Акимуды - Виктор Ерофеев

– Вам что? Рыбки?

Его холодильник забит свежим уловом.

153.0

Вечером мы идем на открытую веранду «Максима». Сидим пьем пиво, дико орет музыка. Молодая певица и молодой певец поют по очереди всякие шлягеры, то по-русски, то по-английски. Разговаривать невозможно. Это бич практически всех ресторанов в райских краях. Ирина призналась мне, что местные рестораторы намеренно не дают людям разговаривать: блаженные, когда говорят между собой, меньше едят, а когда танцуют – больше пьют.

Пляж целый день прочесывают торговцы с ведрами и подносами.

– Палочки, трубочки, пахлава, – выкрикивает торговка.

– Вареная кукуруза! – предлагает другая певучим голосом.

– Холодное пиво! Холодное пиво! – кричит мальчишка.

Торговля кружит между тел. Тела приподнимаются, покупают пиво.

– Креветки! Вареные креветки! – быстрым шагом идет продавец. Он утыкается в меня. Ему есть что рассказать: – Я – Александр Сергеевич! Как Пушкин, – представляется он. – Бывший шахтер. Из Донецка. Работал в шахте всю жизнь. Видел страшные картины смерти в забое. Об этом никогда не писали газеты – только когда крупные взрывы газа. А так – неосторожное обращение с техникой: отрывало ноги, руки, пополам человека перерезало. Все я видел.

– Заработок был приличный?

– Не жаловался.

– Удачи!

154.0

Базар. Жара. На столе выстроились бутылки в форме кувшинов с узким горлышком. Позади стола сидит пожилой продавец на табуретке. Вместо кепки или панамы у него – почти вызывающе – на голове для защиты от солнечного удара капустный лист. Вид нелепый, но лицо значительное, привлекательное. Пробуйте! Домашнее вино. Полусладкое. Белое и красное. Виноградарством занимался еще на земле. У него в саду растет виноград. Георгий Петрович тоже готов – прямо с ходу – рассказать историю своей земной жизни. И не только своей. У него отец был председателем совхоза в Крыму. В этой должности он встретил войну. В Крым пришли немцы. Они приказали ему продолжать работать. Но одновременно отец руководил партизанским подпольем. Много немцев убили!

– Я сам видел ребенком, – говорит Георгий Петрович, задумчиво почесывая капустный лист, – у нас дома, в комнате, загороженной шкафом, собирались по ночам люди. Как бы то ни было, отец остался жив. Но когда пришла советская армия, НКВД забрало отца за сотрудничество с оккупантами и расстреляло бы, но кто-то отца опознал – он выжил.

Я покупаю: бутылка красного крепленого вина из винограда сорта «Молдова» за рассказ о том, как чуть было «свои» не убили отца! Откуда такая легкость – рассказать о сокровенном? Человек с капустным листом предлагает сделать скидку на вино. Осторожно отказываюсь. Пробую. Можно пить.

155.0<ФАКИР>

Под вечер – на закате – на пляже появляется факир. Он с худым голым торсом, в трусах до колен. Разложив массажный стол, он укладывает на живот простоватую на вид женщину в купальнике, набрасывается цепкими руками на ее спину, а затем начинает делать ей вытяжку ноги, отправляя ее пятку в сторону затылка. Обеспокоенная акробатическим разворотом своего не слишком гибкого тела, пациентка панически хватается рукой за трусы, которые, съехав предательски на сторону, обнажают ее заросшую светлым волосом промежность, розовые складки срамных губ, но все ее усилия вернуть трусы на место напрасны – она перестает сопротивляться и затихает, доверившись факиру. Но факир даже не замечает неловкой ситуации. Его взгляд, устремленный куда-то вдаль, приобретает бесконечное измерение. Целебную ломку материнского тела нарушает десятилетний сын.

– А что этот дядя делает с мамой? – с удивлением спрашивает он отца.

Подвыпивший коротко стриженный отец с толстой шеей начинает гоготать, но в подкорке у него, кажется, возникает ощущение, что его право на собственность жены нарушено. Он неодобрительно фыркает. Жена испытывает разочарование и, тоже неодобрительно фыркая, слезает со стола, сунув факиру в руку денежную бумажку.

Массажист – первый, кто называет мне свою фамилию: «Игнат Куроедов». Очевидно, для других фамилия – слишком государственный элемент их личности, мало пригодный для вечной жизни. Они ограничиваются именем-отчеством. Однако Куроедов – оккультный бренд, и если другие бизнесмены пляжа рассказывают автобиографии, он, как это бывает с оккультными мудрецами, немедленно начинает обращать меня в свою веру, в ход пуская такие слова, как чакры, сущности, нечисть, ангелы-хранители. Преисполненный мистической интуиции, он по собственной инициативе принимается разминать мне шею и сообщает, что кто-то постоянно ворует у меня энергию и что он должен перекрыть мне канал бесстыжего воровства. Для этого он ждет меня завтра с утра. Я достаю из кармана сигареты. И тут до меня доходит – это же тот самый Куроедов!

– Ну, как там у вас война? – застенчиво спрашивает он.

– А почему вы здесь? По заданию? – шепотом спрашиваю я.

– Клара Карловна распорядилась, – разводит он руками.

– Каким способом?

– Я отравился.

– Как?

– Да нет, не полонием – поганками! – Он внимательно посмотрел мне в глаза: – А как там Зяблик?

– Мы женимся.

Куроедов покачал головой.

– Да, кстати, – вдруг вспомнил я. – Я слышал, что вы любите лошадей.

– Люблю, – согласился Куроедов. – Тут есть одна такая, золотисто-рыжая, чистокровная кобыла с сухой, оскалистой мордой, черными глазами навыкате, с оленьими ногами, немного поджарая, но красивая и горячая, как огонь… – Ну?

– Люблю ее издалека.

– Подождите, – задумался я, – где-то я встречал такую кобылу. Не у Тургенева ли?

– Возможно, – сказал Куроедов.

– Но где? В «Дворянском гнезде»?

– Понятия не имею. Но я слышал, что литературные лошади порой перемещаются к нам.

– Вы уже скакали на ней?

– Очередь. Я записался поскакать на ней через пару сотен лет.

Сын Куроедова – красивый странный юноша в романтической накидке – угощает нас в наступающей темноте огнем зажигалки. Куроедов неожиданно широко открывает рот, высовывает язык и с размаху гасит об него горящий окурок. Это выглядит впечатляюще. Но эффект несколько портит какая-то тетка, которая начинает лаять на гасителя сигарет: он занял часть пляжа, которую она арендовала, массажным столом.

– Говнюк ты этакий, бесстыжие глаза! Позарился на чужое – срань мужская!

Куроедов смущен скандалом. Он обещает больше сюда не ходить или же делиться доходом. Тетка полаяла и ушла. Люди здесь тоже умеют ругаться, употребляя грубые слова.

156.0<КОСА>

Если вы думаете, что рай ограничивается рестораном «Максим» и пляжем, на одной окраине которого стоят чешские аттракционы, а на другой – пара ночных клубов, то вы не правы. Северные Акимуды неожиданно распахиваются передо мной как предверье природного заповедника. Достаточно проехать несколько километров – начинается коса; нечто похожее на знаменитую Куршскую косу на Балтике. После многолюдного пляжа здесь неожиданно пусто. Песчаные дюны, кустарник, редкие машины. Перед косой стоит охранник и шлагбаум – но охранник меня пропускает. Едешь по косе – по вибрирующему грунтовому шоссе – слева море, справа лиман. В лимане стоят в камышах цапли. Лиман мелкий, а море здесь – смотрите-ка! – сразу можно плыть. Говорили, что здесь нудисты, но их нет. И торговцев нет. Мы сюда стали ездить купаться с Оксаной. Здесь в голову приходят светлые мысли… Если ехать дальше – то там, за колючкой, заповедник степной живности, дикие козлы и косули, не говоря о зайцах, а еще дальше – секретный, строго охраняемый особняк самого Акимуда (но он сюда редко ездит).

157.0<ПРАЗДНИК ПЕДОФИЛИИ>

Выбор возраста клиентов рая на Акимудах проходит без участия самого кандидата. Чтобы не было засилия стариков и старух, обычно в таком случае ориентируются на пик лучшего возраста согласно фотографиям и самочувствию, но бывает множество исключений. Старики тоже нужны – для равновесия. И потом: есть много молодых, не доживших до лучшего возраста.

На Северные Акимуды девчонки попадают красивые и – бедные. Но мечтающие вечно жить красиво. При этом без комплексов. Судя по раю, это возможно. Там цветет ночная жизнь. Там – фестивали. Там – конкурсы боди-арта. На Северных Акимудах пока что все это в зачаточном состоянии. Даже в состоянии невинности.

И в самом деле! Невинная местность! После заката мы шли с Оксаной вдоль пляжа. Вдруг в каком-то захудалом кафе увидели странные танцы. Малолетки-акимудки, посланные сюда навечно на молодежную базу, решили оторваться и танцевали с такой страстью – слегка одетые, – что даже подолгу парили в воздухе без помощи крыльев. Взрослые посетители кафе время от времени ловили их за ноги и танцевали вместе с розовощекими акимудками, и те очень старались красиво выступить с захмелевшими мужиками. В отличие от земных Лолит, обреченных на зрелые годы, акимудки теряют девственность по тысячи раз и восстанавливают ее естественным способом, как лиственные деревья по весне свои листья. Правда, здешние Гумберты Гумберты в силу райской расслабленности вряд ли понимали, что они делают, да и у самих акимудок едва ли были наклонности Лолит. Однако все вместе это выглядело зажигательной педофилией, справедливо осужденной на грешной земле.