Немецкий мальчик - Патрисия Вастведт

Штефан стоял у крыльца с ружьем на плече и курил. Вот он уронил окурок, растоптал каблуком и смерил Кристину долгим взглядом.

«Ему же семнадцать», — вспомнила она. Уже не мальчик, а мужчина. Тощее пугало, которое она встретила два месяца назад в Йоркшире, нынешний Штефан уже не напоминал. По ее щекам снова растекся жгучий румянец. Порой Кристине чудилось, что пламенем объята вся ее голова.

Штефан поднял воротник и посмотрел в дымчатую пустоту неба. Глаза у него были цвета воздуха — оттенков голубого столько, что не сосчитать, целый миллион осколков чистого, пронизанного солнцем воздуха.

— Ты точно хочешь пойти? Ты не передумала?

Слишком длинные фразы для того, кто прежде отвечал односложно и не задал Кристине ни единого вопроса. И внезапно, необъяснимо, она поняла, что ему нельзя доверять и что она может доверять ему. «Ты не передумала?» означало «Ты соврешь за ужином Элизабет и Джорджу?» — ведь именно так они договаривались.

«А если произойдет несчастный случай, что я скажу? Вдруг один из нас упадет в яму, или мы заблудимся, или потеряем счет времени, или нас бык забодает? Как я объяснюсь с родителями? Да и вообще, стоит ли игра свеч?»

— Точно, — вслух проговорила она.

Штефан зашагал по тропе, а Кристина пристроилась рядом. У ружья изящная отделка — сегодня она вскинет его на плечо и прицелится так, как покажет Штефан. Ружье совершенно не напоминало ни нацистское — нацист такое в руки не возьмет, — ни папины, цепью прикованные к шкафчику в его кабинете. У папы ружья громоздкие, тяжелые, их едва поднимешь.

Тропа вела к ферме Сондерсов, до поля для телок она была утоптана, а дальше заросла. Штефан шагал первым, приминал траву, разводил крапиву и ежевику, чтобы не хлестали Кристину по лицу. Над головой сомкнулись живые изгороди, сверкающие от влаги, Кристина видела сплошную зелень, сочную, как в джунглях, и вскоре в голове остались только мысли о причудливых тенях и ритм движения сквозь листву, пахнущую сыростью, — правым плечом вперед, левым плечом вперед.

Кристина шла, как во сне, и долго ли тот сон длился, не знала. Вдруг тропка оборвалась. Она привела не к пустынному пляжу, где можно стрелять сутки напролет и никто не услышит, а в тупик. Видимо, зимой упало дерево, повалило соседние кусты и молодую поросль, а сейчас вся куча зазеленела и к пляжу не проберешься.

Кристина и Штефан смотрели на сплошную стену листвы и после громкого шелеста, шуршания и шороха слушали тишину.

— Нужно возвращаться, — сказала Кристина шепотом, будто они без спросу зашли на чужую территорию, но Штефан юркнул под сук и исчез, растворившись в листве.

На секунду Кристина осталась одна, а потом нырнула следом, вытянув вперед руки, чтобы защитить лицо. Она почувствовала, как Штефан тянет ее за рукава.

Они попали на поляну. Тропа исчезла вовсе, стена зелени окружала лужайку с высокой травой и прудиком. На деревьях заливались птицы, где-го журчала вода. Кристина и Штефан стояли, завороженные.

Штефан опустил ружье на траву и сел на корточки, уперев локти в бедра. Кристина смотрела на пруд — на осколки отражения неба, на лист, плавающий одиноким корабликом в пустоте, на почерневший мусор на дне. Они со Штефаном, не сговариваясь, решили немного здесь задержаться.

— Тебе тут нравится? — спросила Кристина. На самом деле хотелось спросить: «Ты рад, что мы оказались в этом тихом уединенном месте вдвоем? — но даже то, что она сказала, далось ценой огромного мужества и многократного прокручивания в голове.

Услышав ее голос, Штефан не вздрогнул, хотя он не из спокойных, а лишь сорвал травинку и бросил в пруд. Кристина решила, что он вообще не ответит.

— Кристина, я должен быть не здесь, — выдавил Штефан, и девушка с удивлением заметила в его глазах слезы. Они не катились по щекам, а словно прилипли к ресницам.

— Что? — тихонько вскрикнула Кристина.

Теперь она тоже чуть не плакала, хотя понимала: ее душевная рана пустяковая, а у Штефана — смертельно опасная. Надо же, какое недоразумение: она имела в виду одно, а Штефан понял другое. Она задала тупой эгоистичный вопрос, но Штефан расслышал в нем печаль, одиночество и нечто такое, чего она еще не умела чувствовать.

Кристина не могла взять Штефана за руку, как брала Элис, и не могла посадить его себе на колени, как сажала Мод, — не дай бог, все еще сильнее запутается. Нужно представить, что подумала бы девушка постарше. Вот что — стыдиться нечего, она ошиблась, случайно открыла не ту дверь.

Кристина понимала, что если продолжать разговор, то нужно не сочинять и прокручивать в голове красивые фразы, а искать подсказку в сердце. Это ей внове, ничего подобного она еще не пробовала.

— Где ты должен быть? — спросила Кристина.

Штефан вскинул голову, словно не ждал от нее такого вопроса.

— С Гердой. — Штефан стал перебирать травинки, а Кристина — гадать, какой он видит поляну сквозь пелену слез. — Я не знаю, где она. Не знаю, почему ее оставил. Я не помню!

— Наверное, это не важно. Герда — твоя девушка, ты ее любишь и должен найти. Если извинишься, она тебя простит и не будет поминать то, что между вами случилось.

Обычная Кристина ни за что бы так не сказала, точнее, так не сказала бы маленькая Кристина, которая обижается при упоминании другой девушки и не знает, как разговаривать с влюбленным парнем, которому отчаянно нужен совет.

— Да, мне нужно вернуться в Германию.

Штефан встал, провел рукой по лицу, словно что-то стирая, и подошел к Кристине так близко, что она увидела крошечный прыщик у него на подбородке и белые следы стежков на шее. Он поднял руки — неужели по щеке погладит? — но лишь поправил ей волосы, растрепавшиеся в борьбе с колючим кустарником.

— Какой красивый! — Штефан показывал на серебряный медальон, который Кристина теперь носила не снимая. — Тебе его мальчик подарил?

— Нет, Элис. Хотя да, сначала его подарил мужчина.

— Надеюсь, порядочный?

— Не знаю, я видела его лишь однажды, много лет назад случайно встретила в поле. Не понимаю, зачем он подарил мне медальон, он не объяснил. Видишь, тут буква «Э», медальон предназначался другой. Никакого романа у нас с ним не было. Штефан, мне же всего четырнадцать, я только девочка…

Такой разговор казался взрослее, чем притворство, и Кристине нравилось вот так разговаривать — легко, словно привыкла с ним откровенничать.

— Ты его околдовала.

— Нет, вряд ли, — вздохнула Кристина. — Тот мужчина, солдат, был ранен. Рука в повязке. Наверное, от боли он не понял, кто перед ним.

Штефан проглотил улыбку так быстро, что Кристина едва ее заметила.

— Будь ты моей сестрой, я бы с этим солдатом разобрался. Я бы о тебе позаботился.

— Ты должен заботиться о Герде.

— Да, — кивнул Штефан. — Я бы хотел… Я бы очень хотел, чтобы ты со мной поехала. (Кристина чувствовала, что он не кривит душой.) Но я не имею права портить твой роман с солдатом, красавица Кристина.

Теперь Штефан точно шутил, но шутил всерьез; он казался совершенно счастливым и беспросветно грустным. Все эти Штефаны, сосуществовавшие в одном человеке, сбивали Кристину с толку. Наверное, когда ты повзрослела, это ничего, если люди вдруг ведут себя совершенно непонятным образом.

— Как мило с твоей стороны! — поддразнила она в ответ.

В колючем кустарнике кто-то шевельнулся — наверное, барсук или олень. Кристина и Штефан вздрогнули и повернулись на шорох, но он скоро затих.

— Кристина, ты когда-нибудь слышала о человеке по имени Майкл Росс? Он знал твою маму и мою тоже. Я бы хотел его разыскать.

— Нет, никогда не слышала.

Они еще послушали журчание воды и птичьи голоса, а потом шорох раздался снова, на этот раз ближе. Неизвестный кто-то, ломая ветки, двинулся через кустарник, словно Кинг-Конг через джунгли. Ветки зашевелились — неведомый кто-то вот-вот прорвется на поляну! Чудища в Ромни-Марш не водились, но Штефан поднял ружье, а Кристина спряталась за его спину.

Зеленый занавес раздвинулся, и на поляну ступил гнедой в яблоках пони.

— Это пони Тоби Шрёдера, то есть старый пони Сондерсов. Это Мишка! — воскликнула Кристина, понимая, что получилось не очень понятно.

Пони превратился в развалину, в тощего старика. Шкура давно поблекла, а грива и хвост поредели. Он застыл у серебряной глади пруда и стал пить. Ноги, как гвозди, соединяли его с отражением. Мишка заморгал, сделал глубокий вдох и уснул, замаскированный солнечными зайчиками и зеленоватыми тенями, — этакий поникший куст в воде.

Снова раздался шорох, из-за плотного зеленого занавеса вышла миссис Сондерс и остановилась у другого берега пруда. Она испугалась не меньше, чем дети. Рейчел была в галошах и рабочем комбинезоне, длинные волосы убрала под шерстяную шапочку и очень походила на мужчину.