Рабы Парижа - Эмиль Габорио

"Ого! — подумал отец. — Сынок уже воображает себя совершенно свободным!"

Однако де Шандос не подал виду, что поведение молодого маркиза ему неприятно. Старик быстро осваивал унизительное для него искусство лицемерия.

Затем герцог заметил кровь на щеке и на одежде юноши.

— Норберт, друг мой, вы страдаете от раны… Почему вы не велели перевязать ее?

Ответа не было.

— Почему на вашем лице осталась кровь? Это — укор мне?

Маркиз упорно глядел в окно.

— В укорах нет нужды… Я и так глубоко сожалею, что так сильно разгневался на вас.

Норберт все еще не отвечал и его молчание начало смущать старика. Герцог оказался в положении, настолько для него новом, что он не знал, как поступить и что сказать. Чтобы вернуть себе присутствие духа, он решил выпить красного вина и наполнил свой стакан.

Мороз пробежал по телу юноши.

— Ну, сын мой, какие еще извинения должен принести вам отец?

Герцог взял стакан и продолжал говорить, держа его возле самых губ:

— Как это больно — унижаться перед собственным сыном, да еще напрасно! Это жестоко с вашей стороны, маркиз.

У Норберта перехватило дыхание. Воздух куда-то исчез, голова кружилась, в ушах шумело. Он хотел закрыть глаза, чтобы не видеть того, что сейчас произойдет, но не смог этого сделать.

Отец коснулся губами вина, собираясь начать пить.

Нет! Этого уже Норберт не мог вынести! Он бросился к отцу, выхватил из его рук стакан и швырнул в окно:

— Не пейте!

Объяснений не требовалось.

Герцог все понял.

Он хотел что-то сказать, но было уже поздно: он успел сделать глоток!

Лицо старика исказила судорога, глаза налились кровью… Губы шевелились, но издавали только глухой хрип… Он неестественно замахал руками — и упал, ударившись затылком об угол дубовой скамьи.

Норберт в ужасе выскочил из комнаты, крича изо всех сил:

— Помогите! Я убил своего отца!

19

Когда-то все уважали господина Палузата как человека, который честным трудом сколотил огромное состояние. Его любили за искренность и общительность.

Все его несчастья начались в тот день, когда ему пришло в голову подписаться под приглашениями на обед не Палузатом, а графом де Пимандуром.

Высшее сословие смеялось над ним и не признавало его своим, среднее же тяготилось его претензиями на знатность.

Он остался один.

Это было невыносимо, и он стал всячески угодничать перед знатью, чтобы она хотя бы терпела его в своем кругу. Сколько он перенес унижений, обидных намеков, публичных оскорблений!

Он готов был пожертвовать не только третью, но даже всем своим состоянием, чтобы выдать свою дочь за сына такого родовитого вельможи, как герцог де Шандос и подержать на руках наследника, в жилах которого текла бы кровь Палузатов. смешанная с кровью крестоносцев.

Это сразу же заткнуло бы рты всем насмешникам.

Граф боялся спугнуть свое счастье и до поры до времени никому не говорил о предстоящем бракосочетании Мари де Пимандур с маркизом де Шандосом. Даже собственной дочери он сообщил об этом только перед самым окончанием переговоров с герцогом.

С ее стороны граф не ожидал никаких возражений. Как может его дочь не прийти в восторг от столь лестного предложения, если сам он — вне себя от радости?

Теперь, когда все решено, можно сообщить ей приятнейшую из новостей.

Граф де Пимандур прошел в самую лучшую комнату своего дома, которую ему было угодно величать библиотекой (хотя книг в ней почти не было), и позвонил.

В тот же миг перед ним возник лакей в дорогой, но очень аляповатой ливрее.

— Спросите горничную мадемуазель Мари, может ли ее госпожа принять меня и уделить несколько минут для важного разговора, — приказал де Пимандур.

Он отдал это распоряжение с таким торжественным видом, что удивил даже своего лакея, привыкшего к тому, что хозяин вечно важничает не только перед другими, но и наедине с самим собой.

Лакей оставил свое мнение при себе: ему хорошо платили. Он поклонился и исчез за портьерой.

В доме графа давно уже был установлен строгий этикет, над которым все смеялись и который никто всерьез не соблюдал.

Не прошло и двух минут, как в дверь библиотеки постучали.

— Войдите, — сказал де Пимандур. ожидавший лакея с ответом от дочери.

Однако вместо лакея в комнату вбежала сама дочь, бросилась ему на шею и крепко поцеловала, Сколько раз он просил ее бросить эту простонародную привычку! Объятия и поцелуи — удел низшего сословия. По крайней мере так считал граф.

Он бесцеремонно высвободился из объятий дочери и, нахмурившись, произнес:

— Зачем вы меня беспокоите, Мари, если я просил вас подождать у себя?

— Затем, мой милый папочка, что так проще и быстрее. Hy, не сердись на меня, ладно?

Снова это вульгарное обращение на "ты"!

Приподнятое настроение графа сразу улетучилось.

— Когда же вы научитесь разговаривать так, как это приличествует вашему имени и званию?

Он в раздражении не сел. а скорее упал на обитый дорогим шелком диван и стал многословно ворчать что-то о молодых девушках, совершенно не умеющих поддерживать собственное достоинство. Мадемуазель Мари посматривала на него с легкой улыбкой, показывающей, что она снисходительно относится к отцовским чудачествам.

Красота этой девушки была, пожалуй, противоположна красоте Дианы де Совенбург. но это не делало ее менее ослепительной. Мари была в меру высокой и очень стройной. Она отличалась несколько небрежной походкой, характерной для южанок, а также интересным контрастом между черными глазами и нежно-розовой кожей лица. Прекрасные волосы цвета воронова крыла девушка, независимо от переменчивой моды, заплетала в косы и укладывала наподобие короны.

Мари обладала тонкой натурой и могла быть счастлива лишь тогда, когда чувствовала себя любимой.

— Папа, не брани меня, — сказала она через некоторое время, поскольку ворчание графа не прекращалось. — Маркиза д'Арланж дает мне уроки, как себя держать. Я потихоньку тренируюсь и когда-нибудь напугаю тебя своим величественным видом!

Де Пимандур пожал плечами.

— О, легкомысленные женщины! Вы способны болтать пустяки о самых важных вещах…

Мари расхохоталась.

— Вот вы смеетесь, а я спрашиваю себя, в состоянии ли вы понять огромное значение для всей вашей жизни того известия, которое я буду иметь честь вам сообщить. — сказал отец.

Граф встал и принял эффектную позу, которую скопировал у одного аристократа.

— Выслушайте меня внимательно. Мари. Вам исполнилось восемнадцать лет. Пора подумать о вашем будущем. Я хочу вас обрадовать: у меня просили вашей руки.

Девушка опустила голову, чтобы скрыть свое смущение.

— Я навел необходимые справки, хорошо все обдумал и пришел к выводу, что это предложение обеспечит вам счастливый брак. Лучшей партии быть не может: молодой человек хорош собой, имеет титул маркиза, несколько старше вас…

— Он уже обо всем вам рассказал? — спросила мадемуазель Мари.

— О чем?

— Ну… Обо всем…

— И кто такой "он"?

— Тот, о ком вы говорите.

— Откуда вы его знаете?

— Мы уже давно знакомы.

Графу стало нехорошо и он снова сел на диван.

Мари поспешила его утешить:

— Не волнуйся, папочка. Между нами не произошло ничего такого, из-за чего стоило бы так беспокоиться. Он ни разу не позволил себе никаких вольностей. Жорж такой…

— Кто?

— Маркиз Жорж де Круазеноа.

Услыхав это имя, граф на мгновение забыл о поддержании своего достоинства и произнес словечко, в котором не было ничего аристократического.

— Кто такой этот Круазеноа? — вскричал он. — Неужели тот повеса с маленькими усиками, который волочился за вами всю зиму?

Девушка покраснела.

— Почему ты называешь его повесой?

— Но это — он?

— Да.

— А с Чего вы взяли, что именно он просил вашей руки?

Мари покраснела еще больше.

— Он признавался вам в любви?

— Клянусь, папа, что ничего подобного не было.

— Ну, раз вы клянетесь, значит было!

— Папочка!

— А если он признавался в любви, то, наверно, и письма вам писал?

Девушка умоляюще посмотрела на отца.

— Писал или нет?

Она молчала, не зная, как выпутаться из положения.

— Вы молчите? — продолжал граф. — Значит, я угадал! Где письма?

— Я их сожгла.

— Нет.

— Почему ты мне не веришь?

— Потому, что вы лжете!

— Папочка, я их уничтожила!

— Вы их старательно сберегли! Где они? — закричал граф страшным голосом.

— Зачем они тебе?

— Я хочу их видеть!

— А если я не дам?

— Я все равно прочту их, хотя бы мне пришлось обыскать весь дом!

Мадемуазель Мари принесла письма.

Их было четыре. Они были сложены вместе и перевязаны голубой шелковой ленточкой.