Современная английская повесть - Стэн Барстоу

все девять суток?

— Нет, — ответил Джири. — Я ночую в гостинице. Спать ложусь в одиннадцать. По утрам не тороплюсь: сюда прихожу обычно полдесятого.

— В какой гостинице?

— В привокзальной.

— Стоп. Дайте разобраться, — сказал Робинсон. — Вы ночуете в привокзальной гостинице и целыми днями гуляете по платформам?

— Иногда гуляю, иногда сижу. А ем в кафе, их тут хватает. И вам теперь могу посоветовать, куда лучше пойти.

— Нельзя ли узнать, зачем вы это делаете?

— Я мог бы объяснить, — ответил Джири, — но при всем моем почтении к вам, Филип, не вижу причины, почему я обязан делать это.

— Тогда ответьте мне только на один вопрос. Вы что-то изучаете здесь, обследуете? Чего ради вы здесь торчите?

— Вы хотите сказать, послал ли меня сюда кто-нибудь. Нет, никто. Я на вокзале по своей доброй воле.

— Вы собираете какую-нибудь информацию?

— Не в том смысле, какой вы подразумеваете.

— Что ж, — сказал, вставая, Робинсон. — Если вам хочется находиться здесь — дело ваше. Но, полагаю, вы догадываетесь, как это выглядит со стороны.

— А как?

— Так, словно у вас расстроены нервы и вы не в состоянии поступать разумно, — резко ответил Робинсон.

— Поступать разумно, — повторил Джири. — Вы, надеюсь, вкладываете в это понятие конкретный смысл. Или же хотите сказать — поступать, как все?

— Не запутывайте нашу беседу еще больше, Артур. Вы отлично понимаете, что я имею в виду.

— Если бы на всех больших вокзалах постоянно жили сотни людей, вы бы привыкли к этому и не считали это неразумным, — заметил Джири. — Вы ведь на каждом шагу сталкиваетесь с куда более странными явлениями и принимаете их.

Робинсон порывисто поднялся. Вечер испорчен, дома теперь мира не восстановишь несколько недель, если не месяцев, а этот Джири, человек, которому он от души желал добра, отказывается от помощи. Он смотрел на серую твидовую кепку Джири — спокойствие, которым от нее веяло, приводило его в бешенство.

— Что ж, Артур. Я опоздал на поезд, потому что встревожился за вас, но, судя по всему, вы считаете, что я понапрасну теряю время.

— Я тронут вашим вниманием. И мне было приятно побеседовать с вами. Жаль, что вы опоздали на поезд.

— Знаете, что меня больше всего пугает в вас? — Робинсон наклонился к Джири. — Ваше спокойствие.

Джири взял свой стакан и отхлебнул немного.

— А почему бы мне не быть спокойным? Вы спросили меня, сколько времени я уже на вокзале, и я подумал: лучше сказать правду, чем играть в прятки. Я ведь знаю, вы чуткий, доброжелательный человек. Вы не будете стараться упечь меня в психушку только из-за того, что я поступаю не так, как обычно поступают другие.

— Раз уж речь зашла о психушке, — гнев Робинсона еще не остыл, — могу сказать, что я думаю по этому поводу. Если вы останетесь на вокзале, вы сойдете с ума. Бесконечные толпы людей, отсутствие удобств и крыши над головой — все это доконает вас. Бога ради, смейтесь надо мной, но через три месяца вы свихнетесь.

— Хотите поспорим? — с улыбкой спросил Джири.

— С удовольствием, — ответил Робинсон. — Только каким образом я получу свой выигрыш, когда вам выдадут свидетельство о невменяемости?!

Это слово — «свидетельство» — вырвалось у Робинсона нечаянно. Лучше было бы сдержаться, оставить его при себе, ведь и так все ясно. Оба на секунду замолкли, потом Джири спросил:

— Вы в самом деле так считаете?

— Я считаю, — размеренно произнес Робинсон, — что у вас сильное нервное истощение, вы переутомлены и потому, вероятно, не в силах судить, что вам на пользу, а что во вред.

— Иначе говоря, я душевнобольной, — заключил Джири. Снова наступила пауза. Он нарушил ее первым: — Вы были знакомы с Джеффри Уинтерсом?

— Где-то слышал это имя. А я мог его знать?

— Он был микробиологом.

— Что же с ним произошло?

— Джеффри был бесконечно одинок, другого такого я не встречал. Он говорил, что в разладе со всем миром и ничего не может с этим поделать. Привязан он был лишь к нескольким людям, больше всего, мне кажется, к своей жене и ко мне. Но ведь этого мало. Он чувствовал себя так, словно бо́льшую часть суток проводил вне земной цивилизации, на какой-то другой планете, где, кроме него, не было ни одной живой души.

— Что с ним случилось?

— Он покончил с собой, — без всякого выражения ответил Джири.

Робинсон снова наклонился к нему:

— Зачем вы рассказали мне об этом?

— Предположим, Джеффри нашел способ избавиться от этого ужасного одиночества, хоть и несколько странный. Не лучше ли было оставить его в покое и не принуждать вернуться к тому, что вы называете разумным образом жизни, тем самым обрекая его на невыносимое одиночество? В итоге как-то утром он отравился на своей кухне.

Робинсон продолжал стоять, склонясь над Джири и пристально всматриваясь в его лицо.

— Что вы пытаетесь мне внушить? Что покончите с собой, если вам не разрешат оставаться на вокзале?

— Нет, конечно. — Джири рассмеялся. Казалось, все это искренне забавляло его. — Ничего такого я о себе не говорил и вовсе не желаю, чтобы мне приписывали подобные глупости. Просто я вам рассказал случай, в котором модель разумного поведения, как вы это называете, не очень-то помогла.

Робинсон выпрямился.

— Пожалуй, я пойду. Вы недвусмысленно дали мне понять, чтобы я не вмешивался не в свое дело. А с другой стороны, ни с того ни с сего вспоминаете о судьбе своего друга, покончившего с собой от одиночества. Вот что у вас на уме, и тем не менее вы утверждаете, что здоровы.

— Вовсе я не утверждал. Кто нынче может этим похвастать? Вы снова договариваете за меня.

— Ладно, я пойду.

— Как хотите, Филип, но ваш поезд не так уж и скоро. Может, посидим и закажем еще пива? Народ схлынул, и мы мирно побеседуем.

— О чем? — спросил Робинсон. — О самоубийстве?

Он выскочил на перрон, решительно прошел через здание вокзала и зашагал по грязным улочкам с ветхими постройками. Куда глаза глядят, лишь бы вырваться из этого кошмара. Он вернется минут за пять до отхода поезда, не раньше. Он не намерен снова сталкиваться с Джири. Жалость, недоумение, раздражение, тревога переполняли его, потом вдруг нахлынула бесконечная усталость и поглотила все остальное. Длинный день сегодня выпал.

Джири вернулся в кафе, заказал стакан портера и не спеша развернул вечернюю газету.

Джири потягивал в кафе портер, а тем временем его жена — в шестидесяти пяти милях от него — разговаривала по телефону.

Красивой Элизабет Джири никогда не была. В молодости она