Время дикой орхидеи - Фосселер Николь

Ее сказочный замок. Ее султанский дворец. Ее пиратский корабль.

Она нежно погладила неровный камень, который был заколдованным кораблем. И сломанный веер, в остатках облетевшей краски которого она открывала все новые магические картинки. Рядом лежали обломки гребня, который, несомненно, принадлежал когда-то заколдованной принцессе, и браслет из мелких ракушек, многие из которых раскрошились, но, несмотря на это, она иногда надевала его на запястье и любовалась им.

Белую раковину она положила среди мелких завитых раковин, найденных на пляже, когда она ходила с мамой плавать или гулять, среди одиночных створок в форме сердца и тех, что походили на витой рог сказочного существа. Она поднесла пятнистую коричневую раковину к такой же своей и сравнила их. Да, она была в точности такая же, только без скользкого мха.

Улыбка на ее губах погасла. Такие раковины просто так на песке не валяются, Джо это знала, да и мама ей говорила. Они встречаются только на глубине моря. Если она отдаст раковину маме, придется ей сознаться, что она была на пляже одна, хотя это ей и запрещалось; она еще не так хорошо умела плавать для такого огромного, дикого моря, была еще мала и слаба. А ведь она еще и разговаривала с незнакомцем и приняла от него подарок…

Лицо ее испуганно скривилось.

– Джо-хо! – Она вздрогнула, заслышав голос матери от дома, призывный и ласковый. – Где ты, Джо? Иди ужинать!

В панике она кусала губу. Она не хотела врать, но правда не сулила ей ничего хорошего.

– Джо-хо! Жози-Рози! Куда ты подевалась?

Завтра. К завтрашнему дню она что-нибудь придумает. Завтра она отдаст раковину маме.

От этого мудрого решения ей стало легче, она с трудом задвинула ящик и бросилась бежать.

24

Георгина не могла отвести взгляд от рослого, приятного на вид молодого человека, который мягкой поступью шагал рядом с ней по песку, с прямой спиной, руки небрежно засунув в карманы. Когда ветер, треплющий его кофейно-темные волосы, дул ему в грудь, его свободная рубашка навыпуск облегала его стройное тело, его широкие плечи.

Она не могла наглядеться на его выразительный профиль, на резкие контуры скул; на волевом подбородке он при бритье просмотрел пару щетинок.

Иногда их взгляды встречались – его серые как дождевые тучи глаза под тяжелыми дугами бровей с ее любующимися глазами. Тогда они улыбались друг другу, почти робко, но все же с глубоким доверием, которое обходилось немногими словами.

Мой сын. Георгина дивилась этому красивому незнакомцу, в котором все еще можно было разглядеть ребенка, которого она родила, но сопровождала на очень коротком отрезке жизни.

– Расскажи мне про Дэвида, – тихо сказала она в шуме волн. – Как у него дела? Ваши письма приходили так редко и всегда были такими короткими.

Дункан поднял уголки губ в улыбке, которая осветлила его лицо, загоревшее до бронзовой темноты на палубе во время долгой поездки из Саутгэмптона в Сингапур.

– Мы нормальные парни, мама! Не поэты, чтоб долго писать. – Голос у него был низкий, еще царапающий на полпути к мужскому, но обещал стать полным и мягким. – У него все хорошо. Работа в фирме нравится ему куда больше, чем учеба. Дядя Сайлас и дядя Стю говорят, что он далеко пойдет.

Георгина кивнула. В его голосе звучало что-то невысказанное, и это заставило ее прислушаться, но она так ничего и не уловила; сам скажет, когда придет время.

– У дедушки не очень хорошо дела, да? – спросил Дункан после некоторой паузы.

На глазах Георгины выступили слезы, она их быстро вытерла:

– Да.

– Так плохо?

Она остановилась, зарылась носками в песок, но знала, что это не придаст ей устойчивости: она давно не чувствовала под ногами твердой почвы.

Нахмурив брови, она смотрела в морскую даль, покрытую легкой рябью, в это лазурное поле, над которым кружили птицы.

– У него… опухоль. Доктор Литл говорит, что ничего не может для него сделать, кроме обезболивания. На то время… что еще ему осталось.

– Мама. – Всего одно слово, произнесенное шепотом и осторожно, но как много в нем было всего.

Ужас. Тревога. Забота. Сокрушенность. Попытка утешить.

Георгина улыбнулась ему, чтобы поблагодарить, и старалась сохранять мужество, но это у нее плохо получалось. Она потерла его ладонь, которую он положил ей на плечо, и хотела идти дальше, но Дункан застыл на месте.

– Это, наверное, бессердечно с моей стороны. – Он поднял плечи, потянув за ними и брюки, в карманы которых были зарыты его руки, так что больше походил на мальчика, чем на взрослого мужчину восемнадцати лет. – Но я надеялся, что дед смог бы мне помочь. Или ты, может быть.

Георгина вопросительно посмотрела на него.

Дункан надул щеки и шумно выдохнул, глядя через плечо на воду.

– То, что я должен пойти в обучение к дяде Стю… Это с его стороны было благое намерение. И со стороны папы и деда тоже. Но я не гожусь для торговли. Во всяком случае, для конторы. В отличие от Дэвида. – Глаза его, темные как олово, устремились на нее. – Я хочу плавать по морю, мама. Как и всегда хотел этого.

Он опустил голову и разглаживал ступней песок под ногами.

– Для Королевских военно-морских сил уже поздно, туда мне следовало бы поступить лет в тринадцать-четырнадцать. Но с меня довольно было бы и торгового флота. Пока у меня не будет своего корабля. У дяди Стю есть знакомства, и он мог бы устроить меня в курсанты, но он не может и не хочет это делать без папиного на то разрешения. А папа слышать об этом не желает, для него это вообще не профессия.

Он поник головой.

Годы, в течение которых Пол и Дункан не виделись, внесли между ними отчуждение, и они оба старались его преодолеть – смущенно и беспомощно. Георгина догадывалась, что Пол в своей решимости обращаться с Дунканом как с родным сыном, несколько перестарался в этом и сделал его несчастным.

– Дело даже не в коммерции, – прошептал он. – Голова у меня в порядке, и с цифрами я разбираюсь. Но вот отношения с поставщиками и покупателями… Этого я не умею. Я достаточно часто пытался прислушиваться к советам дяди Стю и дяди Сайласа. Но я просто не могу.

Он полуотвернулся и провожал глазами корабли с дикой тоской во взгляде, которая рвала ей сердце.

– Я хочу только туда. Несколько раз я был близок к тому, чтобы просто сбежать и наняться на первый попавшийся катер. – Он посмотрел на нее искоса пристыженным взглядом. – В Англии я научился ходить под парусом. Тайком. Дядя Стю и тетя Стелла про это не знают. Только Дэвид. Дядя Сайлас мне это оплатил. – Его лицо просветлело. – И мне не раз говорили, что у меня это просто в крови.

Разумеется, в крови. С тяжелым чувством она разглядывала сына.

Дитя малайца. Своей темной, терпкой красотой, за которую над ним иногда подшучивали, он не был обязан предкам из Прованса. И предкам из Шотландии, где испанские и португальские моряки когда-то заронили свое семя, завещая семейству Финдли черные волосы, выразительные черты, порой оливкового цвета кожу и глаза – темные, как кровяная колбаса.

Как старый Дуглас Финдли, помните его?

Он был наполовину оранг-лаут, потомок древнего, гордого, мореходного народа, морских воинов, у которого в крови были океан и ветер, тоска по воле и простору.

Она не могла ему об этом сказать – мир был устроен так, что он как евразиец стоил бы гораздо меньше, нежели дитя отца-англичанина, чью фамилию он носил.

– Спокойно иди с этим к деду, – сказала она вместо этого. – Он наверняка будет рад, если ты проведешь с ним какое-то время. Если ты ему расскажешь, что тебя занимает, и попросишь у него совета. А я попытаюсь перенастроить твоего отца.

Дункан глубоко вздохнул, как будто все это время сдерживал дыхание.

– Спасибо, мама.

Глаза, мерцающие как лунный свет, он устремил на море.

– Поплаваем? Как раньше?

* * *

Дыхание смерти пронизывало Л’Эспуар.