаключение насчет дальности стрельбы? Вот же у вас образцы — пробуйте! Почему отстрелы велись только лучшими стрелками? Мы что, это оружие только лучшим стрелкам вручать будем? Какую из винтовок средний солдат быстрее освоит? Какая ему прикладистей покажется? С какой ему удобнее есть, спать, марши совершать? Возьмите сотню-другую обычных солдат, проведите с ними одно занятие и дайте им в руки винтовки, пускай стреляют — куда более объективную картину увидим… Далее, винтовки что, только от настрела из строя выходят? Возьмите десяток-другой винтовок и по десять раз бросьте их на пол с высоты поднятых рук, попинайте их, зацепите ремень за одну антабку и проволочите по земле полверсты до огневой позиции. А потом посмотрите, какая стрелять начнет, а какая нет. Или, ежели они все стрелять откажутся, какая раньше к бою изготовлена будет? Солдаты-то с ними в обнимку есть, спать будут, да не только в казарме, а в холодном люнете или мерзлом окопе, по грязи, а то и по грудь в воде в атаку идти. А ну как оступятся и упадут? Это значит — всё, безоружные? — Я вздохнул. — Ох, господа, я в армии не служил, а у нас на флоте старший помощник капитана с белоснежным платочком по кораблю идет и не дай бог где хоть пятнышко увидит — вахте не жить! Но почему-то у меня эти вопросы в голове возникли, а у вас — нет.

Стоявшие вокруг меня офицеры молчали. Мне хотелось думать, что пристыженно.

— Господин генерал, — повернулся я к Чагину. — Прошу вас завтра представить мне план дополнительных испытаний. С учетом того, что я высказал.

— Но, ваше высочество, — Чагин явно был смущен, — дело в том, что бюджет, выделенный на проведение испытаний, исчерпан. И мы не можем…

Я устало махнул рукой:

— О бюджете не думайте. Деньги будут.

А уже когда возвращался из Ораниенбаума к себе во дворец, подумал: может, брат еще и потому меня сюда засунул, что вспомнил о тех шестидесяти пудах золота, что я на счет флота записал? Мол, если что, я рассусоливать не буду и из своего кармана оплачу… Да нет, в таких-то объемах в казне деньги есть. Тратить их не умеют — это да. Воровство тоже имеет место быть. Но где его нет-то?..

Прошлой осенью «золотой караван» впервые ушел в Трансвааль без меня. И произошло это не только из-за того, что брат повесил на меня руководство Главным артиллеристским управлением. Просто столько всего сразу навалилось…

Все наши инженеры и изобретатели вернулись из Парижа воодушевленными и переполненными идеями, каковые мгновенно были обрушены на меня. Причем даже теми, кто пока еще не работал ни на долевых предприятиях, ни просто под моим патронажем. Ну, например, известные русские электротехники Яблочков и Лачинов. Так что мне пришлось почти полтора месяца чуть ли не ежедневно выслушивать множество прожектов и тщательно сортировать их по важности и (что даже более значимо) по воплотимости. А потом организовывать рабочие группы по тем направлениям, которые я принял решение финансировать. Это оказалось едва ли не самым сложным, поскольку здесь вовсю сталкивались характеры и амбиции. Но Бог дал — справился. Хотя суммарные годовые расходы, планируемые на будущий год, скакнули еще на три с лишним миллиона. Впрочем, всем претендующим на использование моих денег я выкатил условие, что все свои проекты они будут выстраивать так, чтобы года через три, через пять максимум, перейти на окупаемость. То есть главным для всех господ ученых станет не продвижение чистой науки, а создание промышленных образцов и технологий, пригодных для массового использования. Как там оно далее повернется с трансваальским золотом — неизвестно, а оставлять перспективные научные направления (сам же отбирал — знаю, что перспективные) без финансовой подпитки — значит гробить их. Во всяком случае, у нас в стране. А так, глядишь, лет через семь перейдут на самофинансирование. В то, что господа ученые уложатся в указанные им сроки, я ни на грош не верил. Увлекутся и забудут про все. И еще претензии выкатят. Мол, мы тут высокой наукой занимаемся, а вы нам о низменном. Должны финансировать — и всё! А как и за чей счет — не наше дело… Ну да ничего, пару-тройку лет поурезаю финансирование — опомнятся. В общем, семь лет — нормальный срок. На него трансваальского золота должно хватить.