Петербургское действо - Евгений Салиас

— Увольте, ваше величество, я ужь сколько лѣтъ не ѣздилъ. Позвольте ужь прежде примѣриться дома, тогда и поѣду. Срамно будетъ, какъ изъ вашей свиты фельдмаршалъ на землѣ очутится.

— Ну ладно, такъ примѣривайтесь скорѣй, чтобы черезъ недѣлю вы у меня сказать и черезъ канавы прыгать умѣли. A то вы, фельдмаршалы россійскіе, стали хуже всякой старой бабы, — только бы на печи лежать. Кто у меня черезъ мѣсяцъ, — обернулся государь ко всей свитѣ уже на коняхъ, — не будетъ знать артикуловъ фехтованія и не будетъ лихимъ всадникомъ, того заставлю при народѣ вотъ… чулокъ вязать или того хуже… блохъ въ сорочкѣ ловить!..

И давъ шпоры лошади, но придерживая ее и заставляя немножко прыгать и играть, государь двинулся отъ подъѣзда, сопутствуемый всей верховой свитой.

XVI

Проѣхавъ площадь по направленію къ церкви Сампсонія, государь обернулся къ Жоржу и Гольцу, которые галоппировали около него, впереди остальныхъ генераловъ.

— Нѣтъ, лучше поѣдемъ на кирасирскій плацъ. Тѣ подождутъ: имъ дѣлать нечего; все равно вѣдь дома такъ сидятъ, да просвиры ѣдятъ…

— Не ловко, ваше величество, замѣтилъ Жоржъ. — Они съ утра дожидаются, съ ними и главный членъ синода.

— Что за важность, подождутъ! Да и вамъ, баронъ, прибавилъ государь, интереснѣе посмотрѣть успѣхи офицеровъ, чѣмъ старую и разваливающуюся церковь, построенную въ память того, какъ одинъ мой дѣдъ побѣдилъ другого моего дѣда подъ Полтавой… Мнѣ бы слѣдовало теперь разрушить ее совсѣмъ, какъ внуку, примирить ихъ обоихъ послѣ смерти.

И черезъ нѣсколько минутъ государь со свитою былъ уже въ кирасирской казармѣ. Въ манежѣ были собраны офицеры гвардіи для присутствованія на испытаніи тѣхъ офицеровъ разныхъ полковъ, которымъ фехтмейстеръ Котцау началъ уже давать уроки.

Государю принесли кресло, онъ сѣлъ, свита помѣстилась кругомъ него, принцу Жоржу подали тоже стулъ, государь попросилъ его садиться, но Жоржъ упрямо отказывался и не захотѣлъ сѣсть предъ такими стариками, какъ Трубецкой и Минихъ, остававшимися на ногахъ, такъ какъ государь не попросилъ и ихъ садиться.

Котцау и его два помощника по-очереди вызывали изъ рядовъ разныхъ офицеровъ, затѣмъ сами ученики между собой фехтовали. Нѣкоторые оказались уже очень искусны, другіе совершенно ступить не умѣли. Государь внимательно слѣдилъ за зрѣлищемъ, то гнѣвался, то, нетерпѣливо вскакивая съ мѣста, выговаривалъ нѣкоторымъ офицерамъ очень рѣзко. Иногда же онъ весело хохоталъ. Въ особенности приходилось ему смѣяться, когда въ числѣ офицеровъ попадались люди уже пожилые, подполковники и бригадиры, которые, не смотря быть можетъ на все свое стараніе, все-таки не могли воспользоваться уроками прусскаго фехтмейстера.

Особенно много хохоталъ государь надъ двумя офицерами, Бибиковымъ и Талызинымъ. Одному же офицеру, Пушкину, досталось особенно. Стариковъ государь все-таки не журилъ, а неумѣніе въ молодыхъ людяхъ его сердило.

При видѣ стройной фигуры Пушкина, государь ожидалъ ловкости, но оказалось, что Пушкинъ не имѣетъ никакого понятія о томъ, какъ владѣть шпагой. Государь вдругъ неожиданно вспыхнулъ, какъ бывало. часто, и поднялся. Подойдя къ офицеру, онъ выговорилъ гнѣвно:

— Когда офицеръ владѣетъ шпагой, какъ баба ухватомъ или кочергой, то онъ теряетъ право носить ее!

Онъ приказалъ отобрать шпагу Пушкина и прибавилъ:

— И въ примѣръ прочимъ, покуда не выучишься фехтованію, ступай подъ арестъ. Или нѣтъ!.. Лучше оставайся на свободѣ и ходи по столицѣ безъ шпаги; это будетъ очень красиво, будетъ напоминать собаку, которой отрубили хвостъ.

Офицеръ, блѣдный какъ полотно, отдалъ шпагу и дрожащими губами пробормоталъ что-то, обращаясь къ государю.

— Простить! взвизгнулъ Петръ Ѳедоровичъ. — Пустяки!

— Я не прошу…. ваше величество…. Не простить, яснѣе выговорилъ Пушкинъ. — Я прошу дать мнѣ срокъ выучиться. Я былъ боленъ и взялъ только два урока…. Господинъ Котцау знаетъ самъ….

— Ходи, ходи безъ хвоста! смѣясь, воскликнулъ государь и прибавилъ:- Ну далѣе, вызовите кого-нибудь изъ старыхъ воиновъ, они лучше молодыхъ умѣютъ…. Э-Э!.. Да вотъ одинъ молодецъ! прибавилъ громче Петръ Ѳедоровичъ. — Квасовъ, выходи!

Акимъ Акимычъ, стоявшій въ числѣ прочихъ офицеровъ, явившихся въ качествѣ публики, не ожидалъ вызова для себя. Онъ слегка смутился, вышелъ и выговорилъ:

— Ваше величество, я еще и совсѣмъ мало обучился. Осрамлюся.

— Пустое, становись…. Какъ умѣешь, такъ и дѣйствуй.

Квасову тоже дали въ руки большой и тяжелый эспадронъ, нагрудникъ и перчатку. Котцау, котораго ни одинъ офицеръ не могъ, конечно, тронуть, хотя бы вскользь, фехтовалъ только съ одной перчаткой.

Квасовъ, ставъ на мѣсто, скрестивъ эспадронъ съ профессоромъ, слегка измѣнился въ лицѣ и, косясь на свиту государя, онъ закусилъ верхнюю губу; по всему видно было, чтоАкимъ Акимычъ старается затушить ту бурю, которая поднялась у него въ груди.

Разумѣется, не прошло нѣсколькихъ минутъ, какъ Котцау разъ десять довольно сильно зацѣпилъ Акима Авиныча безъ всякаго старанія съ своей стороны… Онъ заранѣе называлъ русскимъ ломанымъ языкомъ разныя части тѣла, куда онъ сейчасъ попадетъ и затѣмъ кололъ или довольно сильно билъ плашмя по тому мѣсту, которое называлъ. Котцау зналъ, что имѣетъ теперь дѣло съ первымъ и отчаяннымъ нѣмцеѣдомъ всей гвардіи и захотѣлъ потѣшиться.

— Пліешо, грутъ, нога, рука, восклицалъ Котцау и билъ.

Однажды, когда Акимъ Акимычъ, выведенный изъ терпѣнія, собрался было ударить Котцау противъ всякихъ правилъ плашмя по плечу, пруссавъ искуссно отпарировалъ ударъ и, чтобы весело закончить поединокъ, надумался позабавить и себя, и государя, и публику.

Лейбъ-компанецъ, налѣзая на Котцау, неосторожно становился часто къ противнику болѣе чѣмъ въ профиль. Котцау сдѣлалъ вольтъ и плашмя ударилъ Квасова по самымъ чувствительнымъ мѣстамъ. Разумѣется, государь, вся свита и даже нѣкоторые изъ офицеровъ, ненавидѣвшихъ гордаго выскочку изъ мужиковъ, расхохотались отъ неожиданной штуки фехтмейстера.

Гулъ отъ смѣха сотни голосовъ огласилъ манежъ.

Акимъ Акимычъ побагровѣлъ отъ гнѣва и съ лицомъ, которое стало такъ же пунцово, какъ обшлага мундира, яростно полѣзъ на Котцау. Фехтмейстеръ тотчасъ же замѣтилъ, что его неумѣлый противникъ разсвирѣпѣлъ. Въ сущности пруссакъ вовсе не желалъ возстановлять противъ себя офицеровъ гвардіи и пріобрѣтать все большее количество непримиримыхъ враговъ въ русскомъ лагерѣ; поэтому онъ тотчасъ же сказалъ своему ближайшему помощнику, Шмиту, который понималъ по-русски:

— Довольно. Пускай другой выйдетъ.

Помощникъ перевелъ это Акиму Акимычу, но лейбъ-компанецъ, разставивъ ноги на пескѣ и поднявъ эспадронъ, будто приросъ къ мѣсту и, сверкая глазами на Котцау, озлобленно выговорилъ:- Небось, небось! Я въ долгу….

Оружіе скрестили снова. Котцау показалось, что Квасовъ шепчетъ слово «швейнъ». Чрезъ мгновеніе тотъ же вольтъ и отъ же ударъ по Квасову произвелъ уже взрывъ хохота.

Квасовъ оглянулся на весь манежъ почти дикими, кровью налившимися глазами, но не отступилъ, а лѣзъ еще яростнѣе и Котцау уже, ради удобства фехтованія, приходилось отступать. Послѣ нѣсколькихъ вольтовъ и насъ государь что-то такое крикнулъ по-нѣмецки. Котцау, не принимая эспадрона, обернулся на голосъ государя, но въ ту же секунду неискуссный, но довольно сильный ударъ Акима Акимыча, хотя и плашмя, оглушилъ нѣмца по головѣ. Лейбъ-компанецъ не честно воспользовался минутой разсѣянности!!..

Котцау не ахнулъ отъ боли, но видимо взбѣсился страшно и рѣшился примѣрно поквитаться съ матерымъ лейбъ-компанцемъ, чтобы проучить его. Но, вѣроятно, пруссакъ или слишкомъ разсвирѣпѣлъ, или слишкомъ на себя понадѣялся, и черезъ минуту, желая непремѣнно и поскорѣе снова хлопнуть лейбъ-компанца въ третій разъ по тѣмъ же мѣстамъ, но только гораздо сильнѣе… онъ вдругъ совершенно раскрылся… Ударъ его дѣйствительно попалъ по мѣсту назначенія, но въ то же мгновеніе Квасовъ, собравъ свои послѣднія силы, со всего маху такъ треснулъ фехтмейстера по головѣ, что Котцау вскрикнулъ и, отступивъ, схватилъ себя за голову.

Государь быстро всталъ съ мѣста, вся свита послѣдовала за нимъ и всѣ приблизились въ поединщикамъ.

— Это не по правиламъ! воскликнулъ государь, обращаясь къ лейбъ-компанцу. — Такъ не фехтуютъ, такъ мужики дубинами дерутся!

— Ваше величество! воскликнулъ Квасовъ громко и съ сверкающими по-прежнему глазами. — Виноватъ! Но, стало быть, на войнѣ, если я нѣмца убью этимъ способомъ, то меня не похвалятъ и не наградятъ мой командиры, а накажутъ за то, что я побѣдилъ, а не поддался врагу.

— Во-первыхъ, съ нѣмцами за все мое царствованіе русскому офицеру воевать не придется, — многозначительно произнесъ государь, — а второе, на войнѣ совсѣмъ другое дѣло! A здѣсь это только наука, искусство, а у искусства есть правила.