Чума на оба ваши дома - Сюзанна Грегори

— Думаешь, все пансионы замешаны? — после недолгого молчания спросил Бартоломью.

— Сомневаюсь, чтобы им удалось действовать тайно и успешно столь долгое время, если бы были вовлечены все пансионы. Документы епископа указывают, что отдельные люди явно замешаны: Джон Рид, принципал пансиона Танстеда, — он умер от чумы; Джослин и Суинфорд из Майкл-хауза, Барвелл и Яксли из пансиона Бенета, Стейн из пансиона Марии, принципал пансионов Мартина и Всех Святых — впрочем, их тоже унесла чума; Колет из пансиона Радда, а также Кэкстон и Грин из пансиона Гаррета, но Грин мертв.

Бартоломью прислонился к сырой стене и сложил руки на груди.

— Тебе известно, кто из торговцев к этому причастен?

— Никто, — ответил Майкл. — О настоящем заговоре знали только представители пансионов. Но в плане Суинфорда торговцы играли существенную роль. Без них ничего бы не вышло. Он не хотел бороться с колледжами ни за свой собственный счет, ни за счет коллег. Торговцы вносили щедрые пожертвования, считая, что спасают университет от происков оксфордцев, тогда как на самом деле их деньги шли на то, чтобы ослаблять колледжи.

Ложь, ответная ложь и снова ложь, думал Бартоломью. А в итоге ни в чем не повинные люди лишились жизни.

— Они не думают о том, что нужно защищать оба университета, чтобы было два места для обучения новых клириков, когда мы оправимся от последствий чумы? — спросил он.

— Чума им только на руку. Чем больше клириков удастся приманить в университет, тем лучше. Они будут жить в пансионах, которые принадлежат Суинфорду, а их денежки рекой потекут в его сундуки. Епископ считает, что черная смерть унесет половину нашего духовенства, и стране отчаянно нужно выучить новых священников, если мы хотим сохранить наш общественный строй. Когда народ останется без священников, начнутся бунты и кровопролитие. Пансионы Суинфорда окажут Англии жизненно важную услугу.

По крайней мере, подумал Бартоломью, деньги Стэнмора были растрачены не впустую, если они помогут добиться хоть какой-то общественной устойчивости, когда чума прекратит свирепствовать.

— Как думаешь, зачем Колет ввязался в эту затею? — спросил Майкл. — Я всегда считал, что у него блестящая будущность как у врача — куда более блестящая, чем у тебя, поскольку его методы менее спорны, чем твои.

— Не знаю. Может быть, из-за чумы? Во-первых, добрая часть его состоятельных пациентов должна была умереть, таким образом, его доходы сокращались. Во-вторых, чума — недуг, невыгодный для врача: риск заражения огромен, а шансы на успех ничтожны. Мы обсуждали это ad nauseam[27] еще до того, как она разразилась, и он не хуже моего знал, что врачи, вероятно, станут изгоями: те, кому посчастливилось не заразиться, будут нас избегать, а кому не посчастливилось — презирать, поскольку мы не в силах их исцелить. Пиявки, которые он ставил от зубной боли и похмелья, не слишком действенное средство от черной смерти. Вероятно, он решил принять меры против превратностей судьбы, как Стивен.

Бартоломью смотрел в темноту и думал о Колете. Тот прекратил обходить пациентов, когда заболел Бартоломью и умер Роупер. Однако примерно в то же время скончался богатый торговец Пер Гольдем, который был самым состоятельным из его пациентов. Колет, должно быть, решил, что помогать Бартоломью в трущобах и возиться с чумными ямами — не для него. Как удачно отвертеться от постоянных просьб о помощи, если не разыграть безумие? В церкви Колет был в относительной безопасности от зачумленных, а его приспешники без труда могли с ним видеться. Его прогулки и походы за черникой были лишь прикрытием для того, чтобы отправиться по своим делам.

Бартоломью переполняло отвращение. Ведь Колет ему нравился. Хороший же вышел из Мэттью знаток человеческих душ — Филиппу, Стэнмора и Майкла он считал виновными, а Колета даже не заподозрил.

Больше говорить было не о чем, и собеседники погрузились в раздумья.

* * *

Время в темнице тянулось невыносимо медленно, но очень скоро они услышали, как крышку подпола снова открыли. Майкл ахнул — очевидно, бенедиктинец, как и Бартоломью, решил, что им конец. Раздался грохот — монах, попятившись, сбил сундук. Бартоломью устроился у двери. Засовы с мучительной неторопливостью были отодвинуты, и он ощутил, как на затылке у него выступил пот.

Дверь медленно распахнулась, и сквозь щель пролегла косая полоска ослепительного света.

— Отойди, — велел Колет. — У мастера Джослина при себе арбалет, и он не колеблясь всадит в тебя стрелу, если попробуешь выкинуть какую-нибудь глупость.

Бартоломью медленно попятился, щурясь от слепящего света. За дверью стоял Джослин с нацеленным в грудь Бартоломью арбалетом. Привратник из пансиона Радда тоже был там, с мечом наготове. Колет явно не хотел рисковать.

— Что тебе надо? — спросил Бартоломью с напускной храбростью, которой не ощущал.

— Экий ты неблагодарный, Мэтт, — сказал Колет, и Бартоломью подивился, что он никогда прежде не замечал в голосе друга этой неприятной гладкости. — Я принес тебе еды и вина. Я подумал, что ты, должно быть, успел проголодаться, а твой толстый приятель и вовсе никогда не бывает сыт.

Он кивнул, и привратник ногой втолкнул в комнату поднос. Там лежали сморщенные яблоки, хлеб и еще что-то, накрытое тряпицей. От толчка красное вино выплеснулось через край кувшина.

— Что ж, — сказал Колет, — вы, должно быть, успели побеседовать.

Бартоломью и Майкл ничего не ответили, и Колет продолжал злорадным голосом:

— Ну, теперь вы все понимаете? Что мы делаем и зачем?

И снова Бартоломью с Майклом промолчали, и самообладание слегка изменило Колету.

— Как? Вы ни о чем не спрашиваете? Неужели мы оказались настолько беспечны, что не осталось ни одной загадки, которую вам не удалось бы раскусить?

Майкл с невозмутимым видом уселся на сундуке, который он сшиб.

— Доктор Бартоломью утратил вкус к вопросам, когда ответы столь неприятны, — сказал он. — Но должен признаться, две вещи все еще ставят меня в тупик. Во-первых, каким образом вы убили Элфрита? Нам известно, что вы использовали яд. Но мы так и не поняли, как вы заставили его поверить, что убийцей был Уилсон.

— Я не желаю этого знать, — с отвращением сказал Бартоломью. — Вы убили хорошего человека, притом с помощью орудия столь низкого, как яд, и для меня этого более чем достаточно.

— О, неужели? — рассмеялся Колет. — Где же твое любопытство и любознательность? Никогда не подумал бы, что ты откажешься узнать что-то новое — и это после всех наших споров и совместных опытов.

— Тогда мы были другими людьми, — с неприкрытой неприязнью отрезал Бартоломью.

— Пожалуй, — согласился Колет. — Но брат Майкл задал мне вопрос, и я чувствую себя обязанным ответить на него. Элфрит слишком близко подобрался к правде. От монахов монастыря Святого Ботолфа я слышал, что по пятницам Элфрит исповедовал Уилсона. Поэтому я послал Элфриту небольшую бутылочку меда с запиской от имени мастера: я-де благодарю его за понимание и шлю этот мед, чтобы он мог отдохнуть душой после трудов в городе. Записку, разумеется, написал я, а мед был отравлен. Бутылку с остатками меда я забрал в ту же ночь, как он умер, чтобы ты ее не нашел.

Он рассеянно улыбнулся.

— Я ведь чуть не попался. Яд оказался более медленным, чем я рассчитывал. Элфрит был еще жив и корчился, когда я пришел за бутылкой. Вы, брат, попытались помочь ему вернуться в комнату, и я едва успел запереть дверь. Вы отвели Элфрита умирать куда-то в другое место, а я отделался легким испугом.

Бартоломью помнил, Майкл рассказывал ему, что дверь в комнату Элфрита оказалась заперта, и он предположил, будто соседи францисканца заперли ее из страха перед зачумленным. Оказывается, там прятался Колет с орудием убийства в руках.

— Значит, ты убиваешь исподтишка, — с горечью проговорил Бартоломью. — Так, я уверен, ты поступил и с сэром Джоном, потому что в честной борьбе ты бы ни за что его не победил.

— Верно, — признал Колет, — я и не думал пытаться. В ту ночь я был не один. Меня сопровождали мастер Яксли и мастер Барвелл.

— К чему столько хлопот ради какой-то печати? — спросил Майкл. — После смерти сэра Джона вам от нее не было бы никакого толку.

— Вы правы, печать тут ни при чем, — сказал Колет. — Как только королевские шпионы проведали о смерти сэра Джона, печать утратила свою ценность и никогда больше не могла быть использована по назначению. Но в наши планы входило создать видимость того, будто есть люди, готовые ради печати на все. Если печать настолько важна, что ради нее можно пойти на убийство, значит, сведения, которые сэр Джон получал от его осведомителя — наши послания, — тоже имеют огромное значение.

— Вы или Суинфорд пытались посреди ночи устроить пожар в комнате бедняги Августа? — спросил Майкл.