Генерал-адмирал - Роман Злотников

Впрочем, поездка Николая с военным министром оказалась вполне к месту, потому что я воспользовался его отсутствием, чтобы впервые за несколько лет провести запланированную еще до такого неожиданного «подарка» брата встречу с моей высшей управляющей тройкой. Каца и Канареева я вызвал сюда из Трансвааля, а Курилицин приехал из Санкт-Петербурга самостоятельно. Как и еще пятнадцать человек из высшего слоя руководства моей… теперь уж можно назвать это корпорацией.

Все прибыли с полным соблюдением конспирации — под чужими фамилиями, разными маршрутами, в разное время — и поселились в разных отелях. И не то чтобы это было так уж необходимо, просто… как только человек дорастал до того, чтобы занять в моей корпорации важный пост, так сказать первого круга ответственности, я одновременно с предложением повышения выдвигал требование о принятии им на себя определенных обязательств по изменению стиля жизни. Я был уверен, что достаточно скоро на всех, кто со мной связан, начнется настоящая охота. Вследствие того, что, во-первых, меня оценят «по достоинству», и во-вторых, мир изменится. Вот пусть и привыкают беречься. Чтобы потом не пришлось хоронить. Так что все было по-серьезному — и чужие документы, и разные маршруты, и даже у некоторых легкое изменение внешности. Хотя все они съехались сюда скорее в отпуск, чем на работу. Впрочем, и работа была тоже. Например, два старших руководителя направлений — Кац и Канареев — наконец-то после стольких лет встретились со своими подчиненными. Ну так, даст Бог, через год все в Южной Африке наладим, можно будет слегка ослабить контроль, и оба вернутся в Питер. Вот пусть и начинают готовиться. Да и посмотреть на Всемирную выставку, на это торжество электричества и машин, всем им тоже полезно. Хоть будут немного представлять, в какое будущее мы Россию тянем.

Встреча прошла хорошо. Кац даже сказал, что по его направлению все в принципе уже налажено и его непременное присутствие в Трансваале более не является такой уж необходимостью. А вот в Санкт-Петербурге, судя по тем докладам, что он услышал, наоборот — дел невпроворот. Я же поздравил его с решением суда, по которому гражданину Кацу Якову Соломоновичу тюремное заключение заменялось высылкой в отдаленные местности, и торжественно вручил ему копию данного решения. Поржали все. Особенно развеселился Курилицин:

— Ой, Яков Соломонович, не светит тебе ныне в Санкт-Петербург возвернуться, ой не светит! Ты же уже находишься в местности, куда как отдаленной от Санкт-Петербурга! — хохотал он. — Ой, чую, сидеть тебе в Африке еще долго…

Но Кац был доволен. До сих пор он официально числился в тюрьме и его пребывание на воле было всего лишь результатом моей доброй воли и задействованных мною связей. А сейчас он сделал еще один шаг к свободе. Серьезный шаг. Насколько же быстрыми и широкими будут следующие шаги — зависело только от него… Нет, он показал себя отлично, и ни о каком водворении его обратно в тюрьму речи не шло. Но у Якова была мечта — одеться с иголочки, сесть в собственный выезд и проехаться с дорогой сигарой в рту перед теми, кто упек его за решетку. Но не сейчас, а когда он разорит их до нитки. И я обещал, что такую возможность ему предоставлю — потом, когда докажет мне не только свою полезность, но и верность. А сегодня он получил прямое подтверждение тому, что я начинаю исполнять свои обещания…

Канареев доложил, что запасы золота уже составляют более двух с половиной тысяч пудов. Железнодорожная ветка до штаб-квартиры проложена. Строительство оной в Лоренсу-Маркише также идет полным ходом. Численность отряда стражи доведена до пятисот сорока человек, однако русских там всего двести сорок три, из них шестнадцать артиллеристов…

Ну а когда с основными вопросами было покончено, он молча выложил передо мной папку с отчетом о расследовании по поводу одной известной нам обоим особы. Так что место нашей встречи в одном из пригородных парижских отелей я покинул вполне довольным.

На выставке, как я уже говорил, мы с Николаем появились только на четвертый день. Впрочем, прибывшие в Париж раньше нас инженеры и студенты толклись там уже почти десять дней, и у студентов время пребывания в Париже подходило к концу. Я очень надеялся, что заряд эмоций, полученный на выставке, подвигнет их к тому, чтобы отдать все силы промышленному развитию России, а не скатиться на кривую дорожку. Тем более что все возможности для этого я собирался им предоставить.

На Эйфелеву башню, являвшуюся воротами основной экспозиции, мы поднялись сразу же, как прибыли, причем в сопровождении самого Гюстава Эйфеля. Лифты мягко вознесли нас в самое небо. Николай восхищенно вертел головой, осматривая Париж с такой огромной для этого времени, еще не имеющего самолетов и небоскребов, высоты. Я тоже с любопытством огляделся. Нет, на Эйфелевой башне я был раз десять (вернее, намного больше, но чаще всего я поднимался только до первого уровня, чтобы пообедать в ресторане. Как раз в том, где, по легенде, так любил обедать Мопассан),[35] но и этого было достаточно, чтобы изучить открывающуюся отсюда панораму. Хотя сейчас город внизу был другой. Еще не было моста Александра III, парка Ситроена, музея Помпиду, фонтана Стравинского и десятков мест, которые я в своем XXI веке научился легко находить, глядя на Париж с высоты. Однако Жорж Эжен Осман[36] уже приложил к нему свою руку: Лувр, Триумфальная арка на площади Этуаль, площадь Конкорд и начинающиеся от нее Елисейские поля, Дом инвалидов с могилой Наполеона Бонапарта, улица Риволи и Большие бульвары — все это оказалось на своем месте.

— Дядя, а мы сможем построить такую башню в Петербурге? — восторженно спросил Николай.

Я усмехнулся, вспомнив, какие дебаты кипели в Питере моего времени по поводу Газпром-сити. И какие еще будут кипеть по поводу этой самой Эйфелевой башни в недалеком будущем. Да что там в будущем — все уже кипело. Еще до открытия башни в 1887 году триста писателей и художников (среди которых были и Александр Дюма-сын, и Ги де Мопассан, и композитор Шарль Гуно) направили протест в адрес муниципалитета, характеризуя конструкцию как «бесполезную и чудовищную», как «смехотворную башню, доминирующую над Парижем, словно гигантская фабричная дымовая труба», и жалостливо сетуя, что на протяжении двадцати лет[37] они будут вынуждены смотреть «на отвратительную тень ненавистной колонны из железа и винтов, простирающуюся над городом, как чернильная клякса»… Они даже не догадывались, что через какие-то два-три десятилетия Эйфелева башня станет не только неотъемлемой частью Парижа, но и его символом. Что поделать — темные люди. Не то что умные, образованные петербуржцы, протестовавшие против строительства «Газпром-сити» по совершенно другим и уж конечно куда более веским причинам…

Но я не мог ничего этого рассказать. Поэтому просто ответил:

— Да.

Глава 7

— Я полагаю, ваше высочество, что наиболее полно требованиям, определенным комиссией для ружья, предназначенного к вооружению пехоты, отвечают три образца — Нагана, Мосина и Роговцева. Но поскольку последний образец наиболее дешев в производстве, комиссия имеет намерение рекомендовать для производства именно его.

Я сидел и молча смотрел на образцы. Да, действительно, винтовка неизвестного мне полковника Роговцева была самой дешевой из трех. И если честно, как раз она-то более всего и напоминала ту самую винтовку Мосина, которую я помнил. Напоминала, потому что я никогда не интересовался историческим оружием. Просто общее ощущение, основанное на смутных образах, оставшихся в памяти. Почему так — была у меня мысль. Возможно, дело в том, что базовым патроном под бездымный порох был избран патрон, разработанный именно Роговцевым и очень сильно напоминающий мне тот самый обычный винтовочный патрон 7,62 х 54, который дожил до XXI века и продолжал использоваться многими образцами оружия, состоящего на вооружении Российской армии, — от снайперских винтовок до пулеметов. Только пуля была другой — не с остроконечной, а с округлой носовой частью. Ну непременно же Мосин с Роговцевым как-то взаимодействовали по этому вопросу — вот Роговцев, доселе мне неизвестный, и ухватил в процессе общения какие-то мысли Мосина. Возможно, те, от которых тот уже отказался, поскольку ушел далеко вперед. Он-то у меня здесь успел проехаться по нескольким оружейным заводам, изучил не десяток, а под сотню образцов оружия и имел под своим началом дюжину офицеров, инженеров и мастеров, составлявших настоящее конструкторское бюро. Так что лежащая передо мной винтовка конструкции Мосина была короче, легче и… изящнее, что ли.

— К тому же винтовка конструкции полковника Роговцева имеет и некоторые другие преимущества, — снова заговорил стоящий передо мной председатель Комиссии по испытанию магазинных ружей генерал Чагин. — Так, например, она длиннее и имеет более массивный приклад, что, несомненно, является преимуществом для рукопашного боя.