Хрустальный грот - Мэри Стюарт

— Если она узнает, кто ее спрашивает, думаю, понадобится нечто большее, чем просто слово аббатисы, чтобы удержать ее от встречи со мной. Не забывай, что она все-таки дочь короля. — Я лег на теплую траву, заложив руки за голову. — Даже если я еще и не сын короля…

Впрочем, королевскому сыну или кому-либо другому доступ в монастырь был закрыт.

Я был прав, полагая, что монастырь не понес урона. Высокие монастырские стены были девственно чисты, а новые и прочные дубовые ворота на железных петлях скреплял железный же засов. Сами ворота были крепко заперты. К счастью, снаружи не было приветливо горящего факела. Погруженная в ранние сумерки узкая улочка была безлюдна. На наш настойчивый стук в воротах отворилось маленькое квадратное окошечко, и за решеткой сверкнул чей-то глаз.

— Путники из Корнуолла, — негромко произнес я. — Мне необходимо перемолвиться словом с госпожой Нинианой.

— Какой госпожой? — послышался в ответ бесцветный и невыразительный, какой бывает у глухих, голос. Раздраженно подумав, зачем на входе поставили глухую привратницу, я повысил голос, приблизив свое лицо к решетке:

— Госпожой Нинианой. Я не знаю, как она называет себя сейчас, но она была сестрой покойного короля. Она все еще здесь?

— Да, но она никого не принимает. У вас к ней письмо? Она может прочесть его.

— Нет, я должен поговорить с ней. Иди и передай, что здесь… один из ее родственников.

— Ее родственников? — Мне показалось, что в глазах привратницы вспыхнул огонек интереса. — Большинства из них уже нет в живых. Разве к вам в Корнуолл не доходят новости? Ее брат-король пал в битве в прошлом году, его детей отослали к Вортигерну. А ее собственный сын мертв уже пять лет.

— Это мне известно. Я не принадлежу к семье ее брата. И я такой же добрый подданный верховного короля, как и она сама. Иди и передай ей это. И вот… прими это как пожертвование…

Кошелек проскользнул сквозь решетку и был схвачен быстрым обезьяньим движением.

— Я сообщу о твоем приезде. Назови свое имя. Помни, я не могу обещать, что она тебя примет, но твое имя я ей передам.

— Меня зовут Эмрис, — заколебался я. — Она знала меня прежде. Скажи ей об этом. И поспеши. Мы обождем здесь.

Не прошло и десяти минут, как послышались возвращающиеся шаги. На мгновение мне показалось, что это моя мать, но из-за решетки на меня глянули все те же старческие глаза, и та же костлявая рука ухватилась за прутья.

— Она с тобой повидается. О нет, не сейчас, молодой господин. Сюда ты не можешь войти. А она пока не может выйти, надо дождаться окончания службы. Но после она готова встретиться с тобой на берегу реки; там в стене есть еще одни ворота. Будь осторожен — нельзя, чтоб тебя увидели.

— Очень хорошо. Мы будем осторожны.

Я заметил, как повернулись белки ее глаз, силясь разглядеть меня в темноте.

— Она узнала имя, да, сразу. Эмрис, а? Ладно, не волнуйся, я не проболтаюсь. Мы живем в беспокойное время, и чем меньше говоришь, тем лучше — для всех.

— Когда она выйдет?

— Через час после восхода луны. Ты услышишь колокол.

— Я буду там, — произнес я, но окошко уже захлопнулось.

С реки поднимался туман, и я решил, что это будет нам на руку. Мы тихо шли по переулку, опоясывавшему монастырскую стену. Он уводил от улиц к тропе вдоль реки. Начинало моросить.

— И что теперь? — спросил Кадал. — До восхода луны целых два часа, и, судя по погоде, нам еще повезет, если вообще удастся увидеть луну. Ты же не станешь рисковать, отправляясь в город?

— Нет. Но и не вижу смысла мокнуть здесь. Надо отыскать укрытие, откуда будет слышен звон колокола. Сюда.

Ворота конного двора были заперты. Я не стал тратить на них времени, а повел Кадала прямо к стене сада. Во дворце не горело ни огонька. Мы перебрались через стену там, где в ней зияла рваная брешь, и по мокрой траве направились через фруктовый сад во внутренний садик моего деда. В воздухе стоял тяжелый запах влажной земли и разных растений, мяты и шиповника, мха и молодых листочков, опустившихся под тяжестью росы. Несобранные прошлогодние фрукты чавкали у нас под ногами. За нашими спинами пусто и гулко скрипнули ворота.

В колоннаде было пусто, все двери на запоре, окна забраны ставнями. Во дворце царила темнота, гуляло эхо крысиной возни. Но я не заметил видимых разрушений. Я предположил, что, захватив город, Вортигерн решил сохранить дворец и прилегающее к нему поместье для себя. Ему удалось убедить или заставить своих саксов отказаться от разграбления поместья так же, как — из страха перед епископами — он заставил их пощадить обитель Святого Петра. Тем лучше для нас. По крайней мере вечернего колокола мы будем дожидаться в сухом и уютном месте. А внутрь мы попадем без труда: если я не сумею открыть любой замок в этом доме, то время в мастерских Треморина я и впрямь потратил впустую.

Я как раз сообщал об этом Кадалу, когда вдруг из-за угла, мягко, по-кошачьи ступая по мшистым плитам, быстро вышел молодой человек. Завидев нас, он остановился как вкопанный, и я увидел, как его рука метнулась к бедру. Но одновременно с тем, как с едва слышным шорохом выхватил меч из ножен Кадал, юноша присмотрелся ко мне округлившимися от удивления глазами и воскликнул:

— Мирддин, клянусь святым дубом!

Какое-то мгновение я не узнавал его, что было вполне объяснимо, поскольку он был ненамного старше меня и сильно изменился за пять лет. Затем я безошибочно понял, кто стоял передо мною: широкие плечи, выступающий подбородок, волосы, даже в сумерки отливающие рыжиной. Диниас. Тот самый Диниас, который звался королевским сыном, в то время как я был безымянным бастардом; Диниас, мой «кузен», который не желал признавать своего родства со мной, Диниас, который сам захватил титул принца и которому это сошло с рук.

Мало кто принял бы его сейчас за принца. Даже в полутьме я разглядел, что он был одет не бедно, но в платье, в какое одеваются обычно торговцы, и украшением ему служило лишь одно медное обручье. Темное платье было подпоясано поясом из простой кожи, на рукояти меча не было ни единого украшения, а плащ, хотя и из хорошей материи, обтрепался и был испещрен пятнами грязи, От всей его фигуры исходило то неописуемое ощущение захудалой бедности, какое является результатом постоянных расчетов, как протянуть от одного дня до другого или, возможно, даже от обеда до ужина.

Поскольку, несмотря на значительные перемены, он, бесспорно, оставался моим кузеном Диниасом, следовало предположить, что если он узнал меня, то не было смысла притворяться, будто он ошибся. Я улыбнулся и протянул ему руку:

— Привет, Диниас. Надо же, первое знакомое лицо за сегодняшний день.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});