Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922 - Владимир Петрович Аничков

при его содействии получил разрешение на остановку в Омске.

Следуя на извозчиках к банку, мы встретили Мику, уже в военном мундире прапорщика, который сообщил нам грустную новость: заболел мой сын Толюша. Мы тотчас же поехали в кадетский корпус, где помещалось артиллерийское училище, и разыскали в лазарете сына. Его лицо было забинтовано и искажено до неузнаваемости.

Причина заболевания, вероятнее всего, объяснялась нервным потрясением, осложненным простудой.

Оказалось, что несколько дней назад в училище проник какой-то пьяный офицер. Дело было поздним вечером. Юнкера находились в дортуарах.

Пьяница стал скандалить и довел дело до того, что дежурный офицер отдал приказ юнкерам, в том числе и сыну, арестовать его силой. Офицер этот вытащил револьвер и произвел несколько выстрелов в юнкеров, но промахнулся. Его арестовали и отвели на гауптвахту.

Сыну в числе нескольких юнкеров пришлось конвоировать его по улицам. Пьяница упирался и дрался.

Вернувшись в училище сильно вспотевшим (окна ночью были открыты), Толя проснулся со скошенным лицом.

Мы сильно перепугались за сына, и я вызвал доктора Крузе.

Результат осмотра был благоприятен. Доктор сказал, что болезнь длительного порядка, но излечима массажем и электричеством.

В Омске остановились, конечно, в банке, в незатейливой комнате, которую раньше занимала прислуга и где ставили самовары.

Вагон с вещами прибыл несколько раньше, что дало нам возможность кое-как ее обставить. В этой комнате поместился я с женой и Наташей. Тут же поставили и кровать на случай ночевки сына. Мою мать, приехавшую в Омск дней за десять до нас, устроили в конце непроходного широкого коридора. Старушка жаловалась на это помещение, несмотря на то, что ее скромный темный уголок стал предметом зависти многих служащих. Большинство из них не имели собственного угла, спали в операционном зале на полу, а днем находились или на лестнице, или во дворе.

Утром, в семь часов, вся эта компания поднималась и становилась в длинную очередь перед единственной уборной.

Я и моя семья не хотели пользоваться директорской привилегией и стояли в хвосте очереди с полотенцем и мылом в руках.

Конечно, при такой перегруженности и нашей русской неряшливости уборная содержалась грязно, что делало пребывание в ней большим страданием.

Кухня была одна, с небольшой плитой, пользоваться последней тоже надо поочередно, что рождало немало ссор между хозяйками.

Я предложил образовать коммунальную столовую, что могло удовлетворить нас всех и дать возможность иметь дешевый и сытный обед. Первой взялась кухарить Филицата Германовна Прейсфренд. Она давала нам превосходный стол, но несколько жирный. Однако этот опыт пришлось отменить, ибо наша импровизированная кухарка стала обижаться на нас за то, что мы слишком мало едим. Для многих обед казался дорогим, хотя он обходился немного дешевле, чем в кухмистерских, где кормили отвратительно. Наконец, у всех оказались разные вкусы. Дело дошло до обид, и пришлось ликвидировать этот простейший способ коммунизации хозяйства.

– Вот, господа, блестящий пример коммунальной жизни, – торжествовал я, – посмотрим, как «товарищи» справятся с ней в России.

Пришлось опять посещать рестораны и кухмистерские, где обед обходился в шесть-десять рублей, что было и дороже, и скверно, да и кормили несытно.

Дочурка наша со свойственной ей энергией тотчас отправилась к Афанасьеву в Министерство снабжения и продовольствия и, получив там место, рьяно принялась исполнять служебные обязанности, стараясь прилежанием опередить подруг.

Я радовался за дочурку, что тяжелые дни беженских лишений она сумела скрасить служебными интересами.

В Омске нашлось много семей беженцев, близко знакомых нам еще по Симбирску. Несмотря на убогость комнаты, нас часто навещали, что вносило известный интерес в нашу жизнь. Частенько ходили мы и в синематографы, всегда переполненные народом.

С увеличением населения в Омске появилась масса крыс огромного размера, дерзавших появляться в комнатах даже днем. Стоило в комнате министерства, где работала Комиссия по вопросам денежных реформ, тихо посидеть несколько минут, как из щелей появлялось несколько крыс, быстро исчезавших при первом шуме.

Состояние Толюши быстро шло к выздоровлению.

Приход по воскресным дням юнкеров и нескольких их преподавателей, среди которых оказался Арцыбашев, сын бывшего симбирского вице-губернатора, вносил большое оживление не только в жизнь молодежи, но и в нашу.

Шевари мне удалось устроить в Министерство финансов, и он занял место секретаря Кармазинского. Я был очень рад, что удалось отблагодарить Шевари за помощь, оказанную при нашем бегстве из Екатеринбурга.

Я довольно близко сошелся с Николаем Оттовичем Лемке, и мы частенько по вечерам делали порядочные прогулки пешком в окрестности Омска, обычно придерживаясь полотна железной дороги, и изредка ходили купаться в многоводном Иртыше.

Нередко заходили в ресторанчики, где за кружкой пива коротали вечера.

Когда по приезде в Омск я явился к Михайлову, он уже в третий раз стал настаивать на моем вступлении в должность директора Кредитной канцелярии, поскольку теперь я переселился в Омск на постоянное жительство. Но по тем же причинам я опять отказался. Да к тому же носились слухи о скором прибытии из Парижа некоего Новицкого, приглашенного на эту должность с усиленным окладом.

Мне были известны некоторые его доклады по денежному обращению, из коих сквозило плохое знакомство с этими вопросами.

Министр остался недоволен моим отказом, но попросил поработать в Комиссии по экономии, занимавшейся сокращением штатов служащих и урезкой их содержания, и в Комиссии по финансированию Южно-Сибирской магистрали, которую строил тогда Остроумов.

Обе комиссии были совершенно противоположны по заданиям, но я решил твердо стоять на своем мнении, что вводить сейчас экономию на кредитные обесцененные рубли совершенно невозможно по политическим соображениям. Правда, штаты министерств – не только нашего, но и всех остальных чрезвычайно разрослись. Но ведь в них пристроились беженцы, которых надо было кормить.

– Серьезное сокращение штатов, – сказал я, – поведет к большому недовольству правительством. По-моему, единственное радикальное средство – это прекращение новых приемов служащих, даже на те места, которые освобождаются при призывах в армию. Уменьшать же оклады при наличии падения стоимости кредитных денег невозможно. Наоборот, следовало бы их увеличить…

– Ваш взгляд совершенно расходится с заданиями Комиссии, – ответил Михайлов. – Вы слишком широко смотрите на дело. Из-за ваших настояний погибло восемьдесят миллионов рублей, выданных нами разным заводам Урала.

– На это я могу сказать одно: зачем правительство без сопротивления отдало Урал? Ведь эти восемьдесят миллионов, в сущности, оцениваются теперь в четыре миллиона. А сколько железа получило правительство с Урала?..

Все сокращения свелись к увольнению нескольких мелких служащих.

Мое выступление в защиту просимой Остроумовым у казны ссуды в несколько десятков миллионов рублей на постройку следующего участка Южно-Сибирской магистрали было поддержано Комиссией. Но Михайлов наложил свое вето, порекомендовав просить