Холодные песни - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич

которые не успевали уменьшиться после очередной простуды, – цеплялась новая хворь. Олег почти привык к постоянному храпу и гнусавому говору сына. Последний раз Антон дышал относительно нормально летом, когда закрывался садик.

Услышав слово «садик», Антон насторожился:

– А мы в садик не пойдем сегодня?

– Нет, силач, и завтра не пойдем, и послезавтра.

– Хорошо.

Олег не удержался:

– А почему ты не хочешь в садик?

– Потому что всегда-всегда хочу быть дома.

– Воспитательницы ругают?

– Нет.

– Кто-то из группы обижает, из детей?

– Нет.

– Пугает?

– Да.

– Кто? Арсений? Миша?

– Нет.

– А кто?

– Великан.

Великан. Слово было произнесено так обыденно, что нехорошо отозвалось в груди. В нем не звенела струна фантазии – Антон смотрел в пол, серьезный, виновато-замкнутый, как и всякий раз при подобных расспросах. Тяни клещами, а потом думай, что вытянул: правду или ответ, который хотел услышать.

– Великан?

– Да.

– Хватит, – шепнула на ухо Лида. Олег не послушал.

– А как великан помещается в игровом зале? – Он улыбнулся, надеясь растопить серьезность Антона. – Там ведь потолки низкие.

– Он пригибается. А когда не пригибается, не видно головы.

Пустое лицо, не смотрит, забыл о грузовике и пожарной машине.

– Он что, как привидение?

– Он из черного дыма. – Антон глянул на отца, словно осуждая глупость вопросов. – И он приходит не тогда, когда мы играем.

Уже лучше. Похоже на диалог.

– А когда?

– Великан приходит, когда мы ложимся спать.

– Вот зачем ты это поощряешь? – Лида взвилась с его колен, глянула недобро. – Пошли, любимый, полежим лучше. Еще такой слабенький…

Антон не сопротивлялся, повис в маминых руках тряпичной куклой.

Через час его снова вырвало. В последний раз.

Глубокой ночью кто-то начал ходить за стеной между спальней и гостиной.

С прерывистым сердцем Олег приподнялся на кровати. Не сразу осознал, что Лиды нет дома. Что сын не спит, разбуженный шумом.

Антон сидел рядом на смятых простынях. Лицом к стене, положив руки на спинку кровати. Глаза закрыты, нет, зажмурены. И не сидел – стоял на коленях. Это испугало Олега больше всего.

В зале стучали шаги: увесисто, костно, плохо.

– Антон… – позвал Олег.

Гнусно, но он боялся дотронуться до сына, пока тот не пошевельнется.

Шевельнулся: убрал правую руку с перекладины, повернул голову. Олег окончательно проснулся – сгреб сына, прижал к себе.

– Все хорошо? Ничего не болит? Не тошнит?

– Нет, – тихо ответил Антон. – Ай, больно!

– Извини. – Олег ослабил объятия.

– Пап, ты тоже слышишь?

– Да, – шепнул в мягкие волосы. – Слышу.

«Может, у соседей», – хотел соврать он, но не стал. Какие, к черту, соседи? И… почему он подумал, что кто-то шагает?

– Он стучит, – сказал Антон. – Почему он стучит здесь?

И заплакал. Олег разозлился: на жуткие звуки, на дверь, на квартиру, на себя.

Он решительно свесил ноги с кровати. Сквозь жалюзи просачивалось неоново-рекламное дыхание новенького бизнес-центра. Оно гипнотизировало. Олег мотнул головой, опустился на колени у тумбочки и выудил из-под кровати гантельный гриф.

Двинулся к двери – тут же в коридоре заскрипели половицы, по ним кто-то громко зацокал, приближаясь. Зацокал, словно ноги оканчивались… копытами.

Олег остановился. Ночной гость синхронно замер. Из коридора не доносилось ни звука, разве что едва уловимый шипящий свист. Дыхание?

– Пап, не надо… – жалобно протянул Антон. – Это черный великан.

– Сейчас мы ему…

Олег не нашелся, как закончить фразу; он верил сыну – верил в то, что тот верит в великана. Забраться на кровать и переждать – значит, показать Антону свой страх. Вот уж нет! С этой закрытой дверью и неизвестностью за ней надо срочно что-то делать, потому что если он услышит новый цокающий шаг или, того хуже, стук в дверь, то вряд ли сдержит крик.

Он рванул на себя ручку, будто пистолет из рук нападавшего, и замахнулся грифом. Дверь глухо ударилась о напольный ограничитель и, отскочив, ткнула его в плечо. Олег не заметил. Перед ним распахнулась вязкая и неуютная тьма.

В первое мгновение показалось, что серый мрак не везде одинаково плотен. Две колонны из слежавшейся тьмы поднимались к потолку… Живые столпы, в которых открывались и закрывались отверстия…

А потом через арку гостиной хлынул тускло-голубой свет улицы, и безумная картинка исчезла.

Никого. Абрисы шкафов в прихожей, огоньки выключателей у дверей в ванную и туалет в конце коридора.

Никого. Ни одного, мать его, великана. Или черта с копытами.

Олег испытал трусливое облегчение. Металлический стержень скользнул во влажной ладони.

Он обернулся к кровати, на которой, прижав к груди подушку, сидел Антон. Поискал взглядом жену, вдруг тоже привиделось – и звонок из турфирмы, и уход Лиды? Прошлым вечером Лиду вызвали на замену. Они поругались («Ребенок болеет, а ты даже не пикнула, больше работать некому?» – «У тебя деньги лишние есть?» – «Ах, ты теперь меня этим упрекать будешь?!»), и она умчала с группой в Прагу. На шесть дней.

– Никого, – сообщил он сыну, – ни одного великана.

– Он спрятался.

Олег промолчал. Прошелся, включая свет, по квартире и вернулся в спальню с улыбкой, к которой пришлось приложить усилия. Катнул гриф под кровать.

– Пап, ты мне не веришь? – прогнусавил Антон.

– Верю, силач. Верю. Если спрятался, значит, сам боится. Что нам такие великаны?

Он лег рядом с сыном и стал растерянно гладить его по липкой от пота ноге.

– Он пришел за мной?

– А? – Олег на секунду-другую провалился в пустоту сознания. – Что?

– Великан пришел из садика?

– Я не знаю, силач. – Он подумал, настраиваясь на сына. – А Михайловна видит великана?

Антон ответил не сразу:

– Николаевна видела.

– И что сказала?

– Она все время сидит в углу.

– В углу? Почему?

– Она умерла и теперь ничего не может. Только рассказывать истории.

Олег задохнулся, стало темно и узко в груди.

– Что?..

– Плохие истории, страшные. Оля все время плачет, когда Николаевна рассказывает.

Олег чертыхнулся про себя. Наверное, он все-таки переборщил с отношением к сыну как к равному: не каждый ребенок в четыре года видел отрывки из «Робокопа», «Терминатора» и – тсс, только маме не скажем – «Армии тьмы».

– Ладно, спать надо. Или тебе воды принести?

Антон покачал головой и забрался под одеяло.

– А можно свет оставить?

– Конечно, силач… конечно.

Он и сам этого хотел.

Час или полтора лежал в визуально уменьшившейся комнате, вслушивался в шумное дыхание сына. Антон тянул воздух ртом, всхрапывал, покашливал, ворочался. От беспомощности Олег чувствовал себя никчемным и жалким, словно распухшие миндалины были мерзким лилипутом, который зажимал нос ребенка морщинистыми ручонками, а он, отец, боялся скинуть их с лица Антона. «Надо