Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы - Федор Раззаков

Об этом же находим строки и у В. Смехова:

«Крепко держится в памяти: сбор труппы, Володя стоит особняком. Актриса публично обвиняет его в том, что он не здоровается с ней. Актрисе многие кивают, но при этом не выглядят обиженными, они — сила. Они обличают зарвавшегося кумира. Когда в глазах нескрываемая злость — попробуй поздоровайся. А у кумира в те же дни — походы к начальству, обивание порогов и прошения, и залпы отрицательных эмоций: запрет сниматься на «Мосфильме», запрет пластинки, обман в журнале, и окончательно снята уже напечатанная афиша его вечера по линии филармонии.

…Какая бессильная ярость, какая тоска в глазах у Высоцкого — не забыть, что с ним было, когда очередные подлецы прокалывали колеса его машины на стоянке возле театра… А однажды, после тяжкой усталости, выйдя к машине в день перелета и в вечер «Гамлета» с охапкой красивых цветов от благодарных зрителей, поэт был застигнут врасплох тем, как грубо перечеркнули благодарность бесноватые дряни: все четыре колеса жалко посадили машину на землю. И машину, и опечаленного «хозяина своей воли»… Его разочарование, помноженное на болезнь, приводило на край самых горьких обобщений… Как же все похоже у больших поэтов… Растратить весь вулкан души, весь гений на добро и счастье любезных сердцу соотечественников — и не мочь поверить в единичность случаев подлости… Какая обостренная отзывчивость, какая потерянность от рядового хамства ничтожного плебея».

Мой наездник — у трибун в цене,Крупный мастер верховой ездыОх, как бы я бегал в табуне, —Но не под седлом и без узды!

(1978)

Уж не главный ли режиссер Театра на Таганке Юрий Любимов скрывается под этим — «крупный мастер верховой езды»? А «седло» и «уздечка» — это то, что всегда мешало Высоцкому в его работе в театре, — сверхдисциплина Любимова, его раздражение по поводу строптивости Высоцкого, его неприятие творческой самостоятельности артиста.

Высоцкий проработал в Театре на Таганке 14 лет, стал ведущим артистом театра, который принес ему заслуженную славу, — но так и не удостоился никакого звания. Несколько лет назад он мог быть удостоен звания «Заслуженный артист РСФСР», но высокое начальство так и не довело дело до счастливого конца. В тот год три артиста Таганки претендовали на это звание: Высоцкий, Золотухин, Шаповалов. В горкоме партии кандидатуры Высоцкого и Золотухина (он «провинился» на одном из спектаклей) «задвинули» под сукно, и звание заслуженного получил Виталий Шаповалов, который в свое время очень понравился Гришину игрой в спектакле «А зори здесь тихие…»

И все же, пройдя в жизни через столько унижений и проявлений человеческой подлости, душа Владимира Высоцкого так и не смогла зачерстветь, покрыться коростой равнодушия и злобы. В. Абдулов о своем друге так и сказал: «Высоцкий был нежным». Многие коллеги Высоцкого по театру этого не видели, глаза их застилала обыкновенная зависть к таланту, непонимание того, кто живет и работает рядом с ними. И. Дыховичный вспоминал: «За его спиной всегда что-то шептали, что-то говорили, сводили-разводили, влезали в его жизнь, — это его ужасно злило. Хотя ведь в театре всегда так. А он старался держать небольшую дистанцию и держал ее иногда довольно резко.

Его любили в театре. Были люди, которые относились к нему равнодушно. Этих людей волновало, раздражало его имя. Они сами себе льстили, думая, что имя Высоцкого построено не на том, что он — хороший актер. Но еще раз повторяю: те люди, которые о нем в основном сейчас пишут, никогда не были с Володей в близких отношениях. Они были с ним «ни в каких отношениях».

Подобная ситуация, сложившаяся вокруг Высоцкого в стенах родного некогда театра, разрушительно действовала на его и без того расстроенную психику. Фотожурналист В. Плотников, вспоминая об этом, отмечал: «Последние годы Высоцкий становился все круче и неуправляемее. Часто бывал раздражительным, взрывался по малейшему поводу. Договаривались с ним о съемках, а он не приходил. Что с ним происходило, я не знаю. Может быть, силы были на исходе. Ведь в буфете театра он просил: «Сделайте мне не двойной, а десятерной кофе».

С тех пор, как в 1975 году он сыграл роль Лопахина у Анатолия Эфроса, он ни в одном из новых спектаклей Таганки занят не был и фактически был выведен из репертуара. В 1977 году, в период подготовки «Мастера и Маргариты», ему была предложена роль Бездомного, роль третьестепенная в спектакле, от которой он сам и отказался. В «Трех сестрах» им вновь пренебрегли — зная, что он мечтал сыграть Вершинина, ему дали роль Соленого, и Высоцкий в конце концов «сошел с дистанции», перестал ходить на репетиции. В конечном счете, все шло к тому, чтобы Высоцкий покинул театр. Но в его судьбу вмешался случай. Ю. Карякин, воскрешая события тех дней, вспоминал: «В начале 1978 года у меня шел спектакль по Достоевскому в «Современнике» и только-только начиналось что-то с Таганкой. Я говорю Высоцкому: «Володя, давай съездим в «Современник». Там совершенно фантастически играл Раскольникова Костя Райкин. Высоцкий приехал. Мы посмотрели спектакль, поехали к нему. И тут как раз он сказал, что хочет уходить из театра. Я перед ним чуть на колени не встал, умолял: «Останься и сделай Свидригайлова». Так бывает нечасто, но никого другого в этой роли я тогда просто представить себе не мог. Мне повезло: у него было одно спасительное для меня качество — соревнование с самим собой, азарт. Не знаю, кто или что тому виной, но в конце концов этот азарт сработал и здесь. У Высоцкого возникла потребность даже не то чтобы сыграть… понять, раскусить еще и этот орешек».

Думается, не только азарт послужил источником желания Владимира Высоцкого сыграть развратника и самоубийцу Свидригайлова. Немалое место в мыслях Высоцкого на этот счет занимало то, что приближение Свидригайлова к смерти, его сосредоточенность на мысли о «там», гамлетовской мысли «жить или не жить», было в тот период близко и самому Высоцкому. Таким образом, Высоцкий играл не Свидригайлова, он играл самого себя.

В том году Высоцкий был на обследовании у врача, и тот сказал ему после осмотра, что дело плохо, следует провести более серьезные исследования, что сердце Высоцкого неблагополучно, нужен длительный отдых. Но Высоцкий голосу ученого эскулапа не внял. Да и можно ли было представить себе отдыхающего Высоцкого, в домашних тапочках у телевизора? К тому периоду Высоцкий уже догадывался о своей незавидной участи, понимал, что его вконец изношенный организм работает на последних оборотах.

Помимо желания сыграть Свидригайлова, Владимира Высоцкого удерживала в стенах театра еще одна причина, не менее серьезная. Дело в том, что у него не было никакого официального звания, он нигде не публиковался, как киноактер не состоял ни в одном штате, не являлся членом какого-нибудь творческого союза. Единственным местом творческой прописки Высоцкого была Таганка. Именно здесь он получал свою официальную зарплату (170 рублей), здесь на него составлялись характеристики для поездок за границу (а ездил он довольно часто). Покинув же театр, он фактически становился тунеядцем. А в Советском Союзе подобное «звание» всегда преследовалось по закону официальными властями. Тем более в те годы. Например, в номере 48 «Хроники текущих событий» была опубликована большая статья под лаконичным названием «Литераторы-тунеядцы». В ней писалось: «С начала 1978 года активизировалась деятельность административных властей, направленная на квалификацию ряда живущих в СССР писателей в качестве «тунеядцев», или «лиц, ведущих паразитический образ жизни» (наиболее известный из предыдущих случаев такого рода — ленинградский судебный процесс 1964 года над Иосифом Бродским).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});