Голодная бездна - Карина Демина

Запах химикалий.

Следы на ковре.

Множество следов, перекрывавших друг друга. Дорожка пропиталась водой и грязью, и странно было ступать на нее, испорченную. Найджел не потерпел бы подобного поведения, будь он жив.

…будь он жив.

Он ведь знал. И намекал, а Тельма не услышала. Не захотела слышать, в очередной раз решила, что эта, чужая беда, ее не касается. И теперь чувствует себя виноватой.

Не она убивала.

Надо абстрагироваться, как ее учили. Вытеснить эмоции на периферию. Вот только эта периферия уже трещит от вытесненного, и если так пойдет дальше, все, что за сегодняшний день накопилось, попросту выльется в банальную истерику.

Не сейчас.

Она поплачет дома. Она сумеет.

В конечном итоге у нее в сумочке целый флакон успокоительного имеется.

– Справлюсь, – руку Мэйнфорда можно было выпустить, но Тельма держала.

– Смотри, – он остановился перед лестницей.

Навис над Тельмой каменной глыбиной, стеной, которая, того и гляди, рухнет, погребет ее под обвалом, но, как ни странно, близость его не внушала страха или отвращения. Напротив, появилось желание прикоснуться к его лицу, проверить, и вправду ли оно из гранита, или же теплое, как рука. Живое.

– Послушай, девочка, – Мэйнфорд вздохнул, и плечи его опустились, – ты говорила, что знала этого человека. Верно?

Тельма кивнула.

– Он умер… далеко не сразу умер. И я даже предположить не могу, что ты увидишь, когда копнешь. Точнее, могу, и это меня совсем не радует.

Он потер переносицу.

Неуравновешенный? Излишне эмоциональный?

Подверженный срывам?

Рядом с ним Тельме было спокойно. А остальное… с таблетками она разберется. Как-нибудь… попросит, к примеру, Кохэна, соврет, что подруга ей принесла. Или подруге их принесли. Маленькая женская хитрость. А уж когда поймет, что именно ей подсунули, тогда и решит, как дальше быть.

– Когда такое происходит с людьми, вообще с людьми, то поневоле появляется мысль, что мир этот – выгребная яма. И ни хрена в нем нет справедливости. А уж когда попадаешь на своих… знакомых…

– Я справлюсь. – Ей пришлось заглянуть в глаза Мэйнфорда. – Ты бы не стал звать меня, если бы были другие варианты?

И кивок был ответом.

– Во Втором управлении есть чтец.

Плевать.

Он не знал Найджела, тот чтец. И это дело будет для него всего лишь очередным эпизодом, а Найджел заслуживает правды.

– Хорошо, – произнес Мэйнфорд удовлетворенно, точно опасался, что Тельма и вправду могла отказаться. – Но если вдруг захочешь прерваться, или плохо станет, или… просто скажи, ладно?

Тельма кивнула.

Скажет.

Наверное.

Но она сильная, она выдержит, многое выдержит. Раньше она и не предполагала, сколько всего способен выдержать обыкновенный человек.

Она вошла, держась за руку Мэйнфорда, и огляделась. Гостиная была пуста. Значит, тело уже забрали. Кто будет заниматься похоронами? Найджел ведь готовился умереть и должен был оставить распоряжения. А если нет? Тогда, наверное, придется Тельме.

Если ей позволят.

Кохэн, стоявший у камина, кивнул:

– Ты как?

– Нормально. – Тельма разминала руки. Вот беда, вечно они мерзли. Кожа у нее тонкая. И сосуды тонкие. Так говорил приютский целитель и качал головой укоризненно, точно Тельма виновата была, что по наследству ей досталась что тонкая кожа, что тонкие сосуды.

– Мне уйти?

Она покачала. Масеуалле не помешает. Закрыла глаза.

Зыбко.

Как будто она пытается заглянуть сквозь воду. А Мэйнфорд сам ее за руку взял. Хорошо. А то она, кажется, собралась отправиться в прошлую ночь одна. Так нельзя…

…комната кружила.

Выворачивалась.

Не давалась. И все, на что хватало Тельмы, – куски памяти. Огонь в камине. Человек у камина. Крик, преисполненный боли, и собственное желание заткнуть уши. Запах паленой кожи…

…в приюте с началом чумы разобрали старую печь. Расширили. Укрепили стенки. Малефик, которому пришлось это делать, спешил убраться от опасного места подальше, а потому что-то сделал неправильно, и запах не рассеивался, но выбирался из каминных труб, расползаясь по-над крышами старого дома. Запах просачивался внутрь, мешаясь с вонью гниющих заживо людей, со смрадом испражнений. И не было вони хуже.

– Не получается. – Тельма тряхнула головой. – Здесь прибирались… я не понимаю, что за магия. Погоди…

Она, не выпуская горячих пальцев Мэйнфорда – о него было приятно греться, приятней, чем о пламя, – прошлась по комнате. Свободная ладонь скользила по влажной стене… должно быть что-то… хоть что-то, иначе зачем ей дар, если видения ее ни на что не годны?

– Не торопись. – Мэйнфорд был терпелив. – Это очевидно, что здесь прибирались, но… вдруг да чего зацепишь?

Стена ледяная. Влажные обои с рисунком из темных лилий. Они чувствуются под пальцами и, если Тельма прислушается, то сумеет вытащить то давнее воспоминание о фабрике, где эти обои были изготовлены. Или заглянет еще дальше, в память камней.

Но ей не нужно.

Камин.

Опаленная решетка, искореженная, поплывшая… и опять же ледяная.

Эхо чужой боли – пламя, здесь разгоревшееся, стремилось на свободу, но чужая воля держала его в каменной клетке.

Слезы металла.

И крик, снова крик… Тельме хочется заткнуть уши.

– Где он умер?

Мэйнфорд не стал отговаривать. Он просто развернул Тельму к обгоревшему креслу.

– Здесь.

Прикасаться страшно. Вдруг она и вправду увидит? Вдруг рассыпавшиеся воспоминания сложатся в целую картину, и Тельма…

Она вцепилась в руку Мэйнфорда и силу потянула, непроизвольно, просто силы этой было много, а ей как раз не хватало малости. От него ведь не убудет.

…вновь зыбь.

Сине-зеленая толща воды, в которую Тельма ныряет. Она ненавидит воду, такую, как эта, ледяную, тяжелую, с запахом дыма. Вода не хранит запахи, но вот… надо прорваться.

Спуститься глубже.

Туда, где на дне, шевелятся тени.

Не тени – фигуры, далекие, нелепые, словно вылепленные из глины и наспех раскрашенные. Их пятеро.

Одна – в кресле. И эту фигурку удерживают суровые нити. К огромному облегчению Тельмы, у этой фигуры нет лица. Тельма всматривается в глиняного человечка с глазами-бусинами, с раззявленным ртом, измаранным красной краской, и лишь затем переключает внимание на остальных. Трое одинаковы, почти одинаковы – вылеплены из той же глины, но сверху щедро посыпаны мукой. Они облачены в черные плащи, сшитые из лоскутов ткани, а на нитяных волосах – белых-белых – с трудом удерживаются шляпы.

Эти фигурки неприятны. И Тельма быстро устает на них смотреть.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});