E-18. Летние каникулы - Кнут Фалдбаккен

И еще одно непредвиденное обстоятельство в этой связи — действия дяди Кристена позади коровника. Видение не уходило из головы, мучило подобно зубной боли, казалось, я упустил из виду нечто важное, чему сначала не придал особого значения… Снова воспроизвел все по памяти: вот он стоит расставив ноги, смущенный, как мальчишка, мочится, однако, направляя струю в навоз, от которого поднимается пар, делает что-то рукой, что-то бросает в сухие заросли… Бумага? Клочки бумаги?

— Нашел? А я и не искал ничего, — сказал дядя Кристен, сделав ударение на слове «искал». Крыша там не в порядке, хотел посмотреть…

Нет, не могу больше. Сил нет слушать их ложь. Я кое-как поблагодарил за еду и выбежал из кухни. Нужно подумать наедине. Участвовать в распрях не желаю, я выше их. Кроме того, философствования мои до добра не доведут никого, ведь видел я все в преувеличенном свете и судил соответственно опрометчиво и категорично, не знал искусства компромиссов, мыслил категориями — или/или, черное/белое, да еще уверен был, что действую независимо и самостоятельно.

Но от правды не уйти, я был частью происходящего, хотел я этого или нет. Я видел их обоих вчера после обеда. Я был свидетелем и сторонним случайным наблюдателем, не отрицаю — любопытство, результат чувственного возбуждения, одолело меня. Ничего не поделаешь! Теперь осталось проверить, нет ли других вещественных доказательств, следов, дополняющих имевшиеся уже улики.

По двору пробежала тень. Трава клонилась к пригорку, поворачиваясь к ветру своей обратной светлой стороной… Быть дождю? Я пробирался сквозь заросли крапивы, обильно растущей между курятником и старым колодцем. Сухие стебли трещали под кроссовками, а новые, сочные и зеленые листья били по ногам, кололи и жгли сквозь носки. Но по-настоящему не было больно; Йо даже ел крапиву. Я думал и думал, бесстрашно прокладывая себе дорогу в крапивной чаще и пробовал, как человек природы интуитивно найти следы вчерашнего пребывания здесь дяди Кристена.

От навозной кучи сильно попахивало. Здесь он стоял. Нет, здесь! Вот оно место преступления! Его позора, молодеческого греха, так явно компрометирующего взрослого мужчину. Ноги проваливались в мягкое, неприятное месиво. Вонь несусветная. Представил, как пар подымается, когда мочишься в теплый навоз. Фу, гадость какая! Наконец, отчетливый след. Почти рядом — кусочек скрученной белой бумаги, чуть поодаль — другой, третий и четвертый, они лежали прямо в навозной куче. Я выловил две бумажки, расправил их и увидел, что это были части письма, написанного энергичным мужским почерком, не похожим на почерк дяди Кристена. Слова можно было разобрать: «Госп. Кр…. — написано было на одном клочке бумаги. — Мне больно пис»… На следующей строчке: «Нелегко оставить такие не»… И на следующей — «равенство таким способом». На другом — только: «терп такое… и для вашего блага». Остальное затерялось в экскрементах и моче.

Я не знал, что делать и как действовать. Понятно, это письмо не было прощальным, написанным Марией, потому что тогда ему не было нужды появляться в «комнате» Марии, где до него уже побывала тетя Линна. Я никак не мог сообразить, что же это такое? Официальное послание, почти угрожающее по тону, написанное синими чернилами и явно в спешке? Не исключено, что это все же важное письмо, иначе дядя Кристен не занимался бы им и не выбросил таким способом.

От зловония навозной жижи кружилась голова. Тошнило. Кто-то позвал меня. Он! Дядя Кристен! Я свернул клочки письма и бросил их как можно дальше в заросли сорняков. Потом присел на корточки, чтобы не увидели. Еще раз выкрикнули мое имя. Потом дверь захлопнулась, и стало тихо. Я подождал, а затем начал свое отступление: крался, пригнувшись в траве, миновал роковой поворот, где меня могли видеть, если стояли у кухонного окна; прополз под настилом амбара, вдоль амбарной стены, потом смело метнулся наискосок по двору и благополучно оказался прямо у входной двери… глубоко вздохнул и вошел в кухню.

Он стоял у кухонной стойки и смотрел в окно. (Как долго он стоял там? Меня знобило.) Он выглядел озабоченным, я сразу это заметил. Может, думал о своих делах и не видел меня? Мы были одни в кухне.

— Звал меня? — спросил я отдышавшись.

— Да… — сказал он как-то неопределенно.

Потом вдруг взглянул на пол:

— Петер, что у тебя с ногами?

Я посмотрел вниз, хотя заранее уже знал, в чем дело. Глупая непоправимая ошибка: мокрые следы на кухонном полу; я забыл главное, забыл об испачканных кроссовках.

— Где ты был?

— За амбаром.

Я чуть не заплакал от стыда, что выдал себя так глупо.

— Я… я хотел накопать червей, — солгал я в отчаянии. — Для рыбалки.

— Что ж, молодец.

Значит, он не заметил эти пакостные отпечатки. Сосредоточенно смотрел куда-то вдаль, а я и моя обувь, кажется, мало его интересовали.

— Послушай, Петер, — сказал он помолчав. — Сделай мне одолжение, сходи в магазин. Если хочешь, возьми велосипед.

Конечно, я готов был сделать ему одолжение. Все что угодно, только бы не задавал разоблачающих меня вопросов. Хотелось мира и покоя в усадьбе Фагерлюнд.

— Мне нужны гвозди, — сказал он. — Буду чинить крышу. Спроси также, есть ли кровельный толь. Купи или закажи рулон. — Он снова выглянул из окна. — Только бы держалась там наверху… Думаешь, получится?

— Конечно, — сказал я.

— И еще, знаешь, купи недорогую игрушку… — Он помолчал, улыбнулся, посмотрел на меня смущенно. — Игрушку для малышки Ханны. Медвежонка или что-то в этом роде. Ну, сам сообрази.

Он выглядел смирной овечкой, одна невинность; но по лицу было видно, что он не все сказал, и что это ему сказать не просто:

— И еще, не говори Линне. Ты знаешь, как она реагирует… Она не любит, что мы ходим к дому Весселя. Боится сплетен и разговоров… Когда придешь, положи в сарае.

— All right, — заверил я его, стараясь держаться, как подобает истому мужчине. Было в дяде Кристине нечто такое, что не позволяло думать о нем плохо. И подозревать его тоже было нехорошо, невзирая на его вчерашние действия позади амбара. Он хотел чинить крышу. А почему бы и нет? И был в «комнате Марии» по законному делу. Несмотря ни на что он честный труженик, крестьянин, папин брат, моя дядя, которого я всегда горячо любил, и ничего незаконного не было в его намерениях. Я готов был ему услужить, дать взаймы свой нож, к примеру, хотя был уверен, что он воспользуется им не в добрых целях. Он посылает меня в магазин, я обязан купить игрушку для малышки Ханны, и еще он утверждает, что тетя Линна боится сплетен. Нет, что бы то ни было, но подозревать его я не мог, во всяком случае, не сейчас, когда он стоял и доверительно мне улыбался.

Я взял старый велосипед и покатил по дороге в центр, раздумывая над тем, что он сказал бы, если бы знал, что вчера Катрине поцеловала меня. Да, меня, а не его! Несмотря на его мужскую силу и кажущуюся молодость. Меня!

По обеим сторонам узкой дорожки богатым зеленым ковром раскинулись поля. Ветер рвал свежую листву с кудрявых березок у столбов, где кончались владения дяди Кристена и где не так давно стояла изгородь. На небе копились тучи. Меня мотало из стороны в сторону, потому что непривычно было сидеть на высоком сиденье. Цепь звенела, когда я нажимал на педали. Центр находился в полутора километрах, но дорога шла все время под горку. Я с наслаждением слушал, как трещит гравий под покрышками. Несколько раз меня уносило в сторону. Певуче пели дубы. Дул сильный ветер… Меня все это устраивало: немного бури, немного ветра и дождя… то, что надо для жителя леса!

Катрине. Сомнения нет, у нее серьезные намерения относительно моей особы, иначе к чему поцелуй? Вероятно, она любит меня, потому что я люблю ее больше всего на свете.

11.

Когда я, выполнив поручение дяди Кристена, выходил из магазина, то натолкнулся на Герду Бергсхаген.

— Привет, Петер, какая неожиданность! — воскликнула она, снимая хозяйственную сумку с руля.

— Привет, Герда, — ответил я немного смутившись, но быстро овладев собой. Немного, конечно, нервничал, но, чтобы она не заметила этого, специально повернулся к ней спиной, прикрепляя на багажнике коробку с гвоздями и пакет с пластиковой уткой ярко-оранжевого цвета для малышки Ханны. Медведей не было.

— Подождешь меня? Поедем домой вместе?

Я согласился ждать.

Потом мы ехали на велосипедах домой бок о бок, мимо автобусной остановки, заправочной колонки, ехали медленно, вставая при каждом подъеме.

— Придешь, Петер, на праздник святого Улава? — спросила она, когда мы проезжали мимо зеленой лужайки перед Домом культуры.

— Возможно… наверняка.

— Праздник будет на славу! Ведь Карльсены играют.

— Ага?

Я не знал, кто такие Карльсены.

— Они молодчага! Уже пластинку свою выпустили!