На сопках Маньчжурии - Михаил Толкач

Аркатов пересёк речку Уду по наплавному мосту. Подмораживало и ноги с хрустом давили ледок. Слева осталась станица Заудинская. На песчаной горушке в посёлке Комушки урядник высмотрел за последней избой одинокую сосну, окружённую мелюзгой-подгоном. Рядом — скос кучегуры. Оглядевшись, прислушавшись и не обнаружив ничего необычного, он забросил антенну на деревца. Место выхода в эфир выбрал с умыслом: вблизи селения Саянтуй вещала государственная радиостанция. Сторожа посторонних волн в небе вряд ли спохватятся, даже изловив дробь морзянки в таком соседстве. Передал несколько слов: «Нахожусь у цели. Приступаю выполнению задания. Арат». Получив из Харбина подтверждение приёма донесения, Аркатов быстро смотал антенну, упаковал её вместе с рацией в мешок и с поспешностью убегающего от преследователей удалился в сторону железной дороги.

От реки тянуло сыростью, наплывал туман. Справа остался лесозавод. Освещенная пилорама. Татакал дизельный двигатель. Визжала циркулярная пила. Пахло свежими опилками.

От рысцы по незнакомой дороге он запалился. Полупальто, подпоясанное узким ремешком, держало тепло и он изрядно вспотел. За плечами мотался увесистый мешок. Ощутив приторный дух гнилья, Аркатов догадался: поблизости мясокомбинат! Такая же вонь в Харбине в округе мыловарни на краю Гандатьевки…

В темноте забрался в кювет и ждал товарного поезда. Застыл без движения. Улучив подходящий момент, сноровисто заскочил на свободную тормозную площадку и притулился к подрагивающей стенке вагона. Холод к утру набирал силу. Ветерок с речной поймы пронизывал даже ватник. Скукожившись, пошевеливая плечами, притоптывая в сапогах, он дотерпел до города. Едва поезд стишил ход, выбросился наземь у входного семафора и твёрдой походкой пересёк переезд. По Мухинской улице направился к Лысой горе. Накануне он условился со Скопцевым встретиться.

Намереваясь сократить дорогу, Аркатов свернул в лес. Ломился сквозь заросли сосняка. Натыкался на пни, корневища, кололи низкие ветки. Чертыхаясь и осторожничая, вернулся на Мухинскую. Вскоре на боковой дорожке обрисовались двое. В чащобе белели особнячки железнодорожников.

— Эй, погоди! — Аркатова заметил мужик в шапке-непроливайке.

Урядник сделал вид, что не слышит, машинально ускорил движение, надеясь укрыться в тёмном лесу.

— Не боись! — подал голос другой, с сундучком в руке.

Враз потяжелел мешок за спиной. Нащупал за поясом маузер. Отклонился на случайную тропу, светлевшую в густых деревьях.

— Стой! — Прохожие побежали за ним.

Аркатов прибавил ходу. Те наддали. Послышалось тяжёлое дыханье гонцов. Урядник резко обернулся и встал. Мужчины наткнулись на него, как на стенку. Заученным приёмом Аркатов ударил первого ногой в пах. Другого — рукояткой маузера в висок. Оба очутились на земле. Сундучок отлетел в траву. Шапка-кубанка скатилась с дорожки…

— Зазноба задержала? — ворчанием встретил его Скопцев. Он опирался спиной на толстую сосну в овраге. Под его ичигами скрипел снег.

— Ты — догадливый, казак! — Аркатов запалённо хукал, разводил руками, умеривая дыханье. Мешком упал под дерево. Ноги метнул вверх, прислоня к стволу сосны.

В овраг вползала рассветная синь. Пошумливали вершины деревьев. От плешин снега наносило холод.

Скопцев жевал корку, сопел недовольно. Он был в летней тужурке, обтёрханном плаще. Дожидаясь Аркатова, продрог.

— Ошивался где-то, а тут продавай дрожжи!

— Непредвиденные обстоятельства. — Аркатов всё ещё загнанно похекивал. Рукавом ватника отирал лицо. Пережив опасность, он не сдерживался. — Всё жрёшь, как заморыш!

— Удачи и неудачи не связываю с желудком, Изот Дорофеевич, никогда! — Платон Артамонович отхватил кусок краюхи, жамкал так смачно, что щёки ходуном ходили. — У меня огневой контакт с пузом!

В первом свете утра очертилось его буроватое лицо с широкими скулами. Как у большинства его собратьев по окраске, у Скопцева была молочно-белая кожа, испещрённая мелкими веснушками, а нос за лето обшелушился в загаре.

— Оглоед ты, казак! — злился Аркатов, изрядно перетрусивший в ночной стычке. — И не духарься, рыжий!

— Ты чё щеришься, урядник? — Скопцев с нарастающей тревогой всматривался в потное подёргивающееся лицо Аркатова. — В Харбине, небось, заждались, а мы собачимся впустую…

— Бьётся в истерике твой сотник, тебя не видя! — Аркатов рывком поднялся, поправил лямки мешка на плечах, хлопнул себя по боку, удостоверяясь, на месте ли маузер. Тоном приказа добавил: — Нужно доставать груз!

— Чего засуетился, урядник? На пятки наступают?

— Не твоё дело! Твоё дело: хрюкнул и — в загонку! Не ширь ноздрю! Духарь отыскался! — В обидных словах срывал свою злость Аркатов.

— Зря вы так, Изот Дорофеевич! Смерть заодново ходит…

— Ладно! Балахоны на месте? Лыжи приготовил?

— Как договорились — исполнено.

— Веди к тайнику!..

День разгулялся: чистое небо над горами, в лучах солнца искрился снег. Урядник с биноклем притаился на каменистой сопке. Он успел изучить противостоящую за распадком гору. Вот из укрытия выбрался человек в дохе. Разминается. Правота Тачибаны подтверждается: красные обнаружили тайник! Ветром донесло звук выстрела. Скопцев скатился под горку. Почему нет погони? Тот, в дохе, недвижен. Аркатов осудил противника: в секрете один человек. Или это новая уловка? Где же преследователи?..

Скопцев бежал в низину. Соображает: достичь чернотала, затем ручьём выскочить на песчаные бугры и нырнуть в ущелье, поросшее сосняком. «Рацию-то не достал!» — спохватился Аркатов. Кто теперь поверит, что это рыжий выходил ночью на связь с Харбином? Аркатов в волнении приник к биноклю. Скопцев стремительно катил по спуску на лыжах. Петляет, уклоняется от низких веток. И никто его не настигает!.. Везёт рыжему! Урядник навострился вдогонку, чтобы пересечь путь Скопцева в излучине ручья…

Цыдендамбаев, услышав выстрел в горах, заторопился к лейтенанту. С крутолобой сопки заметил убегающего человека. Тёмные ичиги выделялись на белом покрове земли. Далеко умотал пришелец! Он затеряется, если выпустить в низинный лес. Глаз охотника не подводил. Цыдендамбаев прилёг на обломок скалы. Выцелил утекающего. Плавно нажал на спусковой крючок берданки.

И второй выстрел услышал Аркатов. Перекрестился набожно. Отполз за выступ утёса. Приладил лыжи и заскользил вниз, в другую сторону от тайника…

«Здравствуй, Дядя — достань воробушку!

Пишу тебе в теплушке. Слёзы — ручьём. Не мог приехать! Твоя Людка добралась почти до тебя. Уговорила пилота — вёз почту. Сначала до Уфы. Потом — до Иркутска. И тут — стоп! Вашу милость посетить — гони пропуск! За Байкал — ни на шаг! Хлопотать нет часу, как говорят хохлы. Эх, жизнь-жестянка! Когда теперь увидимся? Так хочется прижаться к тебе, мой лучший на свете землемер!

Верная тебе до гроба Людка-верблюдка».

«Милая, любимая, родная!

Судьба наша такая — воевать. Людка, отчаянная твоя голова! Совсем было собрался просить начальство: «Отпустите к жене!». И остановил себя: «Не стыдно?». Не мог поступить иначе. Не мог — и всё тут! Ну-к, все запросятся к семьям? У каждого есть что-то неотложное, своя боль, своё желание… Прости меня, но честно пишу тебе: не просился. Совесть не позволила. Одним словом, лопух твой и не самый смелый на свете землемер. Заклинаю тебя, Люда, береги себя! У нас Игорёк. У нас впереди — океан счастья! Это я тебе обещаю, твой Сеня.

Обнимаю и целую тебя тысячу раз».

Труп лежал на снегу возле кирпичного дома, где размещался оперпункт гарнизонных контрразведчиков. Рогожный куль прикрывал мёртвого с головой. Видны были лишь ноги в ичигах, перетянутых у щиколоток и под коленями сыромятными ремешками.

Фёдоров, дожидаясь, пока Голощёков пропустит во двор опознавателей, поёживался на морозном ветре. Маргарита Павловна робко вышла из двери. Без причины поправляла серую шаль на своей голове. Недоумённо смотрела на Семёна Макаровича.

— Товарищ Черных, будьте внимательны, — обратился к ней капитан и сдёрнул куль с мертвяка. — Знаете ли вы этого человека?

Покойник был в белом халате. Из-под пушистой шапки торчали рыжеватые волосы. Бурые усы щетинились над прикушенной губой. Жёлто-меловая кожа лоснилась, как у живого. На подбородке алели потёки.

— Почто его? — Маргарита Павловна ступила с опаской к убитому. Тёмные глава её расширились. Она облизнула сухие губы.

— Кто это? — повторил вопрос капитан.

— Неужто Платон? Не могу ручаться, однако, схож… Сын лавошника Скопцева. Обутки плошее, а о ту пору в сапожках форсил, голенища бутылками!

Семён Макарович попросил Черных отойти в сторону. Из дверей показалась Заиграева в светлых бурках. Мужской полушубок не первой носки. На голове — тёплый платок. Теребила пальцами курчавый воротник.