Тайны финской войны - Борис Соколов

Вот и Красная Армия наибольшие потери понесла в феврале и марте 1940 года. По данным Е. И. Смирнова, 26 % всех санитарных потерь 7–й армии пришлось на декабрь 1939–го, 9,4 % — на период с 1 января по 10 февраля и 64,6 % — на время с 11 февраля по 13 марта 1940 года. Согласно итоговым донесениям войск общие потери убитыми, ранеными, больными и пропавшими без вести за 105 дней войны составили 333 084 человека (как мы покажем ниже, они значительно занижены, главным образом за счет безвозвратных потерь). Из этого числа с 30 ноября по конец декабря 1939 года советские войска потеряли 69 986 бойцов и командиров, или в среднем в день —2187.

Потери 15–й армии, образованной 12 февраля 1940 года, до конца войны составили 49 787 человек.

Северо — Западный фронт, образованный 7 января 1940 года в составе 7–й и 13–й армий, потерял 190 116 военнослужащих.

14–я армия, сражавшаяся на Крайнем Севере, потеряла, главным образом в декабре 1939–го, всего лишь 299 человек.

Потери 8–й и 9–й армий, действовавших севернее Ладожского озера, в январе — марте 1940 года составили примерно 32 796 человек.

Таким образом, общие потери советских войск в 1940 году составили около 222 912 красноармейцев и командиров. В среднем ежедневно с января по февраль — 3054 человека, что превышало среднедекабрьс — кие потери в 1,4 раза. Однако в январе на главном фронте, на Карельском перешейке, было затишье. Как раз в этом месяце финны понесли наименьшие потери за всю войну. Можно предположить, что и у Красной Армии они тогда были наименьшими. В общих финских потерях за январь — март 1940 года на январские потери приходится 14,3 %. Если предположить, что такое же соотношение верно и для советских потерь, то получится, что в январе Красная Армия потеряла 31 876 человек, а в феврале и марте — 181 036, понеся в последние полтора месяца наибольшие жертвы за всю войну.

Соотношение же общих советских и финских потерь по месяцам будет следующим (во всех случаях в пользу финнов): декабрь — 5,3:1; январь — 4,1:1; февраль и март — 3,9:1. Как видим, колебания цифр здесь довольно невелики и находятся в пределах статистической погрешности. Если же иметь в виду, что процент недоучета возрастает с ростом абсолютной величины потерь, то следует признать, что действительное соотношение советских и финских потерь в феврале и марте было скорее всего таким же, как в декабре, а возможно, даже еще с большим превышением для Красной Армии.

Велики были советские потери не только в людях, но и в боевой технике, особенно в танках. Многие из них по своей конструкции не очень‑то подходили для боевых действий в лесах, да еще снежной зимой. БТ-7 безнадежно увязали в глубоком снегу, садясь на брюхо, и становились мишенью для неприятельской артиллерии. Точно так же не могли двигаться по снегу и танки непосредственной поддержки пехоты Т-26: их двигатель был слишком слаб. Танкетки — амфибии Т-37 и Т-38, с тонкой броней, вооруженные одним пулеметом, были не более чем мишенями для неприятеля. Вскоре их стали использовать почти исключительно для охраны коммуникаций и доставки донесений. Только Т-28 и новейшие КВ заставляли противника с собой считаться.

Подавляющее большинство танков действовало на направлении главного удара — на Карельском перешейке. За первый период войны, с 30 ноября 1939 года по 1 февраля 1940 года, финнами было подбито и уничтожено около 1100 танков, или 80 % от общего числа использованных в боях. При прорыве же линии Маннергейма только 7–я армия потеряла 1244 танка. По данным Управления автобронетанковых войск, 7 танковых бригад и многочисленные танковые батальоны Северо — Западного фронта за всю войну безвозвратно потеряли 358 танков, сожженных артиллерийским огнем, подорвавшихся на минах и попавших в «волчьи ямы». Еще 1545 были подбиты, а 1275 вышли из строя по техническим причинам, то есть по изношенности материальной части и из‑за плохой подготовки механиков- водителей.

Несколько меньшими были потери в танковых частях 8, 9 и 14–й армий, действовавших к северу от Ладожского озера. Здесь и танков было гораздо меньше, чем на Карельском перешейке. Наиболее серьезно пострадали танковые батальоны 139, 75, 122 и 163–й стрелковых дивизий, а 312–й танковый батальон 44–й дивизии был почти полностью уничтожен в боях в начале января 1940 года. Всего здесь было потеряно около 350 танков, из которых более 100 — безвозвратно.

Всего же автобронетанковые войска Красной Армии безвозвратно потеряли в боях с противником 650 танков, около 1800 было подбито, а более 1500 вышли из строя по техническим причинам. Следовательно, большинство танков, действовавших на фронте, не раз ремонтировались в полевых или заводских условиях.

Интересно, что финны считали, что уничтожили или подбили примерно 2 тысячи советских танков. В действительности же боевые потери Красной Армии оказались еще выше — около 2450 машин.

За весь период войны в качестве трофеев финны захватили 40 500 винтовок, 3900 ручных пулеметов, 200 автоматов, 900 станковых пулеметов, 138 полевых и 125 противотанковых орудий, 131 танк, 9 бронемашин, 329 грузовиков и 25 самолетов.

А сколько было пленных у обеих сторон? В советском плену оказалось, по подсчетам российского историка В. П. Галицкого, 876 финских военнослужащих, в том числе 10 офицеров. 13 финнов не дожили до освобождения, а 20 человек предпочло остаться в СССР: многие из них были жителями отошедших к Советскому Союзу территорий. Основная масса пленных была захвачена Красной Армией в феврале и марте 1940 года во время прорыва линии Маннергейма. До этого пленных было немного. Так, в период с 1 декабря 1939–го по 1 января 1940 года от 8–й и 9–й армий, действовавших к северу от Ладоги, передали в лагеря для военнопленных всего 100 человек. Еще меньше неприятельских солдат было пленено армиями, действовавшими на Карельском перешейке.

Всех финских пленных содержали в Грязовецком лагере Управления по делам военнопленных (УПВ) НКВД СССР. Этот лагерь располагался в 7 км от города Грязовец в Вологодской области. Условия в этом лагере были более сносные, чем в лагерях ГУЛАГа для советских граждан, но привыкшими совсем к другой жизни финнами даже они воспринимались как весьма тяжелые. Хотя пленных было мало, держали их скученно. На одного человека в ветхих бараках приходилось в среднем лишь 0,6 кв. м площади. Одеяла и простыни отсутствовали.

В начале февраля 1940 года лагерь посетил старший инспектор 4–го отдела УПВ. В отчете он писал: «Помещения для военнопленных оборудованы нарами сплошной системы в один, два и три яруса, в зависимости от состояния здания (ветхости и кубатуры воздуха)… Беспорядочное нагромождение: нар, без соблюдения требуемых между ними проходов, имеет след — ствием скученность контингента и делает невозможной уборку помещений».

Пленных агитировалй в пользу социализма и стремились «пробудить» у них «классовую солидарность». На вопрос, кто начал войну, советские политработники, ничтоже сумняшеся, отвечали: «Войну против Советского Союза начала кровожадная финская буржуазия, подстрекаемая английскими империалистами». Евангелие у пленных изъяли, предложив вместо него список «рекомендованных авторов»: Маркс, Энгельс, Тургенев, Сервантес, Берия, Ленин, Гете, Чехов, Сталин, Толстой, Пушкин, Жюль Верн, Молотов, Гайдар… Правда, книг из этого списка они прочитать не успели: война слишком быстро кончилась.

Тадеус Сарримо вспоминал: «Многих военнопленных уговаривали остаться в Советском Союзе. Обещали все, что только мы пожелаем, и уверяли, что мы никогда не будем раскаиваться в том, что не вернулись в Финляндию, а остались в СССР… Комиссары говорили, что в Финляндии всех расстреляют. Однако этого не случилось. Военнопленные вернулись 20 апреля 1940 года». Только 20 финских военнослужащих отказались вернуться на родину. Все они были жителями территорий, отошедших к Советскому Союзу по мирному договору. Из вернувшихся в Финляндию бывших пленных никто не был репрессирован, а тем более расстрелян.

Советских военнопленных в Финляндии было гораздо больше — около 6 тысяч. 111 из них умерли в плену от ран и болезней. Около 100 (а по другим оценкам — 200) человек остались в Финляндии или* выехали в другие страны. В СССР вернулись примерно 5770 человек. В плену красноармейцев содержали далеко не в нормальных условиях. Вернувшиеся из Финляндии красноармейцы рассказывали: «…Долгое время помещались в сарае, где раньше находилась скотина. Постельной принадлежности никакой не было. Военнопленных били резиновыми палками, березо — выми прутьями. Бани не было, у каждого вши. Кормили отвратительно плохо. Хлеба не давали, только сухих коржиков давали, и то мало. Варили баланду вместо супа. Давали конины, что порченная. Больным помощи никакой не оказывали. У кого рана была большая, тот умирал… При обмене изношенной обуви давали нарочно не по размеру. Часто на одну ногу давали сапог, а на другую дамскую туфель». Кое‑что в этих свидетельствах вызывает сомнения. Неужели за три — четыре месяца плена красноармейцы успели износить обувь? Другое дело, как мы помним, сапоги и ботинки у многих еще в Красной Армии «каши просили». Надо также учесть, что бывшие пленные давали свои показания в тех же бараках, откуда только что отправили на родину финских военнопленных. Красноармейцы опасались за свою судьбу и могли намеренно преувеличивать ужасы плена в расчете на сострадание и снисхождение. Если бы кто‑то похвалил жизнь в Финляндии, его могли заподозрить в «предательстве», но предателей было мало, несмотря на пропагандистскую обработку, которой красноармейцы подвергались в плену.