Любовь и сон - Джон Краули

Тишина, потом вздох самоукоризны.

— Ты же знаешь, у меня даже нет счета в банке.

Он вспомнил, что вся их квартира была переполнена счетами, они лежали в ящиках на кухне, под подушкой. А теперь, став законопослушным гражданином, она просто не могла позволить себе завести банковский счет.

— «Вестерн Юнион», — предложил он. — Крылатый гонец.[378] Значит, завтра? Последний день.

— Я верну тебе все. Ты же знаешь.

— Ты всегда возвращаешь.

— Расскажи мне о себе. Как твои дела.

— Ну, — ответил он. — Как сказать.

Между ними — тьма и даль, его ночь здесь, ее — там; они оба чувствовали это.

— Поздно уже, в самом деле, — сказала она. — Все не спала, думала. Почему-то о тебе вспомнила только сейчас.

— Да, — ответил он. — Ну, все-таки. Вспомнила.

— Отпущу тебя спать, — ответила она.

Он сидел, уронив телефонную трубку на колени.

Сфинксом называл он ее когда-то — не только из-за того, что она ставила перед ним трудные вопросы, но и потому, что никогда не отвечала на его. Он не мог пожелать, чтобы она не звонила, но звук ее голоса.

Подобно тому как мертвецы появляются на земле в день своего праздника, день всех душ, и принимают из рук живых еду, которая будит в них невыносимый голод, напоминая, что больше никогда они не смогут прикоснуться к ней снова. Уж лучше бы оставались в обители ночи, испив воду забвения.

Выпить, что ли? Но это была бы ошибка, он не создан для такого, ему бы пришлось довольно быстро заплатить двойную цену за краткое утешение.

Он встал и зажег свет, снова подошел к книжным полкам, с которых и начались неприятности; пробежал глазами и руками по корешкам (он так и не расставил их хоть в каком-нибудь порядке). Когда книг было меньше, было проще, тогда он сразу, а, вот она. 1952 год. Корешок вытерся и треснул, но все странички на месте.

«Малютка Енос: Затерянный Среди Миров».

Это был знаменательный год (для всех поклонников комикса, которых, как узнал Пирс, было немало), год Состязания Мыслей, Пристанища Миров и Зеркального Прииска, год, когда появился Робот, слуга Руты,[379] склепанный из листового железа и, кажется, совершенно полый, — он любил болтать с Еносом о Высоких Материях, а разговаривал Робот псевдоматематическими формулами и крошечными значками — гаечками и болтами.

Пирс взял книжку с собой в постель и забрался на смятые простыни. Из внешней тьмы уже налетали крылатые твари и бились о сетку. Положительный фототропизм,[380] послышался голос Джо Бойда.

Гляньте-ка: на той стороне темной улицы в окне Бо Брахмана все еще горит свет. Он холостяк, как и Пирс, и у него-то наверняка есть веская причина засидеться допоздна. Пирс наблюдал за таинственным светом, вслушивался в листву; затем открыл книгу, заранее зная, что увидит.

Вот Аманда Д'Хайе глядит вниз из Царств Света, складывает руки на груди и в нетерпении топает ногой; потом вынимает авторучку, которая брызгает чернилами. Надписывает большой белый квадратный конверт:

Малютке Еносу

Пристанище Миров

Владения Руты

А вот и Малютка Енос в Пристанище Миров (хлипкое сооружение, большей частью сколоченное из дощечек). Сидит в позе, которую в старых книгах по медицине рисовали, желая изобразить человека в тисках Меланхолии: уперся локтем в стол, подпер щеку. Хрр, храпит он. Хррррр. Ххххррррф. Вокруг него, ловя ворон, расположились Утры. Догадайтесь, что он прочитает, если письмо когда-нибудь до него ДОБЕРЕТСЯ! Пирс знал что. Но кого же она попросит его доставить?

«Гермес, — продолжала чтение Вэл, водя пальцем по мелкому шрифту, — в римской мифологии — Меркурий; таким образом, Гермес связан с планетой и металлом, воплощая то и другое; тот факт, что Меркурий — это prima materia[381] Искусства, которому учил Гермес, безусловно, не простое совпадение. В сознании греков Гермес слился с Египетским Богом ТОТОМ (см.). В знаменитом диалоге Платона этому Богу приписывается изобретение письменности, за что его и упрекали другие Небожители: он изобрел искусство памяти, положившее конец запоминанию, способ сохранить секрет, который приведет к тому, что все секреты будут открыты; ему советовали не передавать эти знания людям, но, конечно же, он ослушался».

Она устала от ночи, от науки, бесконечного лепета реки и от лягушек. Шторы задвинуть, что ли?

«Нет никаких сомнений, что именно это единение двух богов легло в основу греческих легенд о Hermes aigyptiacus,[382] написавшем книги тайн; греки прибавили к его имени египетский эпитет Тота — trismegistus, то есть "трижды великий". Ему, человеку или богу, были позднее приписаны десятки сочинений глубокого и загадочного содержания, претендовавших на раскрытие тайн космогонии, магии и освобождения из темницы бытия; с того времени к ним относятся с благоговением. Но, как ни странно, ни тех, кто впервые приписал авторство трудов Гермесу, ни тех, кто позже изучал эти книги, не смутило то, что их автор был Шептуном, Плутом и Вором, чьей первой проделкой стала кража скота дядюшки Аполлона, так что Гермесу пришлось выпутываться при помощи лжи».

Но Вэл захлопнула книгу, прежде чем дочитала до этого места, — она уморилась и теперь сможет заснуть; большая книга лежала у нее в ногах (ей всегда нравилось спать, как она говорила, с Нашими Друзьями из Страны Книг), и свет погас; но все же Вэл неподвижно лежала, открыв глаза, положив руки за голову, глядя на слабое свечение окна.

Кто такая Уна Ноккс?

Роузи сказала, что это шутка: Моя старая подружка Уна Ноккс. Но кто она такая? Кто она ему?

Глава десятая

Таинственная ночь подошла к концу; петух уже прокукарекал, козу выгнали на пастбище. Черные создания ночи, летучая мышь и жук, улетели прочь; цветы открыли бутоны навстречу солнцу.

Они собирались на пикник. Роузи встала рано, одела Сэм, чтобы ее отец, Майк Мучо, смог забрать девочку. Они сидели рядышком на ступеньках парадного входа в Аркадию — Роузи чуть повыше, — ожидая, когда машина Майка появится в проеме ворот.

— Ты взяла Брауни? — поинтересовалась Роузи (зная, что Сэм не сможет заснуть, если забыла взять с собой Брауни, свою тряпичную куклу). — А одеялко? А сморкалку? — Пока Сэм не расхохоталась. Да, все взяла. Для Роузи единственным способом унять беспокойство и досаду была бесконечная проверка: все ли взяла с собой Сэм. Она взглянула на пальчики дочери, выглядывавшие из-под ремешков ее сандалий, и на нее нахлынула волна любви и вины. — А вот и папочка.

Трансакция была произведена быстро, без малейших следов озлобления, сопровождавшего этот процесс зимой, — когда прошло совсем мало времени после того, как они расстались, полные претензий друг к другу; в последнее время, буквально в последний месяц Майк почему-то стал очень милым, что возбудило в Роузи подозрения, — она так и не получила ясного ответа на свой вопрос, что же произошло.

— Это как — «с чего это я стал милым»? А всегда я какой? — Широкая ухмылка в ответ на сдержанную улыбку Роузи. — А если и так, — продолжал Майк, — ты уверена, что хочешь получить ответ?

— Ну.

— Хм. Хм, — понимающе сказал Майк (понимание — его конек или должно быть коньком: он ведь работал в психотерапевтическом заведении на горе Юле). — Ну. — Сэм оседлала его ногу и лениво лягалась. — Если уж хочешь знать.

— Я еще повторю свой вопрос, — ответила Роузи. — Повторю. Но не сейчас.

Они уехали после прощальных поцелуев и помахиваний рукой, которых хватило бы и на более долгое путешествие; этим душистым утром Роузи снова села на низкие, широкие и покореженные ступеньки, положив подбородок на руки, ожидая, когда старенький грузовичок ее возлюбленного появится в воротах. Белая прозрачная луна спустилась по голубому небу, подойдя к самой кромке западных гор.

Прежде всего он собирался, как он выразился, «отметиться» у своих овечек: маленькое стадо, которое паслось у дубов Аркадии, принадлежало Споффорду, другу и любовнику Роузи, — он отослал их сюда на лето, поскольку овцам не доставало подножного корма на двух принадлежащих ему горных акрах.

— Ну, как они тебе? Неплохо? — спросила его Роузи.

— Выглядят хорошо, — признал Споффорд и открыл дверь, давая Роузи пройти. — И совсем не изменились. Разве что шерсть стала погуще. Они тут вроде как вернулись к дикой природе, чего я и ожидал.

— Шебутные и шерстистые.

С овцами на деле управлялись под присмотром Споффорда и Роузи две ее собаки, две австралийские овчарки, которых она приобрела этой весной, — она вряд ли смогла бы объяснить свой порыв; смысл этому поступку придал Споффорд, решив, что владениям Бони нужны овцы — сдерживать рост травы, — а сдерживать овец, в свою очередь, будут собаки Роузи. Ей пришло в голову, что Споффорд вполне может придать смысл или даже извлечь выгоду из любого ее поступка, из любого глупого порыва, если бы она разрешила; вот почему она, как правило, держала его на расстоянии вытянутой руки.