Микеланджело и Сикстинская капелла - Росс Кинг

Латерано позаботились лучше. Юлий поставил себе твердую цель одолеть французов в пропагандистской войне и привлек к делу лучших своих организаторов. На должность секретаря собора был назначен «Федра» Ингирами благодаря своему раскатистому басу – своей музыкальностью этот голос произвел сильнейшее впечатление на Эразма: каждое сказанное им слово доносилось до самых дальних закоулков храма. Более того, первую речь произнес единственный человек в Италии, превосходивший Федру своими ораторскими способностями, – Эджидио да Витербо.

Все очевидцы сходятся на том, что Эджидио выступил блистательно. Выйдя на кафедру во время мессы в честь Святого Духа, он объявил собравшимся, что поражение под Равенной явилось актом Божественного провидения, – более того, оно было предсказано заранее, например Чудовищем из Равенны. «В какие иные времена, – вопрошал Эджидио, – появлялись столь часто столь устрашающие чудовища, знамения, дурные предзнаменования, знаки небесных угроз и земных напастей?» Все эти зловещие символы, по его словам, указывали на то, что Господь недоволен католической церковью, ибо она перепоручила свои битвы иноземным армиям. А значит, пришло время церкви самой вступить в битву – и довериться «доспехам веры» и «мечу света»[428].

В конце выступления Эджидио многие кардиналы утирали глаза платками. Папа же был так восхищен тем, как проходил собор, что пообещал Париде де Грасси возвести его за труды в сан епископа.

В течение двух последующих недель собор заседал неоднократно. Едва ли не первым делом он признал недействительными все итоги альтернативного собора, после чего перешел к другим делам – например, к обсуждению необходимости крестового похода против турок. Потом папа объявил перерыв до ноября, по причине жары и подступающего лета. Юлий находился в прекрасной форме. Собор прошел прекрасно, военная угроза отступила. В третий раз за полтора года швейцарские наемники перешли через Альпы и наконец-то достигли Вероны. Помня, как несколькими месяцами раньше их подкупил король Франции, Юлий выдал им подарки – специальные береты и церемониальные мечи. После этого награждения швейцарцы, судя по всему, все-таки изъявили готовность воевать с французами.

Рафаэль, как и Микеланджело, в дни угрозы французского вторжения оставался в Риме и продолжал работать над ватиканскими фресками. В начале 1512 года у него появилось несколько новых помощников. Пятнадцатилетний подмастерье по имени Джованни Франческо Пенни, флорентиец, прозванный Иль Фатторе (Посланец) за скромную должность, которую он исправлял при мастерской, присоединился к работе вскоре после того, как Рафаэль переместился в Станцу д’Илиодоро[429]. Было нанято еще несколько живописцев, в том числе и еще один флорентиец, Бальдино Бальдини, бывший ученик Гирландайо[430]. Желающих поработать у Рафаэля на подхвате оказалось более чем достаточно. По словам Вазари, «то время в Риме занималось живописью бесконечное количество молодых людей, соревновавшихся между собой и старавшихся перегнать один другого в рисунке, чтобы заслужить благосклонность Рафаэля и завоевать известность в народе»[431].

Имя Микеланджело тоже привлекало к себе начинающих молодых художников, однако он не спешил брать учеников. В конце жизни он вдруг заявил, что у него никогда не было мастерской[432], – манифест, в котором слышатся снобистские отзвуки сомнений Лодовико по поводу того, отдавать ли сына в учение Доменико Гирландайо. Микеланджело искал помощников под конкретные задачи и использовал их как наемных исполнителей, а не развивал их таланты, как это делал Рафаэль. Да, иногда Микеланджело отдавал подмастерьям свои рисунки для изучения, однако в целом был явно равнодушен к педагогической деятельности. Как пишет Кондиви, своему искусству он соглашался обучать только «людей знатного рода, предпочитая их плебеям»[433].

Сюжетом новой фрески Рафаэля стало чудо, случившееся под Орвието в 1263 году, когда священник, державший путь из Богемии в Рим, остановился в Больсене, в ста километрах от цели, чтобы отслужить мессу в церкви Санта-Кристина. Священника терзали сомнения по поводу таинства пресуществления, то есть превращения вина и хлеба в кровь и плоть Христову. Во время мессы в Санта-Кристине он, к своему изумлению, увидел, как на освященной гостии появился кровавый крест. Он несколько раз вытирал пятно корпоралом – платом, на который ставят чашу с вином для причастия, но крест на гостии всякий раз проступал снова. Тем самым сомнениям его был положен конец, а корпорал с кровавым распятием был помещен в серебряную дарохранительницу над алтарем собора Орвието[434].

Для Юлия Больсенское чудо имело особый смысл. Отправляясь в 1506 году в поход против Перуджи и Болоньи, он остановил свое войско в Орвието, чтобы отслужить в тамошнем соборе мессу. После службы он вынес для поклонения окрашенный кровью корпорал из Больсены. Когда всего неделю спустя он победным маршем вошел в Перуджу, а еще через два месяца и в Болонью, он стал смотреть на посещение Орвието как на судьбоносное событие, своего рода паломничество, за которое Господь вознаградил его взятием двух мятежных городов[435].

Не исключено, что Рафаэль был свидетелем победоносного входа папы в Перуджу, так как в 1506 году он работал там над небольшой фреской «Троица и святые» на стене церкви Сан-Северо. А если учитывать, какую веру питал папа в это чудо, нет ничего странного в том, что в момент острого церковного кризиса он заказал Рафаэлю фреску именно на этот сюжет. Рафаэль изобразил около тридцати прихожан церкви Санта-Кристина в самый драматический момент – когда гостия пятнает корпорал кровавым крестом. Мальчики-служки со свечами в руках преклонили колени за спиной священника, женщины на полу храма прячут в складках одежд детей. В самом центре композиции изображен преклонивший колени у алтаря Юлий, с обнаженной головой и все еще при бороде, – Рафаэль в четвертый раз написал его на фреске в Ватикане.

Еще более современное звучание фреске придавали пять швейцарских гвардейцев (один из них – очередной автопортрет Рафаэля) в правом нижнем углу. Солдаты на картине духовного содержания далеко не столь неуместны, как может показаться. В 1506 году Юлий создал швейцарскую гвардию, официальную папскую охранную службу, даровав гвардейцам особую форму (полосатые панталоны, берет, церемониальный меч), которую, по некоторым данным, создал Микеланджело. Гвардейцы всегда присутствовали на мессе, чтобы охранять понтифика, а иногда и чтобы поддерживать дисциплину в рядах буйных прихожан. Однако включение фигур в форме в «Мессу в Больсене» имеет еще и дополнительное значение. Примечательно, что на изначальном эскизе фрески их нет. На предварительном наброске изображены только Юлий, священник и изумленные прихожане (в других позах), никаких швейцарских наемников там нет. Этот набросок, по всей видимости, был сделан в первые месяцы 1512 года, когда надежда на возвращение швейцарцев еще оставалась весьма слабой. Однако несколько месяцев спустя, после двойного разочарования, папа наконец-то был вознагражден за веру и долготерпение.

Швейцарские гвардейцы, фрагмент фрески «Месса в Больсене» Рафаэля

Ближе