Сельская учительница - Алексей Горбачев

Пропустив эти слова мимо ушей, Борозда поинтересовался:

— Говорят, в годы войны вы служили в полиции на оккупированной врагом территории. Это соответствует действительности?

Николай Сергеевич помрачнел. Никогда и никто не напоминал ему о прошлом. Здесь, в Зареченском районе, еще при Рудакове он был восстановлен в партии, сюда же по запросу военкомата пришло документальное уведомление о награждении его, Зорича, орденом Отечественной войны второй степени. Вскоре Николай Сергеевич получил и этот орден вместе с медалями «Партизану Великой Отечественной войны» и «За победу над Германией». Он бережно хранит эти с запозданием врученные награды. Стерлись, выветрились из памяти те дни, когда его незаслуженно осудили, когда на него смотрели, как на врага. Забыто все, и вдруг этот Борозда напомнил…

— Да, по заданию партизан я служил в полиции, — жестко ответил он. — Разве это имеет отношение к нашим делам?

— Нет, я к слову поинтересовался вашим военным прошлым.

— Позвольте и мне к слову поинтересоваться вашим военным прошлым.

— Я выполнял ответственную хозяйственную работу в районе, — вынужденно и зло ответил Борозда, и опять за свое: — Говорят, вы второй раз женаты.

— И это соответствует действительности, — сдержанно ответил Николай Сергеевич. — Мне кажется, товарищ Борозда, что кто-то из нас чего-то недопонимает. Я, например, никак не возьму в толк — вы приехали школу проверять или меня допрашивать?

— В школе работают люди, и райкому не безразличен их моральный облик, райкому не безразлично лицо руководителя! — жестко бросил инструктор.

И директор с горечью увидел, что дело принимает серьезный оборот, понял, что заведующий районо Карасев не зря говорил: трудно защищаться, оправдываться, даже если ты прав. У проверяющего на руках — примеры, факты… Особенно возмутило Николая Сергеевича то, что, кроме всего прочего, доносчики использовали даже самую большую радость его — встречу с дочерью.

— Вы, товарищ, Борозда, мою дочь не трожьте, не она в ответе за школу, — предупредил он.

Инструктор взъершился:

— Не советую, товарищ Зорич, путать общественное с личным!

Может быть, после подтверждения всех фактов, указанных в заявлении Марфы Степановны, Борозда спокойно отбыл бы из Михайловки, если бы не произошло событие, которое взорвало многих. Он решил допросить некоторых учеников и вызвал Аню Пегову.

— Садись, Пегова, ты молодчина, ты настоящая комсомолка, — поощрительно говорил инструктор. — Ну-ка расскажи, когда и как выпивали десятиклассники на квартире у Майоровой. Не стесняйся.

— Не было выпивки, никогда не было, — тихо, не поднимая глаз, ответила Аня.

— То есть, как не было? Нелогично, Пегова. Марфе Степановне ты писала одно, здесь говоришь другое. Где же правда?

— Правду говорю — не было выпивки, никогда не было.

— Эту докладную ты писала? — Борозда достал из папки тетрадный листок. — Посмотри.

Аня Пегова отшатнулась. Марфа Степановна говорила, что докладная уничтожена, и вдруг…

— Это подло, подло, — со слезами в голосе проговорила девушка.

— Правду открыть ты считаешь подлостью? Однако же странные у тебя понятия о подлости, — назидательно продолжал Борозда. — Ты должна знать, Пегова, что каждый честный человек…

Не дослушав, ученица выскочила из кабинета в учительскую. За столом она увидела завуча.

— Марфа Степановна, какая же вы… Какая же вы, — сквозь слезы говорила Аня Пегова. — Я не думала, что вы такая… Зачем вы обманули меня? Вы сказали, что уничтожили докладную, а она у комиссии. Я вам верила… — Закрыв лицо руками, девушка поплелась, как слепая, к двери. Плечи ее вздрагивали от рыданий.

— Что с ней, Марфа Степановна? — озабоченно спросила сидевшая за столом Надежда Алексеевна.

— Не знаю, — отмахнулась завуч.

В учительскую вбежала Валентина.

— Как вам не стыдно, Марфа Степановна, впутывать в грязные истории ребят! Вы заставили ученицу писать донос на учительницу. Это дико, это ничего общего не имеет с педагогикой, за которую вы все время ратуете! — Валентина хотела ринуться к Борозде и швырнуть ему в лицо те же слова, что сказала завучу. Но, вспомнив предупреждение отца — не лезть на рожон, не идти к райкомовскому инструктору без вызова, она взяла свой портфель и ушла домой.

— Вы слышали, что говорит эта Майорова, — обратилась Марфа Степановна к Надежде Алексеевне. — Совсем распустилась…

Перевязывая стопу тетрадей шпагатом, Надежда Алексеевна ответила:

— Мы с вами одни, Марфа Степановна, и позвольте мне сказать откровенно. Гаденький вы человек, ничего нет у вас учительского, ничего нет святого, одни интрижки на уме. Людей вы не любите.

Марфа Степановна опешила. Широко раскрытыми глазами она смотрела на тихую, никогда ни во что не вмешивавшуюся учительницу, для которой, кроме учеников да математики, ничего на свете, казалось, не существовало. «Ага, заговорила… Ничего, ничего. Придется и ее убирать из школы», — решила завуч.

* * *

Почти все михайловские педагоги — Николай Сергеевич, Марфа Степановна, Василий Васильевич, Надежда Алексеевна, историк Назаров — были когда-то учителями Лопатина, и он сохранил к ним чувство ученического уважения. Ему, нынешнему секретарю парторганизации, порой было даже как-то неловко выступать на собраниях с критикой… В школу он перешел по совету Марфы Степановны, новая работа нравилась ему, и Лопатин от всей души был благодарен завучу; отношения у них сложились добрые, даже дружеские. И вот теперь, когда Михаил Корнеевич познакомился с письмом Марфы Степановны в райком, когда узнал, что она заставила ученицу писать докладную на Майорову и десятиклассников, он отбросил прочь былое ученическое уважение и прямо сказал:

— Марфа Степановна, вам придется держать ответ перед коммунистами.

— Какой ответ? За что? — не поняла она.

— Ответ за кляузу.

— Кляузу? — Марфа Степановна сердито нахмурилась и с наигранной обидой сказала: — Вот как ты отблагодарил свою учительницу за все, что она для тебя сделала.

— За хорошее — спасибо. Но извините, Марфа Степановна, все хорошее меркнет перед тем, что вы натворили…

— Ты молод учить меня! — повысила голос Марфа Степановна и подумала: «Пригрела на свою шею, придется и от него избавляться, чересчур осмелел бывший ученичок…» Она вообще делила весь учительский коллектив на две категории — своих врагов и своих друзей. Правда, была третья — «нейтральные». К этим «нейтральным» она прежде относила и Лопатина.

— За Зоричем потянулся? Смотри не ошибись, Михаил Корнеевич.

— Не за Зоричем, за правдой тянусь. А правда не на вашей стороне, — отрезал Лопатин.

— Мы еще поглядим, на чьей она стороне, — огрызалась завуч, уверенная в том, что все идет как надо, как задумано…

* * *

Валентина все-таки не утерпела, сама пошла к Анатолию Викторовичу Борозде и, глядя в его маленькие, злые глаза, с возмущением сказала:

— Если вас интересует, зачем ко мне домой ходили, ходят и будут ходить мои ученики, у меня спрашивайте, я вам отвечу. Но вызывать на допросы ребят никто не дал вам права!

Борозда приподнялся, уперся растопыренными пальцами в стол, как будто хотел двинуть его на дерзкую учительницу.

— Вы что это? Натворили всяких дел, а теперь указывать мне? Я вас не вызывал. Вы свободны, Майорова! — фальцетом крикнул он.

— Вы не кричите, товарищ Борозда, кричать и я умею, для этого большого ума не нужно, — резко ответила Валентина и вышла из кабинета.

На перемене в учительской она подошла к директору и заявила:

— Как хотите, а я не отпущу ребят к Борозде. Он не имеет права вызывать их на допросы!

Словно подхваченный ветром, встал порывисто историк Назаров — прямой, высокий. Он швырнул на стол свой старый портфель. Позванивая, заплясал на тарелке графин.

— Да в конце концов, Николай Сергеевич, вы директор или не директор! До каких пор эта так называемая комиссия будет издеваться, доводить до слез учителей и учеников. Да прогоните вы этого Борозду к лешему!

— Иван Константинович, вы в своем уме? Как это «прогоните»? — грозно проговорила Марфа Степановна.

— А вот так — за шиворот, коленкой пониже спины — и будьте здоровы. — Назаров сопроводил эти слова жестом, как будто действительно взял кого-то невидимого за шиворот. — Между прочим, другой коленкой я вас бы, Марфа Степановна. Да, да, вас, чтоб не мешали, не строили всякие козни!

Она часто-часто заморгала глазами, силилась что-то сказать и не могла, только беззвучно шамкала ртом, ошарашенно глядя на учителя.

— Давайте пригласим сюда Борозду, — предложил Василий Васильевич. — Пусть сядет с нами, поговорит, спросит. Зачем же играть в прятки!

У Каваргиной вытянулись в ниточку красноватые губы-червячки, изобразив что-то похожее на улыбку.