Безупречные создания - Елена Михалёва

и называла себя Жаклин. Но через год всё успокоилось.

Лиза смотрела в свой дневник и не узнавала и половины записей. Откуда они взялись? Чужая рука вывела на чистом французском вещи по соседству с её детскими наивными глупостями.

– Совершенно не помню ничего подобного, – прошептала она, склоняясь над ставшей вдруг чужой книжицей. – Когда я это писала?

– Не вы, – Алексей покачал головой. – Жаклин. Видите ли, при подобных расстройствах психики человек зачастую не помнит того, что делала вторая его личность, а порой и отрицает, не отдавая себе в том отчёта. Но имеются и другие признаки, к примеру резкая смена настроения и поведения, необъяснимая импульсивность, вспыльчивость, забывчивость, головные боли, потеря сознания, нарушение сна…

Он осёкся, когда Лиза выронила из рук дневник и горько заплакала, спрятав лицо в ладонях. Её плечи затряслись.

– Фёдор Павлович, принесите для Елизаветы Фёдоровны стакан воды, пожалуйста.

Сквозь рыдания она услышала, как отец скрипнул креслом, встал, прошёл мимо неё и резко захлопнул за собой дверь.

От этого звука она содрогнулась всем телом, как от удара.

– Он обижал вас? Бил, быть может, но запрещал рассказывать? – Алексей спросил тихо, почти так же ласково, как и прежде. Но когда Лиза посмотрела на него, то не увидела в его лице ничего, кроме сухого врачебного профессионализма. – Вы можете мне довериться.

Она затрясла головой, отрицая всё на свете сразу, включая доверие.

– Я замечал за вами многие из тех признаков, что назвал, но думал, что мне кажется. Признаюсь вам честно, я всем сердцем надеялся, что ошибаюсь, – негромко продолжал Эскис. – Но, судя по всему, вашему отцу было проще скрыть случившийся позор, чем признать проблему. Когда он отдавал вас в Смольный, то надеялся, что смена обстановки заставит забыть бессмысленную блажь и игру во француженку. Я также не исключаю, что вы действительно не помните ничего из того, что делала «Жаклин». Ваше сознание отрицает любые проявления второй личности. Особенно по той причине, что ваша «француженка» – полная вам противоположность, если судить по записям в дневнике. – Он наклонился и поднял с пола книжицу. – Тёмная сторона, которую благовоспитанная, безупречная девица усердно прячет от общества. И даже от самой себя.

Скрипнула дверь, пропуская мрачного отца со стаканом в руке, и снова плотно затворилась за ним.

Фёдор Бельский молча вручил дочери питьё и отошёл к окну.

– Попейте, Елизавета Фёдоровна.

– Не хочу.

– Попейте. Вам станет легче.

Лиза издала неопределённый звук. Нечто между нервным смешком и икотой. Но всё-таки подчинилась. Осушила стакан полностью, после чего поставила его на деревянный подлокотник дивана. Руки дрожали так, что она едва не разбила его.

– Подруги знали вашу тайну?

Девушка молчала.

– Догадывались о ней?

Она неопределённо пожала плечами и прошептала, как очень уставший, опустошённый человек:

– Я не знаю. Я более ничего не знаю. И ни в чём не уверена. Особенно после того, как вы объявили меня сумасшедшей.

Возможно, подруги и знали. Но хранили её секрет. И поэтому тщательно берегли свои тайны от неё. За последнее Лиза не смела их более винить. Если Эскис прав и она действительно многого о себе не знает, то её тайны куда страшнее, чем любовная интрижка, потеря невинности или участие в политической игре.

– Как же к вам в руки попал мой дневник? – севшим голосом спросила она. – Вы так и не сказали, откуда он у вас.

Алексей со вздохом повертел в руках потёртую книжицу.

– Покойная Татьяна Александровна тоже имела привычку вести записи. Весьма короткие и сентиментальные, но достаточные, чтобы прояснить некоторые детали. – Эскис пересел обратно в кресло, будто внезапно с упоминанием погибшей невесты захотел увеличить расстояние между ними. – Во время поездки к Юсуповым прошлым летом подруги прочли ваш дневник, в котором встречались записи на французском чужим почерком с подписью Жаклин. Всё случилось в тот вечер, когда Ольга Николаевна взяла у тётки шампанское и ананас. Они подняли вас на смех. Особенно зло это делала Наталья Францевна, которая понимала, что вы, Елизавета Фёдоровна, оказались намного интереснее Николаю, чем она сама. А вы, в свою очередь, слишком привыкли ставить себя в рамки вашего воспитания, чтобы сделать с этим хоть что-то.

Отец резко развернулся к ним. На коже от волнения и гнева выступили отчётливые красные пятна. При виде его перекошенного негодованием лица Лиза вся съёжилась. Даже плечи опустила. Сжала в пальцах влажный платочек, который дал ей Эскис.

– Ты ничего мне не рассказывала об этом, когда возвратилась из поездки, – обвинительным тоном проговорил отец.

Но вместо девушки ответил Алексей. Всё так же невозмутимо и даже будто бы безразлично. Но Лиза уже отчётливо понимала, что это не так. Самообладание – сильная сторона Алексея Константиновича. Внутри он переживал не меньше, чем её отец. Иначе бы не пришёл сам, а отправил к ним полицию.

– На месте вашей дочери я бы тоже не стал вам ничего рассказывать, – Эскис откинулся на спинку кресла столь вальяжно, словно бы ни горячность Фёдора Бельского, ни его высокий пост нисколько его не пугали. – Добрейшая Елизавета Фёдоровна сорвалась из страха, что её репутацию разрушат собственные подруги, а отец выйдет из себя. Её вторая личность, Жаклин, попыталась спасти ситуацию. Она искала дневник с их совместными записями. Рылась в вещах подруг, но так и не нашла ничего, а потому убила девушек, чтобы устранить тех, кто мог её выдать.

– Молчать! – взревел отец так неожиданно, что Лиза резко отпрянула назад, вжавшись спиной в мягкую обивку дивана. – Какое право вы имеете высказывать подобные возмутительные обвинения в адрес моей дочери?! – Фёдор Бельский сделал шаг вперёд и резким движением указал на дверь: – Убирайтесь! Немедленно! – Его глаза налились кровью и опасно блестели в исступлении. – Убирайтесь! – закричал он ещё громче, брызжа слюной. – Иначе я выкину вас сам, переломав руки и ноги!

– Сядьте, Фёдор Павлович, – холодно отчеканил Алексей, не сводя с него взгляда. – Ваши угрозы меня нисколько не трогают. Поверьте, я и не такое слышал.

– Да я…

– Действительный тайный советник в должности прокурора по уголовным делам, которого одинаково боятся в Петербурге и Москве, – договорил за него Эскис. – Мне это известно. Но я здесь не из страха перед вами. А исключительно ради Елизаветы Фёдоровны. В противном случае её бы уже арестовали.

Девушка с ужасом воззрилась на отца, когда тот стиснул кулаки так, что побелели костяшки пальцев, и сделал несколько шагов в сторону незваного гостя.

Но в последний момент что-то заставило его передумать. Однако в кресло он так и не сел, а возвратился к своему посту у окна. Вероятно, опасался,