Смертельный удар - Сара Парецки

Она кивнула и, подмигнув, помогла мне убедить брата показать нам путь к его прежнему кабинету. Я толкала перед собой коляску Луизы. Она была жива, ее дыхание чуть слышно и сопровождалось короткими поверхностными хрипами.

Когда мы оказались по другую сторону запертой двери, я ввезла Луизу в крошечную смотровую рядом с приемным кабинетом. Собрав остаток сил, подтолкнула тяжелый металлический стол к двери, затем опустилась на пол и подтянула к себе телефон:

— Бобби? Это я. Извините за беспокойство, но мне нужна ваша помощь. Серьезная помощь, и как можно быстрее.

Я объяснила, что случилось, стараясь говорить коротко и ясно. Потребовалось еще несколько попыток, чтобы заставить его наконец понять, но даже и тогда он поверил не до конца.

— Бобби! — Мой голос дрогнул. — Вы должны приехать. У меня тут старая женщина с пулевым ранением и Луиза Джиак — ей вкатили какой-то ужасный наркотик; а еще здесь три головореза, которые ломятся снаружи. Вы мне нужны!

Сострадание взяло верх. Он согласился приехать на завод и отдал распоряжение собрать отряд полицейских. Мне больше не потребовалось убеждать его.

Я посидела с минуту, обхватив голову руками. Я хотела только одного — лечь на пол и расплакаться. Вместо этого я заставила себя подняться и сменить полупустую обойму.

Чигуэлл увел свою сестру в смотровую, чтобы обработать ей рану. Я пошла туда взглянуть на Луизу. Когда я стояла над ней, ее дрожащие веки вдруг приподнялись.

— Габриела? — скрипучим голосом выговорила она. — Габриела, мне следовало помнить, что ты не оставишь меня в беде.

Глава 39

НАВЕДЕНИЕ ПОРЯДКА НА ЗАВОДЕ

Она держала меня за руку до тех пор, пока вновь не погрузилась в сон. Когда ее хватка ослабла, я повернулась к Чигуэллу и сурово потребовала от него:

— Что вы ввели ей?

— Только… только снотворное, — сказал он, нервно облизнув губы. — Только морфий. Она будет долго спать, до следующего дня, вот и все.

Мисс Чигуэлл бросила на него взгляд, полный обжигающего презрения. Казалось, она была слишком измучена, чтобы выразить свои чувства словами. Я установила для нее складную койку, но она продолжала сидеть. Она принадлежала к тому поколению, кто считал неприличным лежать в обществе кого бы то ни было. Она выпрямилась, сидя в кресле, но веки ее опустились, и глаза на бледном лице погасли.

Усталость вкупе с напряженным ожиданием приводили меня в бешенство. Я оглядела свою баррикаду, опять пошла в смотровую, чтобы, прислушаться к хриплому дыханию Луизы, а затем обратно в приемную, чтобы взглянуть на мисс Чигуэлл. Наконец я вернулась к доктору и, приложив свои лихорадочные усилия, попробовала выпытать у него историю произошедшего. В результате услышала недолгий, но весьма неприглядный рассказ. Он так много лет занимался анализами крови на «Ксерксесе», что ухитрился забыть одну мелкую, незначительную деталь: он не ставил людей в известность, что они заболевали. Когда же появилась я с расспросами о Пановски и Ферраро, он испугался. А когда пришли репортеры Мюррея, он и вовсе пришел в ужас. Что, если правда всплывет? Ему грозило не только судебная ответственность за преступную небрежность, но и ужасное унижение в глазах Клио: она никогда не позволила бы ему забыть, что он жил не по жизненным принципам их отца. Это его замечание было единственным, вызвавшим мимолетное сочувствие: беспощадная этика его сестры, должно быть, была невыносима и превращала в ад жизнь бок о бок с ней. Когда его попытка самоубийства окончилась неудачей, он просто не знал, что делать. А потом позвонил Юршак. Чигуэлл знал его со времени своей работы в Южном Чикаго. Юршак пообещал, что если Чигуэлл окажет им услугу — предоставить несложную медицинскую помощь, — то они устроят так, что любые улики против него будут сокрыты.

У него не было выбора, как он тихо пояснил мне, но не своей сестре. Когда он узнал, что им требуется всего лишь, чтобы он ввел Луизе Джиак сильное седативное и присмотрел за ней несколько часов на заводе, он почел за счастье подчиниться. Я не спросила его, что он чувствовал, когда ему предстояло сделать следующий шаг и ввести ей смертельную инъекцию.

— Но зачем?.. — потребовала я ответа. — Во-первых, зачем было записывать все результаты, если вы не собирались давать их служащим?

— Мне приказал Гумбольдт, — пробормотал он, глядя на свои руки.

— Можно было бы предположить это! — не выдержала я. — Но зачем, ради Бога, он говорил вам, зачем все это?

— Это… ах… это, наверное, связано со страхованием, — пробормотал он почти шепотом.

— Говори громче, Куртис. Ты не имеешь права молчать, пока я все не узнаю, поэтому рассказывай скорее, и покончим с этим.

Он искоса взглянул на сестру, но она в полном изнеможении сидела бледная и спокойная.

— Страхование, — подсказала я.

— Мы убеждались, а Гумбольдт знал, что у нас слишком много жалоб на здоровье, слишком много людей простаивали в рабочее время. Поначалу наше страхование здоровья шло по нарастающей, но потом от нас отказалась «Аякс», и мы вынуждены были найти другую компанию. Они изучили ситуацию и сказали, что наши требования слишком высоки.

У меня отвисла челюсть.

— Поэтому вы уговорили Юршака действовать в качестве вашего доверенного лица и фальсифицировать данные, чтобы можно было доказать, что вы подлежите страхованию другим держателем?

— Это был всего лишь способ оттянуть время до тех пор, пока мы не сможем понять, в чем проблема, и устранить ее. Вот тогда-то мы и начали делать анализы крови.

— Что полагалось рабочим компании?

— Ничего. Ни один из больных не удостоился компенсации.

— Потому что их признавали непригодными? — От напряжения у меня ломило виски, а его рассказ все еще не прояснял ситуации. — Но они продолжали работать. Вы же доказывали, что они болели, согласно всем этим данным анализа крови?

— Не совсем, молодая леди. — На мгновение проступила его напыщенная гордость. — Эти данные не выявили причинной связи. Это практически позволяло нам планировать медицинские расходы и вероятную текучесть кадров.

Я была слишком потрясена, чтобы говорить. Слова слетали с его языка так бойко; очевидно, они произносились им сотни раз на заседаниях разных комиссий и перед правлением директоров. Стоило только прикинуть, какова стоимость рабочей силы, если известно, что из такого-то числа служащих столько-то процентов со временем заболеют. Эти утомительные расчеты производились вручную, задолго до появления компьютеров. Потом кто-то подал идею: «Задать жесткие данные — и мы будем знать наверняка».

Чудовищное преступление, замысленное по ранее разработанной схеме, ожесточило меня до неистовства, а отрывистое хриплое дыхание Луизы словно подлило масла в мою пылавшую ярость. Мне хотелось пристрелить Чигуэлла прямо там, где он сидел, а затем помчаться на Золотое побережье и застрелить Гумбольдта. Он подонок. Циничный, бесчеловечный убийца. Гнев волной захлестнул меня, и я заплакала.

— Поэтому ни один из них не получил пособия для приличной жизни или какого-нибудь лечения? И все это только ради того, чтобы сэкономить несколько жалких дурацких долларов для ваших парней?!

— Почему же? Некоторые получали, — пробормотал Чигуэлл. — Причем достаточно приличное пособие, чтобы сдерживать злые языки. Например, эта женщина получала. Юршак сказал, что он знал ее семью, поэтому обязан был проследить за этим.

Я и впрямь могла бы совершить преступление, но мое внимание привлекло какое-то движение мисс Чигуэлл. Мрачное выражение на ее лице оставалось неизменным, но она, очевидно, слушала нас, несмотря на кажущуюся отрешенность. Она попыталась протянуть ко мне руку, но силы ее еще не восстановились, и рука не повиновалась ей. Однако мисс Чигуэлл внезапно проговорила с угрозой в голосе:

— То, что ты объясняешь, слишком отвратительно, чтобы обсуждать, Куртис. Мы завтра поговорим о наших отношениях. Мы не сможем больше продолжать жить вместе после всего этого.

Он снова как-то съежился и ушел в себя, не сказав ей ни слова. Вероятно, он не мог думать ни о чем, кроме последствий сегодняшней ночи и о реально нависшей угрозе ареста и тюрьме. А возможно, и другие ужасные мысли усилили бледность вокруг его рта, выделявшегося на фоне посеревшей кожи. Хотя, впрочем, вряд ли. Не думаю, чтобы он имел достаточное воображение и мог представить, что он на самом деле творил, будучи врачом на «Ксерксесе». Скорее всего он испытал потрясение, сраженный холодностью своей сестры, которая прежде всегда защищала его. Это могло стать для него истинным наказанием и, возможно, причиняло немалую боль.

Измученная, я вернулась в смотровую, чтобы взглянуть на Луизу. Ее поверхностное дыхание оставалось прежним. Она что-то бормотала во сне — похоже, о Кэролайн, — но я не могла разобрать что именно.