Андрей Рублев - Павел Северный

Андрей, бледный, стоял с плотно прикрытыми глазами, а из-под ресниц просачивались слезы и текли по щекам…

Глава пятая

1

Дремучие, заповедные леса, даже не везде зверем топтанные. Они настойчиво, со всех сторон, подступают к удельному Звенигороду, хоронят в себе его слободы и посады.

В Звенигороде княжеское гнездо зовут Городком. Так пожелала княгиня Марфа Ермолаевна. Во многом не перечит ей князь Юрий, хотя своей горделивостью и заносчивостью отстал от жены всего на полшага.

Только версту с лишним надо прошагать из Городка на другой, еще более высокий холм, главенствующий над лесом при впадении в Москву речки Разварки. С древности окрещен холм званием Сторóжа, здесь угодья Сторожевского монастыря.

По преданию, от названия холма пошло именование города. В старые годы стояла на холме вышка со стражей, бившей в колокол при всяком приближении врагов. От того заполошного колокола родилось звонкое имя Звенигорода.

Несмотря на окружающую Звенигород лесную глушь, он не избежал разорения при нашествии Тохтамыша, но выжил, а когда князем удела стал Юрий Дмитриевич, окреп, разбогател. Казна князя и приданое его жены позволяли Звенигороду расширяться и отстраиваться. В Городке и в монастыре одновременно были сооружены два каменных собора: Успенский и Рождественский…

2

Весна 1406 года в Звенигороде стояла дружная и душистая. На лесных мочажинах цвели ландыши. В посадах и слободах избыток черемух. В Городке княжеские хоромы обступили березы вперемежку с черемухами. В малой думной горнице полумрак оттого, что окна прикрыли ветви цветущих деревьев. Князь Юрий по-домашнему, в неподпоясанной рубахе, сидел за столом. Перед ним листы пергамента.

Скрипнула дверь и заставила князя оторваться от писания. Подняв недовольный взгляд, он увидел вошедшего слугу с горящей свечой, а за ним вошла княгиня Марфа. Слуга, поставив свечу на стол, проворно удалился.

– Вовремя подошла, а то бы писал в темноте. Уж больно велик ноне цвет на черемухах.

Княгиня подошла к киоту с иконами и поправила лампадку с тусклым огоньком.

– Не зря навестила тебя. Вышла надобность побеседовать.

– Рад послушать.

– Говорила седни с игуменом Саввой.

– О чем? – спросил недовольно князь.

– Старец злобится, что медлишь звать иконников из Москвы для росписи соборов. Работа предстоит большая, и опасается он, что за лето можно не успеть. Я с ним согласна. Собор в Городке строить спешил, а лепость в нем завести не торопишься.

– Кого же Савва велит звать из Москвы? Поди, мыслит, чтобы расписывал византиец Феофан?

– Про иноземца словом не обмолвился. Настоятельно велит звать иконника Даниила Черного, ведомого ему по Троицкому монастырю.

– Позвать нетрудно.

– Вот и зови.

– А что, если братец Василий не дозволит ему к нам податься?

– Ты действуй через матушку. Она на Василия живо узду наденет. Чудно, родные братья, а во всем у вас между собой ладу нет. Сама наслышана, что зело добрый иконник в Москве объявился.

– Должно, слыхала про Андрея Рублева?

– Так, кажись, его кличут. Да ты и сам хвалил его, что дельно братов собор украсил иконами. Чать, наш Успенский нисколечко не хуже Благовещенского. Вот и надобно, чтобы в нем все было по-богатому, как в московских соборах. Молиться хочу в лепости, чтобы образа отгоняли житейские докуки. Не пойму тебя. Всю зиму хвалился, что росписью собора утрешь Василию нос, а как подошла пора, ты медлишь.

– Повременить хочу.

– По какой причине?

– Донесли мне, будто Василий, обозлясь на тебя, что не поехала со мной на освещение собора, велел не пускать к нам московских изографов.

– Пошто не сказал мне о сем до сей поры?

– Не хотел волновать.

– Да мне дела нет до злобливости Василия. Кто донес? Поди, опять кто-нибудь из бояр, угождая тебе, придумал напраслину. Ты меня слушай. Никому не верь. Сам в оба гляди. Бояре-шептуны из-за корысти верными прикидываются.

– Не волнуй себя, Марфинька, излажу все, как скажешь. Желанных тебе иконников постараюсь раздобыть.

– Непременно раздобудь. Пошто давно в Москве не был? Все возле моего подола. Никак, боишься, что своруют меня?

– Марфинька, радость моя.

Князь встал из-за стола и, подойдя к жене, обнял ее.

– С лаской до ночи повремени. Ты лучше выполни мои пожелания. А то ноготки-то выпущу. Не забывай, что матушка твоя крепко недужит. Надо тебе возле нее чаще бывать. Не дай господь преставится, а тебя рядом нет. Василию только этого и надобно, чтобы все матушкино богатство к своим рукам прибрать.

– Не серчай. Все излажу.

– В беседе с матушкой не позабудь помянуть, что Савва пожелал московских иконников. Игумен у матушки в чести. Так и скажи, что старец-де советует только Даниилу Черному доверить украшение собора, а мое пожелание, чтобы с ним был Андрей Рублев помощником.

– Может, и грека позвать?

– Не надобно. Он наверняка цену дорогую заломит. А свои иконники скромнее. Дадим ихому монастырю какой-нибудь вклад, а сами они и твоему княжескому спасибу земно поклонятся. В Москву на сей раз вместе поедем. Надо и мне побыть возле болящей, а то говорят, возле нее нежданно объявилась какая-то монашка. Неспроста она объявилась, да еще по ее зову. Вороны завсегда вовремя слетаются.

Князь после последних слов перекрестился. Марфа, увидев испуг мужа, засмеялась:

– Покажем бабушке внука Дмитрия, нареченного в честь ее прославленного супруга. Пусть полюбуется на наше дорогое дитя. А мы поглядим, какое семя литовка в род Калиты принесла. Вижу, недоволен моим решением? Отговаривать не старайся. Знаешь, я ничуть не хуже Васильевой литовки по Москве буду вышагивать, став великой княгиней.

– Надо гонца к матушке послать о нашем намерении.

– Мы нежданно, как снег на голову. Раз приехали, то гнать не станут.

3

В посадах на Яузе дружно пели петухи.

Раннее весеннее утро проникало в окошко кельи. Шел дождь-торопыга. То притихнет на время, а то вновь припустит во всю мочь. Дверь кельи приоткрыта. Слышно, как потоки воды с крыши булькают в лужах.

Даниил проснулся, когда начало светать, чтобы не разбудить Андрея, лежал неподвижно, прислушиваясь к перепевам петухов.

Андрей спал беспокойно, что-то бормотал во сне. Даниила это тревожило. С зимней поры у Андрея начались частые головные боли. Даниил поил друга отварами из трав, но недуг лечению не поддавался.

Андрей закашлялся и сразу сел на лежанке, тяжело дыша, будто задохнувшись от бега.

– Недужишь, что ль? – спросил Даниил озабоченно.

– Сон приснился.

– Ненастье на воле, вот и одолевают сновидения. Сам плохо спал. Чего привиделось?

Андрей не ответил, потому как увиденные во сне ангелы все еще стояли перед глазами.

– Чего привиделось-то?

– Ангелы.

– Поди, думал про них. Неволишь себя раздумьями об иконах.

– Ничего не думал про ангелов. Вдругорядь их во сне вижу.

– Чего мудреного? Мало ли их переписал.

– Голубыми приснились.

– И этому дивиться нечего. Чать, голубец – твой любимый цвет.

– Сам пошто не спишь?

– Бормотал ты со сна, вот и пробудился. Скоро станут благовестить.

Андрей подошел к двери и распахнул ее.

– С полуночи без устали льет. Должно, весь день не уймется.

– Весна, Даниилушка. Поди, опять где писать станем. По кисти рука соскучилась. Охота свои замыслы на стены переносить.

– Скольких ангелов видел?

– Трех. Стоят в ряд, и средний повыше остальных.

– Может, Троица привиделась? Помню, как-то говорил о ней, еще когда преподобный Сергий живым был. Писать сбирался.

– Первый раз тоже голубыми привиделись. Только тогда навстречу мне шли. Я посторонился. Прошли, а меня холодком обдало.

На монастырской звоннице колокол подал певучий голос.

А дождь все шел и шел. Тучи нависали низко.

После полудня Андрей в келье наносил на доске заказанной иконы контуры лика Богородицы и Младенца. Работать мешали мысли о приснившихся голубых ангелах. Отложив работу, Андрей, задумавшись, старался понять, отчего ему опять приснились ангелы. Утреннее упоминание Даниилом о Святой Троице помогло Андрею вспомнить, что несколько лет назад он действительно задумал написать икону Троицы с надеждой подарить ее Сергию Радонежскому, но замысел осуществить не смог, а по какой причине, теперь не помнил.

От сильного рывка дверь кельи распахнулась, и на пороге появился княжеский дружинник. Безразлично оглядев Андрея, он спросил:

– Ты, что ли, будешь Рублевым?

– Я.

– Стою перед тобой по слову великого князя. Зван ты в его хоромы. Посему оболокись, да попроворней.

– За какой надобностью зван?

– Не любопытствуй. О сем ничего не ведаю. Велено привести тебя с почетом. Пароконный возок у ворот.

Поглядев недовольно на потрепанный подрясник Андрея, посланец напомнил:

– Оболокись в справную одежу. В княжеских хоромах будешь на глазах. Поторопись…