Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

участнике провокации. Нам известен только один случай.

После отъезда Шульгина из СССР М.В. слышала, что был момент, когда знатный путешественник «повис на волоске», и только «присутствие духа Оскара Оттовича» (т. е. Опперпута) – как ей тогда рассказывали – спасло его от гибели. В расшифровке это означало, что ОГПУ собиралось Шульгина арестовать (эти сведения были у Бурцева) и только уговоры и доводы Опперпута спасли его. Здесь как раз и пришла «Оскару Оттовичу» блестящая мысль: Шульгин о своем путешествии напишет книгу! Эта мысль чрезвычайно понравилась начальству. «Дни» Шульгина, переизданные Москвой, пользовались большим успехом, и, зная искренность и восторженность автора, чекисты вправе были ожидать от книги о путешествии большого эффекта. Она стоила «показательного процесса».

Даже будучи в Финляндии, Опперпут ни разу не обмолвился об этом случае, что, несомненно, говорило в его пользу. Был и еще один очень важный факт. Опперпут не только рассказал о «Тресте» и предупредил об опасности М.В. Захарченко-Шульц, но он теряет вместе с последней несколько (опасных!) дней, чтобы известить о создавшейся ситуации и остальных членов КО: Радковича, Каринского и Шорина, бывших в то время в провинции (эта группа вышла из СССР через Польшу, где была арестована). Следует отметить, что ни один «очень осведомленный» историк, кроме Чебышева, об этом факте даже не упомянул.

И этот «провокаторский жест» Опперпута можно истолковать как угодно. Например, «логически» можно говорить о тончайшей мере виртуозности: чтобы придать переходу провокатора абсолютную правдоподобность, ОГПУ выпускает не только Захарченко, но и остальных белогвардейцев, в надежде получить двойные плоды после «игры» Опперпута. Но возможны и другие «логические построения»: не целесообразно ли было ОГПУ выпустить с Опперпутом только М.В., а остальных все же задержать, отчего правдоподобие перехода агента нисколько бы не пострадало. Опперпут мог бы легко и весьма реально объяснить реальность полученных им сведений непосредственной опасностью ареста и полной невозможностью физически предупредить группу Радковича.

Польский «историк» сообщает, что «легкомыслие руководителей русских организаций и финляндской разведки было так велико, что Опперпута, проведшего в Финляндии несколько месяцев, даже подробно не допросили о «Тресте». Надо отдать полную справедливость г. Враге: он «разделал» не только русскую эмиграцию и своих иностранных коллег, но и не пощадил и себя. «Пилсудский, – рассказывает он, – приказал начальнику разведки категорически потребовать от МОР сведений о советском мобилизационном плане».

Охотно верим, что это именно было так, и в действительности: диктатор Польши в военном деле был, видимо, не очень сведущ, но приводить такой факт, по нашему мнению, поляку не следовало бы. Такое требование к подозреваемому уже провокатору со стороны Генерального штаба чудовищно и равносильно было требованию «привести живьем Сталина». Ни один грамотный офицер, знающий, что такое мобилизационный план, и даже слепо веровавший во всемогущество МОР, все же никак не мог предъявить такое требование.

Опперпут провел в Финляндии полтора месяца (с 14 апреля по 31 мая), и за эти 45 дней финляндская разведка выяснила куда больше о «Тресте», чем польский штаб за пять лет, доказательством чего как раз и служит «история» бывшего начальника русского отдела.

Называя показания Опперпута «сенсационными фельетонами», г. Врага даже не знал того, что основной канвой всех «историй «Треста», и в том числе и его собственной», именно были «фельетоны» перебежчика. Без последних никто и ничего о «Тресте» и не мог бы написать. Можно проследить, что ошибки Опперпута (например, в делах Бирка и Рейли-Розенблюма и др.), допущенные им по незнанию тех фактов, которые позже были известны в эмиграции, целиком повторяются во всех «историях».

Опперпут в Финляндии написал несколько записок (ни один из перебежчиков не дал столько материала о работе ОГПУ, как он), которые никогда и нигде полностью не были опубликованы. Две из них, касавшиеся второстепенных моментов (сведения о Якушеве, о самом Опперпуте, данные о Савинкове, рассказы о Рейли и пр.), к кое-кому попали и пересказывались в печати (например, Шульгиным в его «Послесловии» к «Трем столицам», видел их частично, по-видимому, и Бурцев), остальные записки «канули в вечность». А они-то как раз и касались наиболее интересных вопросов, и в том числе вопроса «контакта» господ иностранцев с ОГПУ. Как мы знаем со слов генерала Кутепова, «иностранные» сведения Опперпута подтверждались авторитетными лицами. Из жалоб английского джентльмена, что «офицеры иностранных штабов, имевшие дело с «Трестом», частью были смещены, частью были уволены», явствует, что данные Опперпута соответствовал и действительному положению вещей.

Из всей обильной «литературы» о «Тресте», кроме последней польской версии, следует отметить особо еще и английскую «историю». Как видно, господа иностранцы не были равнодушны к этой эпопее. В 1936 году в газете «Возрождение» (№ 3962 и др.) была опубликована в выдержках и пересказе Амфитеатрова «История одной провокации» «очень надежного по осведомленности английского источника». Не вызывает никакого сомнения, что ее автором являлся (по-видимому, как раз уволенный в отставку) агент Интеллидженс сервис в Прибалтике. К сожалению, его имя так и осталось неизвестным. Эта «история» составлена «в виде критических замечаний» истории Чебышева. Естественно, обе эти иностранные «истории «Треста» заслуживают особого внимания. Если русские журналисты, вроде того же Чебышева, подчеркивали недостаток документального материала (что им нисколько не мешало слухи превращать в факты), то господа иностранцы, наоборот, усиленно подчеркивали свою исключительную осведомленность, что, с занимаемым ими бывшим служебным положением, придавало их рассказу в глазах читателя особую ценность и вызывало авансом полное доверие. Мы и позволим себе, наряду с «историей» Чебышева (так сказать, «первоисторика»!), кое-что в их описании разобрать.

Однако из всего материала в печать попало всего-навсего несколько опперпутовских анекдотов, которые – чуть ли не единственное в его показаниях – вызывают полное сомнение в их подлинности. Приведем два. «Генеральный штаб одной стран, – рассказывает Опперпут, – поднес в дар редкую, осыпанную камнями саблю» одному из организаторов «легенды».

Как-никак, а иностранные генштабисты все же были господами офицерами, и конфузить так их не следовало. И они никак не могли штатскому человеку-чекисту преподнести такой дар, которым редко удостаиваются даже на войне полководцы. Если не принять во внимание, что этот агент ОГПУ в глазах этих «наивных» людей был членом МОР, т. е. конспиратором и контрреволюционером, то такой громоздкий и богатый подарок явно бы провокационный: уже с границы владельца «сабли, осыпанной камнями» ОГПУ отравило бы к себе на Лубянку. И еще один. «Штаб одной великой державы, получив через «легенду» подложные военные документы, щедро наградил соответствующего агента ГПУ; когда же совершенно случайно тому же штабу предложили настоящие документы по тому же вопросу, они были возвращены с припиской: «Эти документы фальшивые. Настоящие имеем».

Что «документы» получались и за