Дочь солнца. Хатшепсут - Элоиз Мак-Гроу

   — А если он не проснётся? — воскликнул Тот.

Мальчик ответил не сразу. Тот, полуослепший от слёз, глянул ему в лицо и увидел, что нубиец внимательно смотрит на лежащего в койке.

   — Мне кажется, господин, что он пробуждается.

Тот повернулся обратно как раз вовремя, чтобы увидеть, как еле заметно затрепетали морщинистые веки. Он глядел, не смея дышать. Вот они снова затрепетали и медленно поднялись. Почувствовав острое, почти болезненное облегчение, он обвил Яхмоса руками. Он ощутил, что по телу старика прошла дрожь и впалая щека прикоснулась к его лицу. «Я потревожил его, — в раскаянии подумал Тот, быстро поднимая голову. — Он ведь даже не знает, что я здесь».

   — Яхмос, — очень тихо прошептал он.

На лице Яхмоса появилось выражение непреодолимой тоски, его глаза всё ещё были устремлены в пространство, но в них медленно появились слёзы.

   — Яхмос! Посмотри на меня — это я, Тот!

   — Маленький Тот, — с тоской пробормотал старик.

   — Яхмос, я на самом деле здесь! Посмотри! Ну пожалуйста, посмотри на меня!

На губах Яхмоса появилась слабая успокаивающая улыбка, и он прошептал:

   — Я смотрю, малыш.

Но он не смотрел на него; он всё ещё думал, что это сон. В отчаянии Тот вскочил и, осторожно взяв его руками за обе морщинистые щёки, повернул голову Яхмоса к себе.

   — А теперь ты видишь меня? Ну пожалуйста, пожалуйста, посмотри на меня!

Глаза старика наконец вгляделись в лицо Тота; сначала в них появилось лёгкое удивление, они ожили. Внезапно его лицо исказилось, из глаз брызнули слёзы. Он протянул руку, стараясь коснуться мальчика и пытаясь одновременно приподняться на локте. Тот схватил его за руку и крепко прижался к ней, разрываясь между радостью и страшным беспокойством. Яхмос был таким старым, таким слабым — но он не изменился. Он не мог измениться.

   — Тот? — скрипнул надтреснутый старческий голос, дрожащий от волнения, но всё ещё прежний.

   — Я здесь, Яхмос. Это действительно я. А ты думал, что спишь?

Яхмос молча кивнул. Его губы дёргались, он провёл дрожащей рукой по лицу и плечам Тота, словно стараясь убедить себя, что они реальны.

   — Я только сегодня возвратился. Я изменился, знаю. Я был в Вавилоне. Но ты узнал меня, правда?

   — Да. Я ждал тебя.

Голос был настолько слаб, что сердце Тота внезапно затопила жалость и ужас.

   — Яхмос, ты болен. И о тебе никто не заботится? Разреши мне позвать лекарей, разреши мне унести тебя отсюда!

   — Нет... не беспокойся, маленький. Мне теперь хорошо.

   — У них есть лечебные зелья и заклинания, они смогут помочь тебе...

   — От того, что мучит меня, нет лечения. — Тень знакомой усмешки проползла по лицу Яхмоса, шрам изогнулся, как когда-то, и Тот увидел дыру между двумя передними зубами. — Я слишком стар, малыш, вот и всё. Слишком стар, чтобы жить. И слишком упрям, чтобы умереть. Я ждал тебя.

   — О, Яхмос... Я так скучал по тебе... — Горло Тота перехватил спазм, он дважды сердито сглотнул и, сделав усилие, заставил голос подчиниться. — Яхмос, ты помнишь маленькую галеру, которую вырезал для меня? Она всё ещё у меня, я хранил её все годы, пока был в Вавилоне.

Яхмос издал звук, отдалённо напоминавший его старое хихиканье, и медленно подмигнул одним глазом.

   — Ай, мы с тобой провели на ней несколько суровых сражений, не так ли, малыш? Суровых... сражений. Но теперь все мои войны выиграны. — В его голосе послышался намёк на удивление; он добавил, как будто говорил сам с собой: — Я победил. Я ждал тебя — и вот ты здесь.

   — Да, я здесь и больше не расстанусь с тобой, Яхмос. Никогда.

   — Я знал, что они должны будут привезти тебя обратно. Я знал. Я ждал. Упрямый. — Снова слабая улыбка мелькнула на старческих губах, а затем его лицо изменилась. — Тот, — прошептал он, — я должен рассказать тебе... кое-что...

   — Что, Яхмос? Подожди — лежи спокойно!

Но старик вдруг задрожал и попытался подняться. Его глаза с отчаянным нетерпением искали Тота, его губы плясали, но с них не срывалось ни звука; он вновь безуспешно попытался приподняться на локте, и от этого усилия весь цвет сбежал с его лица.

   — Яхмос, подожди! Ты ослабел, тебе нельзя утомляться! Расскажешь позже, а теперь отдыхай, ты должен отдохнуть, тебе нужно...

   — Нет, нет. Ради этого я ждал!

   — О, Яхмос, лежи спокойно, прошу тебя! Лежи спокойно и рассказывай. Я слышу тебя. Вот смотри, я подойду вплотную, вот так, и ты сможешь говорить шёпотом...

Старик рухнул на спину, не отрывая взгляда от глаз Тота. Желая успокоить больного, Тот, не успев подняться с колен, обнял его обеими руками. Койка качнулась под его тяжестью, и он на мгновение оперся на грудь Яхмоса. К его ужасу, старик задохнулся и, закрыв глаза, чуть слышно прошептал:

   — Ай, маленький, ты повредил мне.

   — О, прости меня, прости, Яхмос, я не хотел. Ведь тебе уже лучше, правда? Яхмос... Яхмос.

Охваченный ужасом, Тот смотрел на неподвижное лицо и закрытые глаза. Торопливо положив руку на грудь старика, он старался уловить её еле ощутимое движение. «Всё в порядке, он жив, просто в обмороке. Я должен что-то сделать, — в отчаянии думал мальчик. — Как-то помочь ему...»

Поспешно, но очень осторожно он принялся растирать в ладонях руку Яхмоса. Она казалась совершенно безжизненной, это испугало его; он выпустил руку и начал гладить выпуклый старческий лоб, отчаянно озираясь в поисках помощи. На глаза ему попалась долговязая фигура мальчика-нубийца, который неподвижно стоял посреди комнаты, с отсутствующим выражением глядя на своего хозяина.

   — Эй ты! Беги за помощью, сделай что-нибудь! Ты что, не видишь — ему плохо?! Быстрее!

   — Бесполезно, господин. Он уснул.

   — Но миг назад он ещё не спал! Что-то случилось!

Мальчик мотнул головой.

   — Всё как обычно. Теперь он будет долго спать.

   — Но он сказал, что я повредил ему! Раньше уже было что-нибудь подобное?

   — Да.

Чувствуя некоторое облегчение, но всё ещё беспокоясь, Тот вновь повернулся к Яхмосу. Да, было похоже, что он просто спал: грудь спокойно вздымалась, на лице появился слабый румянец, хотя ещё только что он был бледным как мука. Может быть, ему уже стало лучше, просто он потратил все силы, пытаясь подняться. Может быть, когда человек настолько стар, он засыпает всякий раз, когда ему это необходимо, и просыпается, когда пройдёт должное время.

   — И долго он будет спать? — спросил он нубийца.

   — Долго. До заката солнца, а может быть, и до ночи.

   — О... — сердце Тота сжалось от разочарования. До заката солнца оставались ещё долгие часы. Если бы только Яхмос не попытался встать... если бы он сам нашёл какой-нибудь другой способ успокоить его. Он слишком забеспокоился, слишком взволновался. Что он хотел сказать?

Несколько мгновений Тот печально стоял, пристально глядя на любимое лицо лежавшего человека. Затем он вздохнул, отвернулся, подошёл к двери, чтобы взглянуть на пустой плац, вернулся и нерешительно постоял рядом с койкой. Внезапно нищета комнаты показалась ему невыносимой. Он обернулся к стоявшему с глупым видом мальчику-рабу, разъярённый, как никогда в жизни.

   — Эй, ты, что ты там зеваешь? Делай что-нибудь! Прибери комнату, выброси эти огрызки со стола, тряпье из угла! Ты делал когда-нибудь хоть что-нибудь, чтобы ему было удобно, ты, узкоглазый эдимму, презираемый всеми домашними богами, мойщик одежд храмовых шлюх! — В ярости Тот перешёл на вавилонский язык, и нубиец стал серым от страха, слушая ужасающе звучащие иноземные проклятия. В слезах от волнения и гнева, Тот схватил веник, валявшийся около стены, и из всех сил бросил в раба. — Шевелись, говорю тебе! Ты будешь заботиться о нём. Я тебя заставлю! Вычисти эту комнату, слышишь? А потом возьми нож и срежь вон те ветки, чтобы сюда попадало хоть немного света и воздуха! После этого приготовь ему какой-нибудь хорошей еды, налей пива в самый лучший кубок, какой сможешь найти, и постели чистое покрывало на его койку! Я... я убью тебя, если ты теперь не будешь ухаживать за ним как следует!

Нубиец сразу же взялся за работу с таким рвением, что остатки пищи, объедки и хлам как по волшебству улетучивались из-под его рук. Тот некоторое время смотрел на него, медленно дыша и пытаясь справиться со своими чувствами. Наконец он встал на колени около койки, убедился ещё раз, что Яхмос спит глубоким сном, и вышел из хижины.

Выйдя на свет, он опять остановился, ослеплённый полуденным солнцем. Перед ним лежало пыльное пространство залитого ярким светом пустынного плаца, замкнутого рядом казарм — низких зданий из сырцового кирпича. За казармами на фоне блестящего пустого неба мягко покачивались пальмы. Больше ничто не двигалось. Охваченный тревогой, он бесцельно направился к пальмам. В тишине громко раздавался шорох пыли под его сандалиями. Он не слышал больше ни одного звука, кроме отдалённого скрипа водоподъёмной машины — монотонного повторяющегося звука, похожего на свист флейты, да ещё иногда, совсем с другой стороны, как бы вторя ему, доносилась одинокая песенка пустынного жаворонка. Казалось, весь мир погрузился в таинственный сон.