Игры политиков - Дик Моррис

В таких условиях стране нужен был лидер. Раньше президенты уделяли национальной экономике сравнительно мало внимания, все эти упадки, подъемы, депрессии и иные приливы-отливы деловой активности представляли собой лишь форму показаний политического барометра: погода, конечно, может воздействовать на положение администрации, но президент тут мало что способен изменить. Однако же после краха нью-йоркской фондовой биржи в 1929 году американский народ, оказавшийся жертвой тяжелейшей депрессии, возмутился бездеятельностью тогдашнего президента — Герберта Гувера. И Рузвельт инстинктивно почувствовал, что ему придется играть куда более активную роль — вдохновлять страну так, как никто из его предшественников в Белом доме.

Таким образом, радио стало для Рузвельта не только политическим инструментом, но и экономическим стимулятором — рычагом борьбы со скепсисом, который собственно и лежал в основании депрессии. Если голос его, рассуждал Рузвельт, способен возжечь веру и укрепить надежду и оптимизм, то ему удастся вернуть Америку в добрые старые времена. Если Рузвельт-политик понял, что радио поможет ему выиграть выборы, то Рузвельт-экономист понял, что поможет оно и прогнать национальные страхи, сковывающие экономику страны.

В своей инаугурационной речи Рузвельт объявил национальной радиоаудитории, что «единственное, чего следует бояться, — сам страх, безымянный, иррациональный, неоправданный страх, парализующий усилия, потребные для того, чтобы отступление превратить в прогресс». Воспламеняя чувство доверия, какого Америка не испытывала все последние годы, Рузвельт предрекал, что «наша страна выдюжит, как выдюживала она и ранее, выдюжит, возродится и станет на путь процветания…».

«Нью-Йорк таймс» ликовала: «Что ни говори, голос… отражает-таки настроение, темперамент, личность и… сам характер человека. Голос президента Рузвельта свидетельствует об искренности, доброй воле, радушии, решимости, убежденности, силе, мужестве и безграничном оптимизме».

В то самое время, как Рузвельт произносил свои бодрые слова, американская банковская система рушилась у него на глазах. С 1929 по 1932 год закрылось 5000 банков. В отсутствие программы страхования вкладов растворились в воздухе 9 миллионов накопительных счетов на общую сумму в 2,5 миллиарда долларов. Кризис углублялся буквально с каждым часом, и президент распорядился закрыть все банки в стране на четыре дня. В какие-то двадцать четыре часа он убедил конгресс принять чрезвычайный банковский акт, позволивший реорганизовать, а в конечном итоге открыть банки заново.

Через неделю после вступления в должность, 12 марта 1933 года, Рузвельт обратился к нации с первой в ряду своих ставших знаменитыми «бесед у камелька».

«Я не обещаю вам, — говорил он, — что откроются все банки и что никто ничего не потеряет; но тех потерь, которых можно избежать, — не будет. А если мы и впредь будем просто плыть по течению, потерь будет гораздо больше. Я могу вам даже пообещать, что сохранятся иные из банков, находящихся в критическом положении. В нашу задачу входит не только возобновление работы здоровых банков, но и создание здоровых банков путем реорганизации».

Рузвельт использовал радио, чтобы увеличить меру доверия национальным банкам.

«В конце концов, оздоровление нашей финансовой системы предполагает нечто более важное, нежели валюта и даже золото; это — завоевание доверия народа. Доверие и мужество — вот важнейшие предпосылки успеха нашего плана. Вы, народ, должны обладать верой; вам нельзя попадать в ловушку слухов и досужей болтовни. Объединимся в борьбе со страхом. Мы создали механизмы возрождения нашей финансовой системы, теперь от вас, от вашей поддержки зависит, заработает ли она».

Президентское обращение имело потрясающий успех. При возобновлении работы банков не было никакой паники, система сохранилась. «Голосом, в котором были одновременно твердость и отеческое добродушие, властность и ощущение дружеской близости, — пишет в своей книге «Свобода от страха» историк Дэвид Кеннеди, — он успокаивал встревоженную нацию. Кое-кому его акцент выпускника Гарварда мог бы показаться снобистским и высокомерным, но на самом деле дышала его речь тем же самым оптимизмом и чувством спокойной уверенности, что отличали Рузвельта в самом интимном кругу.

В понедельник тринадцатого банки вновь открылись, и сразу стало ясно, что Рузвельту удалось сотворить чудо. Сюда вновь потекли денежные вклады и золото. Затянувшемуся банковскому кризису пришел конец. А Рузвельт… стал героем». И даже его старый враг Уильям Рэндольф Херст не выдержал и сказал ему при встрече: «Думаю, на следующих выборах за вас проголосуют все».

А вот что писал комментатор Эдвин С. Хилл: «Выглядело все это так, будто мудрый и добрый отец терпеливо, по-доброму, с любовью и в самых простых словах объясняет своим запутавшимся детям, что надо сделать, чтобы помочь ему как отцу семьи. Речь президента в огромной степени гуманизировала общенациональный эфир».

Политический эффект радиостратегии Рузвельта был очевиден для всех. «То, как он использует этот новый инструмент политической деятельности, — говорилось в «Нью-Йорк таймс», — должно было ясно дать понять конгрессу, куда президент при необходимости обратится за поддержкой своих законодательных инициатив в случае, если столкнется с сопротивлением на Капитолийском холме».

Обычно он начинал свои «беседы у камелька» в 10 вечера по восточному времени, так чтобы избиратели, проживающие во всех трех часовых зонах, могли спокойно настроить свои приемники после ужина.

Говорил он естественно, на доступном языке. Как пишет Браун, исследование текста одной из его бесед показало, что на три четверти она состоит из слов, которые входят в тысячу из тех, что чаще всего употребляются в английском языке. Если другие президенты стремились и звучать «по-президентски» — говорили с достоинством, пафосом, сознанием собственной значимости, — то Рузвельт, напротив, был предельно прост и демократичен. Дружеская манера общения, казалось, утепляет й радиоприемник, и собственный его образ.

Во время одной из «бесед у камелька», было это 24 июля 1933 года, и столбик термометра подскочил до отметки сорок градусов, Рузвельт спросил прямо в микрофон: «А нельзя ли стакан воды?» «Сделав глоток, — повествует Браун, — оратор продолжал, обращаясь к общенациональной аудитории: "Знаете ли, друзья мои, у нас тут в Вашингтоне сегодня очень жарко"».

Помимо всего прочего, Рузвельт понимал, как важно говорить медленно. «В то время, как большинство выступающих по радио привыкли строчить со скоростью 175—200 слов в минуту, президент упорно, из раза в раз, замедлял темп речи до 120… а когда тема выступления была особенно важной, когда он хотел донести до слушателей всю серьезность ситуации, то говорил еще медленнее — примерно 100 слов в минуту, так, чтобы смысл сказанного дошел до каждого». Произношение у него было четким, хотя по модуляциям и чувствовалось, что принадлежит он аристократии с восточного побережья. Говорил Рузвельт слегка на английский манер, при этом каденции и ритмический рисунок речи производили буквально магнетическое впечатление на слушателей. Джон Карлайл, специалист Си-би-эс по риторике, отмечал, что голосовые связки у Рузвельта «более чувствительны и податливы к переживаемым чувствам, чем струны скрипки к прикосновению смычка в руках маэстро».

Элинор Рузвельт тоже понимала секрет притягательности мужа. «Он обладает удивительной способностью воплощать в речи свою личность и, конечно, передавать на доступном английском самые сложные предметы. У слушателей возникало ощущение непринужденной близости и искреннего участия».

Словосочетание «беседы у камелька» придумал директор Вашингтонского бюро Си-би-эс Гарри Бутчер, которому, в свою очередь, подсказал его помощник Рузвельта Стив Эрли: «президенту нравится представлять себе, что аудитория его состоит всего из нескольких человек, рассевшихся вокруг него у камина».

Хорош камин! Вот как Роберт Браун описывает интерьер Белого дома при выступлении президента: «По обеим сторонам от его рабочего стола располагаются люди из Эн-би-си и Си-би-эс, перед каждым возвышение с микрофонами. На ФДР в упор глядят четыре огромные кинокамеры… плюс пять фотокамер. Весь кабинет набит самой разнообразной электронной аппаратурой, по полу к столу президента тянутся несколько кабелей. По всему периметру комнаты стоят, не спуская глаз с президента, 25 радиоинженеров, звукооператоров и фотографов». При всем при том, как отмечает министр труда в правительстве Рузвельта, он «словно бы фотографировал аудиторию, к которой обращается, и лицо его тут же озарялось улыбкой, как если бы он и впрямь сидел на крыльце или в гостиной у кого-нибудь дома».

Ему вторит «Нью-Йорк таймс»: «Его магнетический голос так и дрожит в эфире, а ведь толкует он о таких прозаических и часто запутанных предметах, как банковская реформа, инфляция, легальная торговля пивом, льготы по закладным, налоги и так далее».